Пермское Психоаналитическое Общество

Краснобаева Л.С. ПРИРОДА И СПОСОБЫ ВЫРАЖЕНИЯ АГРЕССИИ
Краснобаева Л.С.АСОЦИАЛЬНАЯ ЛИЧНОСТЬ
Краснобаева Л.С.ОСОБЕННОСТИ ПСИХОАНАЛИЗА ДЕТЕЙ РАННЕГО ВОЗРАСТА
Смирнова И.В.СОВРЕМЕННЫЕ НАУЧНЫЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЯ О СНОВИДЕНИЯХ
Смирнова И.В.ПРИКЛАДНОЙ ПСИХОАНАЛИЗ ИЛИ ПСИХОАНАЛИТИЧЕСКАЯ КУЛЬТОРОЛОГИЯ
Сысуев С.А. ОСОБЕННОСТИ СОВРЕМЕННОГО ПСИХОАНАЛИЗА РЕЧИ
Смирнова И.В. ПСИХОАНАЛИТИЧЕСКИЙ ПОДХОД К ВОСПИТАНИЮ АСОЦИАЛЬНЫХ ПОДРОСТКОВ
Сысуев С.А.ТОЛЬКО ПСИХОАНАЛИЗ
Сысуев С.А. О НАУЧНОСТИ ПСИХОНАЛИЗА
Будницкая Ю.О. КЛАССИЧЕСКИЙ ПСИХОАНАЛИЗ И ЕГО СОВРЕМЕННЫЕ МОДИФИКАЦИИ
Будницкая Ю.О. ВРОЖДЕННЫЕ ПСИХИЧЕСКИЕ СТРУКТУРЫ
Будницкая Ю.О.ГЛУБИННЫЕ ПСИХОЛОГИЧЕСКИЕ ОСОБЕННОСТИ ЛИЧНОСТИ БЕЗРАБОТНОГО
Чудиновских Г.Н. ПСИХОАНАЛИЗ СПОРТА
Шуваева И.Ю. РОЛЬ ФАНТАЗИЙ В ПСИХИКЕ РЕБЕНКА
Бронников В.А., Надымова М.С. НЕИЗВЕСТНЫЙ ФРЕЙД. ОЧЕРК ИСТОРИИ ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ З. ФРЕЙДА
Сысуев С.А. АНАЛИЗ ПСИХОДИНАМИЧЕСКОГО ПРОЦЕССА
Краснобаева Л.С. Психосоматика. Человек соматический

Краснобаева Людмила Семеновна,

психолог-психоаналитик, обучающий аналитик Европейской конфедерации психоаналитической психотерапии, председатель НП «Пермское психоаналитическое общество»

ПРИРОДА И СПОСОБЫ ВЫРАЖЕНИЯ АГРЕССИИ

В последнее время тема агрессии стала едва ли не самой популярной в мировой психологии. Ей посвящено множество статей и книг. Однако это не мода, это реакция психологов на беспрецедентный рост агрессии и насилия в цивилизованном обществе.

Существует несколько десятков концепций, объясняющих эти феномены, проводятся многочисленные экспериментальные исследования, психотерапевтические школы разрабатывают техники и методики коррекции агрессивного поведения. Но пока трудно сказать, что увеличение количества исследований привело к появлению нового, более глубокого и непротиворечивого понимания сущности, сути агрессивного поведения человека.

Агрессия интересует многих ученых. изучением природы агрессии и ее проявлений занимались З. Фрейд, А. Адлер, Д. Доллард, Л. Берковиц, М. Кляйн, Х. Гартманн, О. Кернберг, Р. Арди, А. Басс, Э. Фромм, Р. Миллер, Д. Винникотт, Фенихель, Айке, Х.Спотниц., Ф. Перлз, А. Гуггенбюль, Р. Бэрон, Д. Ричардсон и другие. Агрессию рассматривают как поведение или поведенческий акт, инстинкт, влечение, эмоцию, мотив, установку, психологическую защиту, реакцию. Агрессия изучается не только психологией, но и другими науками со специфичной системой методов.

И хотя на сегодняшний день именно в психологической науке достигнуты значительные результаты в изучении природы и механизмов агрессивного поведения человека, вполне естественно, что в этой области еще много нерешенных проблем, которые требуют дальнейшего изучения и осмысления. Проблемы связаны с разнообразием подходов и взглядов на природу агрессии, существуют трудности в понимании терминов агрессии и агрессивности, в психологической литературе мало внимания уделяется детской агрессивности; существующие в зарубежной психоаналитической литературе разнообразные теории развития ребенка недоступны большинству специалистов из-за сложной и специфической терминологии и немногочисленности изданий на русском языке. Недостаточно исследований по вопросам способов и форм выражения агрессии.

В последнее десятилетие во всем мире отмечается рост насильственных действий. Особенно острой в настоящий момент является проблема роста детской преступности и асоциальности. Большинство психологов и педагогов оказались совершенно не подготовленными ни теоретически, ни практически к решению проблем детской агрессивности. Следует отметить, что сама по себе тема детской агрессивности долгое время была закрыта и поэтому не получила должной разработки в психологии. Но даже в тех случаях, когда обсуждается проблема детской агрессивности, ей приписывается деструктивная окраска. Это связано с тем, что социально опасные последствия агрессивного поведения, привлекая к себе особое внимание, наполнили этот термин лишь отрицательным смыслом и привели к отрицанию социально одобряемой агрессии. Действительно, если рассматривать чрезмерное проявление агрессии как развитие агрессивности по типу акцентуации, то такие черты личности, как доминантность, конфликтность, не способные к социальной кооперации, могут вызывать негативное отношение. Однако такое утверждение никак нельзя признавать справедливым. Во-первых, агрессия является неотъемлемой динамической характеристикой активности и адаптивности человека. Во-вторых, в социальном плане личность должна непременно обладать определенной степенью агрессивности, в норме она может оказаться качеством социально приемлемым и даже необходимым. В противном случае это приводит к податливости, ведомости, комфортности, пассивности поведения. При этом надо признать, агрессивные реакции часто ситуативны и имеют рационально избирательную направленность. Поэтому, вероятно, уместно разделение на конструктивную и деструктивную (или позитивную и негативную, доброкачественную и злокачественную) агрессивность, где только последняя несет в себе потенциал враждебности, злобности и жестокости [3, 28].

Понятия «агрессия» и «агрессивность» не синонимичны. Под агрессивностью мы будем понимать свойство личности, выражающееся в готовности к агрессии. Агрессия же есть определенное агрессивное действие. Агрессивность – это готовность к агрессивным действиям, которую обеспечивает готовность личности воспринимать и интерпретировать поведение другого соответствующим образом. Не за всякими агрессивными действиями стоит агрессивность личности, агрессивность человека не всегда проявляется в агрессивных действиях [11, 17].

На сегодняшний день ученые не отрицают наличие агрессивных импульсов и устремлений. Трудности в понимании феномена агрессии связаны с односторонней трактовкой его представителями различных направлений. Нам кажется, что существующие теории являются дополнением друг к другу. Чтобы избежать односторонности, следует понять природу, цели и сущность агрессии. Природа агрессии инстинктивна, ее цели – решение жизненно необходимых задач, когда другие способы решения их невозможны. Суть, сущность агрессии – энергия, следовательно, агрессия может трансформироваться, ее цели могут быть изменены. Есть базовая и фрустрационная агрессия. Если человеку в процессе его развития предложить другие способы решения жизненно важных задач и дать возможность выражения агрессии как энергии, то агрессивность как личностная черта не разовьется. Можно говорить о зрелых способах решения жизненных задач или адекватном зрелом способе выражения агрессии.

Тема данной статьи – природа, формы и способы выражения агрессии. Агрессию мы понимаем как психологический феномен, имеющий инстинктивный источник, как психическую силу, необходимую для выживания и роста в своей позитивной форме, деструктивную при негативном употреблении, как феномен, проявляющийся в поведении, сопровождающийся негативными эмоциями.

Основополагающими работами по изучению природы и сущности агрессии являются труды З. Фрейда и Х. Гартманна [22, 23, 24, 25, 26, 2].

Обзор современной психоаналитической литературы по агрессии позволяет выделить ряд теорий.

1) Теория Фрейда о влечении к смерти [25]. Его
поддерживают Нунберг, Кляйн, частично Вельдер и другие. (Агрессия -
часть влечения к смерти).

2) Теории, которые объясняют агрессию как влечение к борьбе (К.Лоренц, А.Адлер и др.).

3) Теории фрустрации (Д.Доллард, Фенихель), трактующие агрессию как реакцию на фрустрацию.

4) Теории, которые определяют агрессию как знак влечения к жестокости или разрушению (даже как инстинкт убийства) [30].

5) Теория, понимающая агрессию как энергию движения или энергию роста человека (Гринэйкр).

Их дополняют психологические - теория побуждения (Д.Зильманн); концепция социального научения (А.Бандура); когнитивные модели агрессии (Л.Берковиц) [30].

Наиболее точным нам кажется следующее понимание агрессии: это «психическая сила, которая коренится в нашей бессознательной душевной жизни, необходимая для выживания и роста в своей позитивной самоутвердительной форме, - деструктивная при негативном употреблении, например, для контроля, доминирования, разрушения. Энергия влечения к смерти или инстинкта смерти, в противоположность либидо; идеи и / или поведение, полные гнева, ненависти или разрушения, деятельность или действие, особенно выполненное насильственным путем» [6, с. 54].

Агрессию определяют «биологически – как извержение инстинктивных сил, эмоционально - как некоторую принудительную потребность ввязаться в насилие, философски – как составляющую выражения человеческого императива управлять своим миром, если не своим будущим», рассматривают ее как «неразрывно связанную с нарциссизмом» и поэтому следующую за серьезным ущербом нашему собственному образу: «Там, где для агрессии нет оправданья или она запрещена сознанием или Супер-Эго, сила агрессии разворачивается вовнутрь против дискредитированного Собственного Я. В крайних случаях это угрожает существованию». Защитная функция агрессии понимается как часть «принудительного императива к самосохранению», восстанавливающая чувство собственной ценности. Там, где это не удается, «мы бессознательно нападаем сами на себя» [6, с. 54].

X. Гартманн [2, 15], исследовавший процессы модификации либидо и агрессии, считал, что инстинктивная энергия подвергается процессу нейтрализации (десексуализации и деагрессификации) и используется Эго для защиты от инстинктивных побуждений. Также он предположил, что способность индивидов нейтрализовать агрессивную энергию бывает нарушена. Эта «неспособность Эго нейтрализовать агрессию» возвращает свое освободившееся агрессивное побуждение и, когда этот процесс все более усиливается, разрушает себя, т.е. становится его объектом.

Ребенок вынужден сдерживать свою агрессию против матери, так как он полностью от нее зависит. Агрессия сначала может превратиться в слабость, равнодушие и меланхолию, однако, в конце концов, ребенок обратит ее на себя. Отказ матери удовлетворить потребность вызывает собственный отказ ребенка. У ребенка, сдерживающего гнев, не формируются приемы, при помощи которых злость и агрессия могут быть направлены вовне. Вдобавок к сильной злости имеется страх. Данная комбинация равна продолжительной ненависти, которую ребенок, а потом взрослый, полностью не осознает.

Таким образом, природа агрессии такова: агрессивные импульсы представляют собой инстинктивную энергию. Объект ее может быть различным или тем же, что и у либидо, но при различии в целях.

Целью агрессивных устремлений может быть отделение и независимость от объекта [30], защита Эго от тревоги, т.е. самосохранение (А. Фрейд) [21], контроль над реальностью и своим телом, участие в образовании психической структуры; энергия Эго и Супер-Эго равно черпается из либидо и агрессии, при интернализации агрессии образуется Супер-Эго (Х. Гартманн) [2]; агрессия может приносить удовлетворение, когда другие способы невозможны (В. Тэхкэ) [20].Следовательно, агрессия – один из источников энергии человеческой психики и необходимый компонент жизни человека.

Агрессия, как и либидо, трансформируется, нейтрализуется, сублимируется, то есть цели агрессии могут быть изменены. Способность нейтрализовать агрессивную энергию является одним из критериев «силы или слабости» Эго, способности Эго к интеграции, или – иначе – критерием зрелости личности [2].

Возникновение прочных объектных отношений и объектного постоянства связано с нейтрализацией либидо и агрессии.

Определенные фазы физиологического созревания и стадии либидинозного развития оказывают влияние «на агрессивный катексис», следовательно, агрессия связана с определенными стадиями развития или уровнем развития организации личности. По Тэхкэ [20], изменяющиеся способы удовлетворения влечения представляют собой различные стадии и аспекты структурализации психики, следовательно, выражение агрессии зависит от фазы развития личности. Выявлено, что независимые от инстинкта исходные аффекты включаются в отношения влечения как регуляторы отношений объекта и субъекта, т.е. регулируют отношения людей [29]. Аффективная система возникает из инстинктивной [29], или наоборот [4], но при этом социальная сигнальная составляющая аффекта (возвещение о действии) может быть отделена от мотивационной составляющей (выполнения действия). Если аффект выражается, это свидетельствует о повышенной вероятности определенного способа поведения, но не означает, что поведение будет осуществлено [29].

Регулирующие отношения аффекты служат для определения необходимой и желаемой близости/дистанции с объектом, нарушение регулирования близости/дистанции играет большую роль в клинике так называемых предэдиповых или структуральных нарушений и диадных нарушений отношений [29]. Между аффектами и интернализованными объектными отношениями существует тесная связь. Какое бы производное влечение ни было диагностировано в клинической ситуации (сексуальное, агрессивное), пациент переживает в этот момент образ или репрезентацию Я в отношениях с образом или репрезентацией другого объекта [4]. В активизации аффектов центральную роль играют объектные отношения. Ид состоит из агрессивных и сексуализированных объектных отношений [4].

В переносе аффективное состояние повторяет важные для пациента в прошлом объектные отношения; если отношения были удовлетворяющими, наблюдается попытка их реактивации, если болезненными, то наблюдается избегание отношений. Аффекты – это психофизиологические поведенческие паттерны, включающие специфическую когнитивную оценку, специфическое выражение лица, субъективное переживание удовольствия или боли, а также паттерн мышечной и нейровегетативной разрядки. Диссоциация различных компонентов аффектов с защитными целями может производить впечатление, что субъективное переживание аффектов отделено от их когнитивных, поведенческих коммуникативных аспектов, особенно на начальных стадиях лечения, когда сопротивление наиболее сильно. При проработке защит аналитик встречается с интеграцией различных компонентов аффекта. Аффекты, восприятие и познание, коммуникативное поведение (действие) и объектные отношения развиваются одновременно, это не отдельные функции Эго. Пиковые аффективные переживания порождают ядерную структуру интерсубъективности.

В первые месяцы ребенок получает удовлетворительные и неудовлетворительные импульсы от одного и того же первичного объекта и испытывает воздействие либидных и агрессивных импульсов. Деструктивные импульсы к первичному объекту, чтобы сохранить необходимый, жизненно важный объект, направляются им против себя. Вместо разрушения ненавистного объекта разрушается собственное Эго [15]; разрушаются результаты дифференциации на собственное Я и объект [20]. В этом причина нарушений и заболеваний.

Развитие человека [14, 15] – это развитие и взаимодействие двух инстинктов и их презентаций в психике – двух влечений. Влечения имеют противоположные цели: либидное влечение – сохранение объекта и объектных отношений, агрессивное – разрушение «неудовлетворяющего» объекта и бегство от объекта. Влечения существуют и функционируют одновременно, испытываются к одному и тому же объекту. Если «неудовлетворения» больше, чем «удовлетворения», чтобы сохранить необходимый объект, агрессия («неудовлетворение») трансформируется. Существуют различные формы, способы, варианты трансформации, то есть выражения агрессии.

Агрессия должна выражаться или трансформироваться, иначе она разрушит либо отношения, либо Эго человека. У ребенка, сдерживающего гнев, не формируются «приемы» управления агрессией. Любая регрессия Эго представляет защитную функцию от агрессивных импульсов Эго силами либидо.

Возрастающая сила агрессии, враждебности в виде физической деструкции может быть заменена его символической деструкцией - уничтожением чувств (чувства – замена действия).

Задачи психоаналитика – развитие чувств пациента как канализация деструктивных сил в конструктивное русло и личностный рост как уменьшение агрессивности.

Агрессия – это инстинкт или свойство материи. На биологическом уровне агрессия есть инстинкт, на уровне психики инстинкт представлен влечением. С развитием человека агрессивное влечение в процессе трансформации, очень сходной с трансформацией либидо, развивается, меняет формы и способы своего выражения. На уровне личности агрессия может закрепиться в черту характера. Возможно, именно это заставляло очень многих исследователей отказываться от идеи, что агрессивность - это влечение. Агрессия, становясь личностной чертой, теряет все признаки влечения. Человек кажется необъяснимо жестоким, даже по сравнению с животными. Хотя в последнее время появились исследования, доказывающие наличие агрессии, превышающей потребности выживания и самосохранения, и у животных. [1,29]

Агрессия необходима, особенно на самых ранних этапах развития ребенка, для того чтобы просто выжить в этом мире, противостоять негативным стимулам. Она необходима для самозащиты, самосохранения ребенка.

Развиваясь, ребенок в обязательном порядке встречается с разного рода фрустрациями. И здесь становится «работающей» фрустрационная теория, ибо фрустрация вызывает и увеличивает агрессию. Особенно в период формирования Эго постоянно приходится выдерживать определенный уровень фрустрации. Без фрустрации не вырастает ни один ребенок, но уровень ее должен быть на каком-то приемлемом, переносимом уровне. Недостаточная фрустрация ведет к преобладанию детского, так называемого инфантильного характера и вседозволенности ребенка. Излишняя фрустрация ведет либо к излишней подавленности желаний ребенка и формированию неврозов, либо к возникновению агрессии как ответной реакции на контакт с агрессивным человеком. В этом случае агрессивность закрепляется в поведении ребенка как личностная черта.

Следовательно, агрессия - это психологический феномен, корни которого заложены в самой материи (как свойство материи). На биологическом уровне она представляет собой инстинкт. На ранних этапах развития ребенка она имеет признаки влечения. Мы видим агрессивные реакции, поведенческие акты, которые оцениваем как агрессивные по аффектам. Поэтому можно говорить, что агрессия – это и инстинкт, и влечение, и аффект, и поведенческий акт, и реакция, а также можно говорить об агрессивной биологической потребности, личностной черте, агрессивных эмоциях, чувствах, мотиве, действии, отношении, установке.

Источниками энергии в человеческой психике являются влечения. Влечения дуальны в любом случае, считать ли их производными инстинкта жизни и смерти или сексуального и агрессивного, или инстинкта самосохранения (для выживания надо любить и разрушать или бороться). Вероятно, следует признать наличие агрессивного инстинкта, что вытекает из свойств материи.

Большинство исследователей агрессии называют агрессивные эмоции гневом, агрессивное отношение, длительное состояние – враждебностью, агрессивное поведение – насилием.

Проанализировав взгляды аналитиков на развитие и формирование ребенка и роль агрессии, можно говорить о наличии двух видов агрессии – базовой и фрустрационной, а также выделить наиболее важные моменты и периоды в развитии ребенка, которые определяют их дальнейшую «агрессивность или неагрессивность».

Можно говорить о врожденной агрессии. Это, вероятно, врожденная психическая сила, сила нервной системы, сила инстинкта.

В первые шесть месяцев для ребенка нет мира, «Я – весь мир», следовательно, нет фрустрационной агрессии, но есть сила фрустрационных стимулов или дискомфорта, которая хоть и «не регистрируется психикой», но накапливается в недифференцированной матрице, и в период структурирования Ид образует силу агрессивного влечения. Эту агрессию и врожденную можно считать базовой агрессией. Она нужна для адаптации и должна расходоваться на адаптацию. Уровень фрустрационной агрессии при устранении стимула может снижаться. Уровень базовой агрессии постоянен и неизменен.

Для структурирования психики, для энергии Эго и Супер-Эго кроме энергии либидо используется энергия интернализованной и нейтрализованной базовой и фрустрационной агрессии. В развитии человека избежать фрустрации невозможно. Силу фрустрационной агрессии следует использовать во благо человека.

Фрустрационная агрессия образуется на всех последующих этапах развития личности ребенка, критической точкой является стадия раппрошман (1.5 – 2 года). Уровень фрустрационной агрессии зависит от формы и силы реагирования родителей на агрессию, т. е. зависит от воспитывающих фигур. На доэдиповой стадии, стадии раппрошман, закладываются основы многих нарушений в развитии личности.

Если мать разрешает ребенку развивать и выражать все, что активизируется в нем во время каждой фазы развития, «предоставляет» себя в качестве отдельного объекта для «использования», то эти условия позволяют ребенку успешно отделять самопредставление от объектных представлений, учиться рассматривать себя и других в качестве «хороших и плохих» одновременно. Это ведет к формированию объектного постоянства, ребенок «взрослеет», все меньшее количество ситуаций воспринимаются им как фрустрирующие.

По М. Малер, если агрессивные импульсы могут нейтрализоваться, поскольку они не подрывают уверенности и самооценки матери, то стремление к автономии не воспринимается как атака, если ребенку позволяется переживать и выражать «обычные» импульсы (такие, как ревность, ярость, вызов), то, обладая способностью выражать амбивалентные чувства, он учится рассматривать себя и объект в качестве хороших и плохих одновременно, он не нуждается в отщеплении «хорошего» от «плохого». Если нет то «хорошего», то «плохого» объекта, ребенок принимает агрессивность, учится приемлемо ее выражать, способен «трансформировать», «канализировать» агрессию. От недостатка материнской эмпатии и ее невозможности формируются нарциссические расстройства (невозможность справиться с проблемами и возникновение всемогущества как защиты), садомазохистские расстройства (неумение адекватно выражать агрессию ведет к формированию двух каналов - садомазохизма и мазохизма), пограничные расстройства, т. е. формируются неконструктивные формы и способы выражения агрессии [8, 13, 15, 18].

В последующие периоды развития уровень агрессии и формы выражения ее будут зависеть также от реакции воспитывающих фигур. Известны периоды повышенной агрессивности в развитии ребенка: кроме названной стадии раппрошман, это эдипов период (2 – 6 лет) и подростковый (10 – 14 лет). Эти периоды8являются критическими точками в закреплении агрессивных форм поведения и формировании агрессивности как личностной черты.

Уровень развития личности можно характеризовать через уровень развития либидо и агрессии, сформированности Эго и защитных механизмов и сформированности Супер-Эго, решенности задач конкретного периода развития человека.

В психологической и психоаналитической литературе вопросу рассмотрения форм и способов выражения агрессии уделяется недостаточное внимание [27, 28, 7]. В соответствии с нашим пониманием агрессии как энергии или психической силы формы и способы выражения агрессии есть различные «результаты» трансформации этой силы. С этой точки зрения формами выражения агрессии будут выделяемые Х. Спотницем [15, 16] шизофрения и «здоровье» как крайние варианты трансформации, между которыми есть другие, промежуточные варианты: оральная, анальная, фаллическая и эдипальная агрессия (по З.Фрейду), психотическая, пограничная, невротическая (по Мак-Вильямс) [8]; различные типы насилия (агрессии) по Э.Фромму [27]. Можно сказать, в каком-то смысле нарушения развития психики есть различные варианты отклонения от нормальной трансформации агрессии и, следовательно, варианты выражения агрессии.

В более узком смысле вариантами выражения агрессии будут и выделяемые А. Бассом [1] типы агрессии; еще более узкое понимание выражения агрессии нашло отражение в выделенных, например, И.А. Фурмановым [28] и Р. Кемпбеллом [7] видах агрессии.

Вслед за Бассом и другими исследователями мы считаем возможным выделять несколько дихотомий в вариантах выражения агрессии: вербальную (словесную) и невербальную (физическую); активную и пассивную; прямую и непрямую (скрытую, косвенную), направленную на источник агрессии или смещенную на другой объект [Басс] [1]; гетероагрессию и аутоагрессию также по ее направленности (Фрейд, Спотниц и др.) [22, 23, 24, 14]; доброкачественную и злокачественную (Фромм) [27], или инструментальную и враждебную [1], по цели, по намерению (цель злокачественной – разрушение); адекватную и неадекватную (ситуации), соизмеримую качественно и количественно по реакции в зависимости от стимула.

Физическая агрессия – нанесение другому человеку физического ущерба, т.е. оскорбление действием.

Вербальная агрессия – нанесение другому человеку словесного оскорбления, унижение, клевета.

Активная агрессия – проявляется в действии, активности, имеет цель воздействовать непосредственно на объект.

Пассивная агрессия выглядит как отказ что-либо делать или стремление помешать другому достичь желаемой цели.

Прямая агрессия направлена на объект фрустрации.

Непрямая агрессия смещена по цели на другой объект.

Их комбинация, по Бассу, дает 8 возможных типов агрессии, под которые попадает большинство агрессивных действий.

Физическая активная прямая агрессия - нанесение другому человеку ударов кулаками, холодным, огнестрельным оружием.

Физическая активная непрямая агрессия - например, договор с наемным убийцей с целью уничтожения врага.

Физическая пассивная прямая агрессия - стремление физически не позволить другому человеку достичь желаемой цели или заниматься желаемой деятельностью, например, сидячая демонстрация.

Физическая пассивная непрямая агрессия - отказ от выполнения необходимых задач, например, отказ освободить территорию во время сидячей демонстрации.

Вербальная активная прямая агрессия - словесное оскорбление или унижение другого человека.

Вербальная активная непрямая агрессия - распространение злой клеветы или сплетни о другом человека.

Вербальная пассивная прямая агрессия - отказ разговаривать с другим человеком, отвечать на его вопросы.

Вербальная пассивная непрямая агрессия - отказ дать определенные пояснения или объяснения, например в защиту человека, которого незаслуженно критикуют.

Инструментальная агрессия включает случаи, когда агрессоры нападают на других людей, преследуя цели, не связанные с причинением вреда. Агрессивные действия используются в качестве инструмента для осуществления различных желаний.

Термин «враждебная агрессия» приложим к случаям, когда главной целью агрессора является сознательное причинение страданий другому человеку. С ним перекликаются понятия доброкачественной и злокачественной агрессии, по Фромму. Доброкачественная агрессия является биологически адаптивной, способствует поддержанию жизни и связана с защитой витальных интересов, представляет собой защиту от угрозы этим интересам. Цель злокачественной – осознанное причинение вреда другому человеку.

Адекватная агрессия может быть адекватной качественно и количественно. Адекватная количественно предполагает адекватность силы реагирования на силу фрустрационного события. (Например, адекватным количественно будет на словесное оскорбление ответ словесным, а не стрельба из пистолета). Адекватная качественно агрессия предполагает адекватность тестирования реальности, реагирование с учетом безопасности для жизни. (Например, адекватным качественно будет уход от агрессивной группы подростков, неадекватным – в одиночку начать с нами «драться», физически или вербально, т.е. «начать их воспитывать»).

Аутоагрессия направлена на себя, гетероагрессия – на других.

Их комбинация дает способы выражения агрессии. Можно говорить, например, о физической активной прямой адекватной доброкачественной гетероагрессии (драка при защите от нападения). Или, например, о вербальной активной непрямой адекватной доброкачественной гетегоагрессии (клевета в определенной ситуации).

Агрессию можно классифицировать как оральную, анальную, фаллическую, эдипальную по способу и цели взаимодействия человека с другими людьми.

Оральная – это поглощение объекта, втягивание в симбиоз (в заботу), постоянное нарушение границ объекта, выстраивание анаклетических отношений.

Анальная – это контроль и власть над объектами и миром, это «пачкание», то есть доказательство любым способом, что «я есть».

Фаллическая – это утверждение себя по формуле «я лучший, я лучше всех».

Эдипальная – это утверждение себя через подавление других, это соревновательность и конкуренция, это открытая прямая агрессия. Человек эдипального уровня развития умеет справляться с агрессией умеет распознавать свои агрессивные чувства и адекватно их выражать.

Можно выделить, по Мак-Вильямс, психотическую, пограничную, невротическую агрессию также по цели или жизненной задаче, которую решает человек [8].

Фурманов И.А. [28], рассматривая развитие агрессии в детском возрасте, описывает, как проявляется агрессия в различных периодах развития. Эти проявления традиционно считают формами и способами выражения агрессии. К ним относятся упрямство, вспышки злости, гнева, сопровождающихся криком, брыканием, кусанием, драчливостью, плачем (оральная и анальная агрессия). Позднее на первый план выдвигаются конфликты - драки и ссоры с ровесниками из-за обладания вещами и игрушками (анальная агрессия). Далее ребенок научается контролировать свои агрессивные импульсы и выражать их приемлемым способом. Но если родители нетерпимо относятся к открытой агрессии, то формируются символические (непрямые, пассивные) формы агрессии, такие как нытье, фыркание, упрямство, непослушание и другие виды сопротивления [28, с.23]. Поскольку на выражение физической агрессии (нападения, драки) накладывается чаще всего запрет, то растет вербальная - замечания, выговоры, уговоры, сплетни, оскорбления, обвинения, критика. Фурманов также отмечает в связи с половыми различиями в силе и видах проявлений агрессивных реакций, что у мальчиков преобладает физическая прямая агрессия, направленная «наружу» (гетероагрессия), у девочек – вербальная косвенная непрямая, направленная «вовнутрь» (аутоагрессия). Фурманов считает это результатами воспитания.

Росс Кемпбелл [7] считает агрессию формой выражения гнева или незрелым способом выражения гнева. Цель агрессии – причинить вред человеку, предмету или группе людей. Она может выражаться словесно или физически.

Он вводит понятия настойчивости и агрессии и указывает на различие между этими двумя явлениями. Настойчивость бывает уместной и здоровой. Настойчивость в отстаивании своих прав - это прямое выражение чувств, включая и гнев, но без намерений обидеть другого. Когда такая настойчивость направляется в конструктивное русло, то она может существенно помочь человеку достичь своей цели. Агрессия, напортив, имеет своей целью причинить вред, она принимает форму насилия по отношению к человеку, вещам или тому и другому.

Р. Кемпбелл вводит понятия выплескивания, придирок, отказа, молчания, самоустранения, перемещения гнева. Среди незрелых форм и способов выражения агрессии он характеризует пассивную как «самую худшую».

«Пассивная агрессия – это утонченная форма агрессии, это скрытый способ действовать против других людей или манипулировать ими, чтобы добиться своего. Про людей, поведение которых характеризуется пассивной агрессией, иногда говорят, что они сильны своей слабостью, потому что они прибегают к окольным путям, чтобы добиться своего, свести счеты или выразить то, о чем они не хотят говорить прямо» [7, с.73]. Пассивная агрессия иррациональна и нелогична, она в основном бессознательная (неосознаваемая), а бессознательное редко ориентируется на внешний мир и руководствуется логическим мышлением, человек ведет себя прямо противоположно тому, чего от него ожидается. Цель пассивной агрессии - расстроить родителей или других людей, которые символизируют для ребенка авторитет. Какие бы меры родители ни предпринимали для исправления поведения, ничто не помогает, чем больше родители пытаются исправить ситуацию, тем сильнее они давят на ребенка, тем тверже становится его решимость вывести их из равновесия. Чем больше родители кипятятся, тем больше ребенок чувствует, что преуспел, и он еще больше постарается расстроить родителей. Самой распространенной сферой конфликтов являются школьные оценки и жизненные ценности.

Бессознательная цель пассивной агрессии – это выплеск агрессии и желание вывести из равновесия людей, которые для человека олицетворяют власть. Но в конечном счете своим поведением дети причиняют наибольший вред самим себе. Если они упорно получают плохие оценки, то им самим придется дорого расплачиваться за это. Приблизительно треть всех поступивших в колледжи ежегодно отчисляются. Если пассивно-агрессивное поведение принимает наиболее серьезные формы, то молодые люди могут погубить себя наркотиками, алкоголем, болезнью, впасть в нищету и даже дойти до самоубийства – наивысшей формы пассивной агрессии.

Причины, приводящие к появлению такого поведения, находятся в давящем поведении родителей. Когда такое подавление длится годами, негативное отношение к авторитетам переносится во взрослую жизнь, в результате формируется пассивно-агрессивная личность, которая хорошо умеет подавлять гнев и затем давать ему выход недопустимыми способами. К фактам проявления такой формы агрессии можно отнести не только, например, нежелание ребенка учиться, но и, например, выйти замуж наперекор своим родителям, только чтобы поступить вопреки желаниям своих родителей. В браке пассивно-агрессивное поведение может выражаться во лжи, в физическом или эмоциональном отвержении, обвинении «за все про все», неправильном обращении с деньгами, вспышках гнева и другом. (Это анальная агрессия, упрямство и отстаивание своих границ).

Есть только один период в жизни человека, когда пассивную агрессию можно считать нормальной – это ранний подростковый возраст – тринадцать – пятнадцать лет. Нормальное проявление пассивной агрессии начинается, как правило, приблизительно в возрасте десяти – одиннадцати лет. В этом возрасте ребенок пренебрегает обычными домашними делами, лодырничает и без конца выводит родителей из терпения. Если родители знают, что такое поведение нормально, то они могут правильно реагировать на него, несмотря даже на то, что оно вызывает раздражение и может продолжаться несколько лет.

Вторая сфера конфликтов между родителями и детьми раннего подросткового возраста – оценки и успеваемость. Поскольку дети уже знают, что родителей очень беспокоят их оценки, то их бунт в первую очередь возникает именно в этой сфере. Здесь есть прекрасная возможность вывести родителей из себя. Если родители, когда оценки детей несколько снизятся, смогут не делать «из мухи слона», то и они сами, и дети выйдут из этой ситуации с наименьшими потерями.

В нашем обществе сейчас преобладает тенденция – винить в своих проблемах других. Однако есть много таких людей, которые начинают винить во всем себя. Большинство из тех, кто обращает гнев на себя, не чувствуют гнева, испытывают боль. Чтобы ни случилось, они находят способы винить в этом себя, у них гипертрофировано чувство вины. Эта привычка к самоуничтожению может стать причиной отчаяния, депрессий, вызывать чувство беспомощности и безнадежности. Причины этого, считает Кемпбелл, и в генетической предрасположенности, и в обучении, т. е. запрете на выражение гнева, и в идентификации себя с агрессором.

Самый лучший способ выразить агрессию, гнев – выразить его в словесной и вежливой форме. Чем больше выплескивается гнева на словах, тем меньше его остается, чтобы его потом проявлять через ложь, секс, воровство, наркотики и другие формы столь распространенного сегодня пассивно-агрессивного поведения. Любой гнев должен выйти наружу либо через слова, либо через поведение, и если мы блокируем выход через слова, то детям придется чрезмерно подавлять гнев, результатом чего станет пассивно-агрессивное поведение.

Таким образом, агрессия проявляется в разнообразных вариантах: в выделенных в соответствии с уровнем развития личности видах агрессии (оральная, анальная агрессия и др.), в приведенных выше дихотомиях (например, прямая вербальная гетероагрессия и др.), в шизофрении, мазохизме, нарциссизме и т.п. (вслед за Х. Спотницем [14]), а также в придирках, драках, сплетнях, нытье, обвинениях, критике, юморе и т.п.

Формами выражения агрессии может быть любое явление, любой вид деятельности человека, если эта деятельность является для кого-то фрустрацией, угрозой, досаждающим явлением. Если нежелание учиться, ничего неделание по дому, отказ пользоваться горшком, забывчивость, ложь и многое другое фрустрируют родителей, например, то это становится формой выражения агрессии.

Но самый важный признак агрессии – цель факта, явления, действия, слова. Следует анализировать причины, цели, мотивы поступков, чтобы определить их «агрессивность» или «неагрессивность», т. е. агрессия тесно связана с жизненными задачами, стоящими перед человеком.

Цель агрессии - какую жизненно важную задачу развития она помогает решить - зависит от уровня развития личности. Психотик, по Н.Мак-Вильямс [8], решая проблему безопасности, тревогу уничтожает; основной конфликт его развития - симбиотический, преобладающие объектные отношения – монодические, чувство собственного Я оказывается затопленным. Тревога перекрыта примитивными защитными механизмами Эго и другими защитами (через тело, например, сон, соматику). Перенос чаще открыто или скрыто агрессивный (у доэдипальных пациентов-детей – это норма). В контрпереносе возникающие чувства зависят от решаемой в данный момент задачи, их спектр разнообразен; комплиментарный контрперенос – это чаще всего агрессия, дополняющий контрперенос – чаще всего страх. Пограничная личность решает центральную проблему зависимости - автономии, переживает сепарационную тревогу, основной конфликт ее развития – сепарация, индивидуация, преобладают диадные объектные отношения, чувство собственного Я «втянуто в сражение», по Мак-Вильямс. Это наиболее агрессивные по проявлениям люди. Невротик решает проблемы идентичности, имеет спектр различных страхов, основной конфликт развития эдипальный, он способен и к триадным отношениям, имеет «ответственное» чувство Собственного Я.

С уровнем развития личности связана агрессия: в первую очередь адекватная или неадекватная, доброкачественная или злокачественная, гетеро- или аутоагрессия. Зрелая личность имеет адекватную, доброкачественную гетероагрессию, незрелая, доэдипальная личность может иметь неадекватные способы выражения агрессии, злокачественную агрессию и аутоагрессию.

Можно предположить, что вербальная и активная агрессия также чаще находится в арсенале зрелой личности.

Связать определенные типы выражения агрессии (дихотомии): оральный, анальный, фаллический, эдипальный, по результатам наших исследований и наблюдений не представляется возможным. Можно только говорить о зрелом выражении агрессии, присущем здоровой и эдипальной личности, и незрелом, присущем психотической или пограничной личности, или агрессии, зафиксированной на оральном, анальном, фаллическом уровне.

Наиболее приемлемой является: прямая активная адекватная вербальная доброкачественная гетероагрессия, присущая зрелой личности («здоровой» или «невротической», по Мак- Вильямс); наиболее неприемлемой – пассивная агрессия.

Представление о том, что фрустрация агрессивного инстинкта заставляет страдать индивида и является причиной неврозов, логичным образом привело к идее катарсиса, отреагирования. Идея катарсиса, как освобождения, разрядки энергии агрессивных импульсов, стала чрезвычайно популярной в психологии в последние три десятилетия. Имеется большое количество работ о разрядке агрессии на различного рода эрзац-объекты: объект агрессии в виде куклы, отреагирование в процессе просмотра фильма, спортивная борьба и наблюдение за ней, компьютерные игры и т. п. Результаты экспериментальных исследований двояки: в одних случаях наблюдается уменьшение агрессии, наступление катарсиса, в других случаях обнаруживается ее увеличение [11]. Полученные ранее результаты еще не получили объяснения в психологии. Нам кажется, что результаты нашего исследования могут объяснить это. Зрелые личности при разрядке на эрзац-объекты действительно разряжаются, так как у них сформированы защиты Эго и способы выражения агрессии; в данном случае происходит катарсис. Психотические и пограничные личности, в психологическом смысле не достигшие зрелости, не сформировали полностью Эго и механизмы защит, не сформировали способы управления агрессией и выражения агрессии, после «разрядки» на эрзац-объекты ведут себя более агрессивно, так как происходит идентификация с агрессором. Также только теория инстинктивной агрессии и психоаналитическое понимание развития личности объясняют феномен аутоагрессии.

Таким образом, мы можем сделать следующие выводы: существует несколько теорий, объясняющих природу агрессии. Для клинической работы, на наш взгляд, имеют значение два направления в изучении природы агрессии, так называемое инстинктивное и фрустрационное. Это взаимодополняющие теории.

В жизни и клинике мы встречаемся с разными видами агрессии, можно говорить о базовой и фрустрационной агрессии. Базовую агрессию составляет врожденная психическая сила, сила инстинкта, а также сила фрустрационных стимулов или дискомфорта в первые 3-6 месяцев, которая имеется в недифференцированной матрице. В период структурирования Ид происходит распределение инстинктивной силы на агрессивную и сексуальную. Базовая агрессия нужна человеку для выживания и адаптации, она должна расходоваться на адаптацию. Ее уровень постоянен. Уровень фрустрационной агрессии при устранении стимула может снижаться.

Для структурирования психики, для разрядки энергии Эго и Супер-Эго кроме либидо используется интернализованная и нейтрализованная базовая и фрустрационная агрессия. В развитии человека избежать фрустрации невозможно. Силу фрустрационной агрессии следует использовать во благо человека.

Формы и способы выражения агрессии зависят от уровня развития личности. Мы выделяем два противоположных способа выражения агрессии – зрелый и незрелый, которые связаны с уровнем развития личности. Зрелая личность (здоровая или эдипальная) пользуется зрелым способом выражения агрессии, незрелая личность (психотическая, пограничная или доэдипальная) пользуется незрелым способом.

К зрелым способам выражения агрессии относится количественно и качественно адекватная прямая активная вербальная доброкачественная гетероагрессия; если агрессию нельзя выразить напрямую, то лучший способ - сублимация.

Незрелых способов выражения агрессии много, один из них - пассивная агрессия, это неосознаваемая агрессия. Если она личностью не осознается, то и не выражается, следовательно, она разрушает человека.

В жизни чаще встречается доброкачественная агрессия. Доброкачественная агрессия перерабатывается механизмами защит, если ее нельзя выразить напрямую. Чаще всего используются следующие: сублимация как зрелая защита, ряд патологических – вытеснение, смещение по цели, проекция, идентификация с агрессором, реактивное образование и отреагирование, если человек не может выдержать высокий уровень психического напряжения.

При отсутствии адекватных способов выражения агрессии и неразвитых защитных механизмах агрессия выражается в архаическом первородном виде (крик, визг и тому подобное). Если велика фрустрация, выражение агрессии также может регрессировать к архаической форме.

Выражение агрессии может выполнять одну или две цели: снятие психического напряжения и достижение какой-либо цели. Зрелые способы выражения включают обе цели.

Поскольку агрессия - это энергия, то она требует разрядки. Агрессия разряжается несколько специфически в отличие от либидо: чаще через спорт, танцы, физические упражнения, то есть телесно, либо сублимируется (карьера, работа, охота, юмор). Базовая агрессия требует постоянной разрядки.

Формы выражения агрессии разнообразны. Агрессией может быть любой вид деятельности человека, если эта деятельность является для кого-то фрустрацией, угрозой, досаждающим явлением. Самое важное – определить цель факта, явления, действия, слова, чтобы определить их «агрессивность» или «неагрессивность». Уместно выделять как способы выражения агрессии оральную, анальную, фаллическую и эдипальную агрессии.

Смысл терапии - выявить, как выражается агрессия. Если пациент выражает ее неприемлемыми, незрелыми, неадекватными способами, то ставится задача помочь канализировать ее, направить в социально приемлемое русло. При отреагировании агрессии теряется часть энергии. Но энергия человеку нужна, ее следует сохранить и использовать во благо, на рост и развитие, на решение жизненных задач. Цель терапии – научить выражать агрессию зрелыми способами, сделать ее разрешенной; способствовать укреплению Эго, при котором все меньшее количество явлений воспринимаются как фрустрационные, угрожающие.

В психоаналитически ориентированной терапии агрессия проявляется в виде защит, сопротивления и в переносе, определяется по переносу и контрпереносу. Кроме защитных механизмов Эго могут использоваться и телесные защиты, например соматика, апатия, сон. В ходе терапии главной задачей является создание такой терапевтической атмосферы, в которой пациент может в полной мере проявлять (вербализовать) свои агрессивные эмоции.

Литература

Бэрон Р. Агрессия. / Р.Бэрон, Д.Ричардсон.- СПб., 2001.
Гартман Х. Заметки по теории агрессивности / Х.Гартманн,Э.Крис,Р.М.Левенштейн // Антология современного психоанализа. Т.1.- М., 2000.
Гуггенбюль А. Зловещее очарование насилия / А.Гуггенбюль.- СПб., 2000.
Кернберг О. Агрессия при расстройствах личности / О.Кернберг.- М., 1998.
Кляйн М. Развитие в психоанализе / М.Кляйн, С.Айзекс, Дж.Райвери, М.Хайманн - М., 2001.
Коухэн Д.Ф. Произвольная коллекция определений аналитических терминов / Д.Ф. Коухэн // Психологический вестник. 2000.№1. С.54-62
Кэмпбелл Р. Как справляться с гневом ребенка / Р.Кэмпбелл - СПб., 1998.
Мак-Вильямс Н. Психоаналитическая диагностика: понимание структуры личности в клиническом процессе / Н.Мак- Вильямс. - М., 1998.
Перлз Ф. Эго, голод и агрессия / Ф.Перлз. - М., 2000.

10. Психологический словарь / Под ред. В.П. Зинченко, Б.Г. Мещерякова. - М., 1997.

11. Реан А.А. Психология изучения личности / А.А. Реан - СПб., 1999.

12. Современный словарь по психологии / Сост. В.В. Юрчук. - Минск, 2000.

13. Соколов С.Е. Нарушение рефлексивной функции и образование защитной фантазии у пациентов с нарциссическим расстройством личности / С.Е.Соколов // Психологический вестник. 2000. №1. С.127-142.

14. Спотниц Х. Современный психоанализ шизофренического пациента / Х.Спотниц // Психологический вестник. 1999. №1. С.81-106.

15. Стерн Х. Введение в современный психоанализ и работы Хаймона Спотница / Х. Стерн // Вопросы психологии. 2000. №1. С.169-173.

16. Стерн Х. Вклад Хаймона Спотница в лечение нарциссических расстройств / Х.Стерн // Вопросы психологии. 2001. №1. С.47-59.

17. Столяренко Л.Д. Основы психологии / Л.Д. Столяренко. - Ростов н/Д, 2000.

18. Стоун М.Х. Клиническое руководство по психотерапии пациентов с пограничными расстройствами личности / М.Х. Стоун // Психологический вестник. 1999. №2. С.77-99.

19. Тайсон Ф. Психоаналитические теории развития. Екатеринбург / Ф.Тайсон, Р.Л.Тайсон. - Екатеринбург, 1998.

20. Техкэ В. Психика и ее лечение: психоаналитический подход / В.Техкэ. - М., 2001.

21. Томе Х., Кехеле Х. Современный психоанализ / Х.Томе, Х.Кехеле. Т.1. - М., 1996.

22. Фрейд З. Влечения и их судьба / З.Фрейд // Основные психоаналитические теории в психоанализе. - М.,1998.

23. Фрейд З. Введение в психоанализ. Лекции 1-15 / З.Фрейд. - СПб., 1999.

24. Фрейд З. Введение в психоанализ. Лекции 16-35 / З.Фрейд. - СПб., 1999.

25. Фрейд З. По ту сторону принципа удовольствия /З.Фрейд // Психология бессознательного. - М.,1989.

26. Фрейд З. Скорбь и меланхолия / З.Фрейд // Художник и фантазирование. - М.,1995.

27. Фромм Э. Душа человека / Э.Фромм. - М., 1998.

28. Фурманов И.А. Детская агрессивность: психодиагностика и коррекция / И.А. Фурманов. - Минск, 1996.

29. Хайгл-Эверс А Базисное руководство по психотерапии / А Хайгл-Эверс, Ф.Хайгл, Ю. Отт, У.Рюгер. - СПб., 2001.

30. Цизе П. Учение об инстинктах и агрессивное влечение / П.Цизе // Энциклопедия глубинной психологии. Т.1. - М., 1998.

31. Шторк Й. Психологическое развитие ребенка с психоаналитической точки зрения / Й.Шторк // Энциклопедия глубинной психологии. Т.2. - М., 2001.

Краснобаева Людмила Семеновна,

АСОЦИАЛЬНАЯ ЛИЧНОСТЬ

Актуальность обращения к портрету асоциальной личности диктуется тем, что особенность нашей политической ситуации не способствует укреплению социального поведения, также как и современное состояние семей, где должен в первую очередь воспитываться ребенок. У специалистов, работающих с детьми, очень мала возможность помочь семье изнутри. Так же практически нет возможности бороться и устранить все социальные проблемы. Но есть возможность работать с подростками, так как в подростковом периоде обостряются все предыдущие проблемы личностного развития и есть возможность их помочь решить. В кризисные периоды состояния общества подростки оказываются самыми социально неустойчивыми, нравственно неподготовленными и незащищенными. Часто, не имея достаточного жизненного опыта, не умея различить настоящие жизненные ценности от мнимых, искусственных, они закрепляют в своем сознании и поведении негативные тенденции общественного развития. Особенно это актуально для современной общественно-политической ситуации. Наряду с ростом алкоголизма, наркомании, безнадзорности, сексуальной распущенности, правонарушений и преступлений, увеличением числа других антиобщественных действий особо настораживает складывающаяся тенденция изменения ценностных ориентаций подростков, замещение их культом денег, физической силы, снижение общественно-политической активности, появление устойчивых устремлений к достижению материального достатка любой ценой, в том числе путем сознательного нарушения социальных и нравственных норм. В подростковом возрасте заметно усиливается критическое отношение детей к действиям, поступкам, поведению взрослых. Если слова взрослых расходятся с их делами и поступками, они неизбежно теряют авторитет в глазах воспитанников. Подростку нужен взрослый друг, с которым он мог бы обсуждать свои жизненные проблемы, делиться своими сомнениями, тревогами, рассчитывать на его помощь и поддержку. Однако часто родители не понимают подростков, причин их бунтов, неповиновения, противоречивых поступков.

Социальное становление человека происходит в течение всей жизни и в разных социальных группах. Семья, детский сад, школьный класс, студенческая группа, трудовой коллектив, компания сверстников – все это социальные группы, составляющие ближайшее окружение индивида и выступающие в качестве носителей различных норм и ценностей. Семья является уникальным институтом социализации, поскольку ее невозможно заменить никакой другой социальной группой. Именно в семье осуществляется первый адаптационный период социальной жизни человека. До 6-7 лет определяется система отношений ребенка к себе и другим. Именно в семье дети приобретают первые навыки взаимодействия, осваивают первые социальные роли, усваивают первые нормы и ценности, формируется характер. Во всех случаях неправильного воспитания нарушается социальная адаптация. С другой стороны положительное влияние семьи способствует благополучной социализации и социальной адаптации индивида не только в детском возрасте, но и в течение всей жизни. Те позиции, которые у ребенка формируют родители в системе социальных отношений, определяют в дальнейшем стиль жизни и жизненный план, который Э. Берн назвал жизненным сценарием.

Личностные качества, формируясь с детства, на примере взаимоотношений к родительской семье, сохраняются у человека долгие годы и проявляются в межличностных отношениях с людьми во всех сферах жизни, и особенно во взаимоотношениях с членами семьи, созданной им самим. Тем самым становится актуальной необходимость, потребность долгосрочной работы психолога с подростком, с отсроченным, возможно, на долгие годы результатом.

Формирование асоциальной личности, личности не способной соблюдать социальные нормы поведения, начинается с первых дней появления ребенка на свет. У каждого человека индивидуальная причина формирования определенного поведения, но есть ряд закономерностей в процессе формирования асоциального поведения, асоциального типа личности.

Будущая асоциальная личность родилась в семье, не готовой с психологической точки зрения к выполнению родительской функции. Вероятнее всего, родители осуществляли так называемый «ветеринарный уход», не использовали необходимую в данном возрасте «форму любви», то есть не давали необходимых достаточных тактильных, эмоциональных, зрительных, слуховых и других ощущений. Ребенок никогда не получал любви, следовательно, сам не научился любить. Как следствие, формируются базисная неспособность к человеческой привязанности, обесценивание нежности и ласки, любых позитивных проявлений эмоций. Чаще всего в воспитывающей семье (хочется сказать, в семье, где родили) - обилие хаоса, опасностей, отсутствие последовательности и предсказуемости в поведении, отсутствие четких ограничений и понимания последствий своих поступков, потери, переезды, семейные разводы, отсутствие отца и т.п. Наличие у родителей ненависти к авторитетам и проговаривание «права на все». Плюс часто врожденная гиперактивность ребенка, отсутствие ощущения своей силы, любая форма эмоциональной депривации (Н. Мак – Вильямс, 1998).

В течение первого года жизни в человеческой психике формируются основные защитные механизмы, которые в дальнейшем использует человек на протяжении всей своей дальнейшей жизни для того, чтобы перерабатывать как внутренние свои импульсы, идущие от инстинктов, влечений (сексуального и агрессивного), так и внешние импульсы. Цель защитных механизмов – сохранить психику. Защитные механизмы ослабляют инстинктивные эмоции, переживания, снимают фрустрацию. Защитные механизмы – это особая активность, которая «извращает» информацию, чтобы не усиливать тревогу. Они постоянны, это единственный способ адаптации к действительности. Различают защиты и защитные механизмы. Защитой может быть что угодно, например, эмоция, характер, поведение. Защиты бывают конструктивные и неконструктивные. Неконструктивные защиты – это, например, невротические и психосоматические симптомы, алкоголь, алчность, асоциальные поступки. Защитные механизмы делятся на примитивные, низшие и зрелые, высшие защиты. К примитивным защитным механизмам относятся вытеснение, проективная идентификация, обращение влечения в свою противоположность, отрицание, проекция, расщепление, изоляция, регрессия, замещение, отыгрывание. Более зрелые защиты – это рационализация и интеллектуализация. Единственным зрелым способом защиты психоаналитики считают сублимацию. Сублимация - это процесс, посредством которого инстинктивная энергия разрежается в какой-либо не инстинктивной форме поведения, социально приемлемой. У асоциальной личности преобладают примитивные защитные механизмы. Отличительной особенностью и обязательным защитным механизмом асоциальных личностей является проективная идентификация. Мир для них агрессивен. Людей они воспринимают как испытывающих к ним ненависть. Из-за проективной идентификации, люди, находясь с ними рядом, испытывают либо страх, либо силу. Поскольку асоциальные личности не способны понимать и выражать свои эмоции и чувства, не терпят, не могут вынести чувств, то сразу действуют, то есть отыгрывают во вне. Асоциальным личностям присущ такой психологический механизм, как диссоциация (разновидность расщепления) - отсутствие связи между действием и причиной. Поскольку мир для них страшен и агрессивен, внутри они чувствуют очень слабыми, но признаться в собственной слабости для них смерти подобно, то они используют самые грубые защиты и защитные механизмы. Еще одной защитой таких личностей является всемогущий контроль, всемогущество, как отрицание своих слабостей. Также им свойственна потребность оказывать давление, как защита от стыда, то есть от «собственной плохости». Именно про таких людей в прямом, а не в переносном смысле говорят, что у них отсутствует совесть. Стыд, вина, отвращение – социальные чувства – развиты достаточно слабо. По этой причине им свойственны различные сексуальные перверзии, которые в свою очередь являются основой криминальности. Ценность других людей редуцируется для них до их полезности, то есть им свойственны потребительские отношения (есть потребность – есть отношения, нет потребности – нет отношений). Они открыто хвастаются своими подвигами, показывают свою силу. Они легко сознаются в крупных преступлениях и молчат о мелких, для них сознаться в мелких преступлениях – показать свою слабость. Их отличает примитивная зависть, ненависть к хорошему человеку. Чем человек лучше, тем они больше его ненавидят. Именно им свойственна такая черта как месть. Они «ощущают» жертву, всегда рядом с жертвой (Н. Мак – Вильямс, 1998, А.Фрейд, 1993).

Важнейшей задачей первых трех лет является развитие и формирование эмоциональной сферы. Мать должна выступать в роли зеркала для своего ребенка, отражая и озвучивая проживаемые ребенком ощущения, чувства, эмоции. Тем самым ребенок научается психологически справляться со своими состояниями. Если ребенок не понимает, что с ним происходит, откуда, например, тревога, агрессия, возбуждение и что это значит, он пугается, стремится от этого поскорей избавиться, причем часто неадекватно, через драки, истерики, аддикции и др. Детей, склонных к асоциальному поведению, не научили адекватно выражать как позитивные, так и негативные, агрессивные эмоции. Асоциальные личности имеют большую базовую агрессию. Они не способны выражать свои эмоции и чувства. Чувства и эмоции – для них слабость и уязвимость. У них сниженная реактивность автономной нервной системы, высокий порог возбуждения. Отсюда постоянное стремление данных личностей к острым ощущениям. Им свойственна либо слепая ненависть, либо маниакальная радость, оттенки чувств они не чувствуют, не обучены. У таких людей отсутствует тревожность. Они не терпят, не могут вынести чувств, сразу действуют.

И еще одна, далеко не последняя малопрятная личностная черта асоциальной личности - неспособность обучаться через чужой и свой опыт. Они совершают одни и те же ошибки, то есть поступки, то есть проступки.

Обобщая, можно сказать, асоциальная личность такова: это закрытый примитивными защитами (алкоголь, асоциальные поступки, то есть преступления, тотальный контроль окружающих, жадность и др.) и защитными механизмами (вытеснение, отрицание, отыгрывание, проективная идентификация, расщепление) человек, который в сущности беспокойный, беспомощный, не осознающий свои чувства, переполненный негативными и непонятными для него другими аффектами, человек.

Все подростки выглядят на первый взгляд как асоциальные личности. В первую очередь это проявляется в неприятии родителей, их олицетворяющих структурах, например, школе, которое выражается в различных явлениях: в индифферентности по отношению к ним, в отрицании их ценности, умаления их достоинств, в открытой дерзости и бунте против них, их взглядов, мнений и требований. Поэтому актуализируется стремление подростка к освобождению от опеки со стороны взрослых, что в ряде случаев приводит к учащению и углублению конфликтов с ними. Однако полной свободы подростки в действительности не хотят, поскольку еще не готовы к ней, они хотят всего лишь иметь право на собственный выбор, на ответственность за свои слова и поступки.

В подростковом возрасте происходит дальнейшее развитие психических, познавательных процессов и формирование личности. Наиболее существенные изменения в структуре психических, познавательных процессов у лиц, достигших подросткового возраста, наблюдаются в интеллектуальной сфере. Познавательные процессы делаются более совершенными и гибкими, причем развитие средств познания очень часто опережает собственно личностное развитие. Развитие эмоциональной сферы протекает бурно. Для подросткового возраста характерны резкая смена настроений и переживаний, повышенная возбудимость, импульсивность, чрезвычайно велик диапазон полярных чувств, чем подростки особенно напоминают асоциальную личность. Однако общий рост личности подростка, расширение круга его интересов, развитие самосознания, новый опыт общения со сверстниками ведет к интенсивному росту социально ценных побуждений и переживаний, таких как сочувствие к чужому горю, способность к бескорыстному самопожертвованию и т.д. Подростковый период очень важен в развитии Я – концепции, в формировании самооценки как основного регулятора поведения и деятельности, оказывающей непосредственное влияние на процесс дальнейшего самопознания, самовоспитания и в целом развития личности. Подросток начинает осознавать свою особенность и неповторимость, в его сознании происходит постепенная переориентация с внешних оценок на внутренние. Таким образом, постепенно у подростка формируется своя Я - концепция, которая способствует дальнейшему, осознанному или неосознанному, построению поведения молодого человека. Включенный в сложную систему социальных, экономических, семейных отношений молодой человек испытывает действие самых различных факторов, которые могут способствовать формированию его поведения.

Чтобы адекватно строить профилактическую работу, необходимо представлять себе в целом ситуацию, в которой находится молодой человек, и уже затем выбирать те звенья, на которые можно реально воздействовать. Наряду с факторами, способствующими формированию аддиктивного поведения молодежи, необходимо видеть также факторы, препятствующие этому. От различных видов аддикций удерживает целый ряд защитных факторов, таких как личностная зрелость, внутренний самоконтроль, целеустремленность, стрессоустойчивость, уверенность, открытость, важность взаимоотношений по крайней мере с одним взрослым человеком помимо родителей и другое (А.Реан, 2003).

Профилактическая работа с асоциальным подростком, склонному к формированию асоциального поведения, должна включать материал на снижение уровня тревоги, знакомство подростков с особенностями развития человеческой психики, эмоциональной сферы, особенно их развития в подростковый период, то есть самопознание, снижающее страхи и тревожность по поводу изменений тела и появления неуправляемых эмоциональных состояний. Работа с подростком должна быть направлена не развитие эмоций, понимания и принятия им себя, своих чувств, ощущений. В процессе должно идти формирование адекватной самооценки и уверенного поведения. Упражнения должны быть направлены на целеобразование, формирование активной жизненной позиции, осознание подростками своего места в жизни, осознание собственных типичных форм выражения агрессии, обучение адекватным способам выражения агрессии, разрядки напряжения, развитие стрессоустойчивости, формирование навыков и приемов самоконтроля, осознание подростками амбивалентности чувств, ответственности за свою жизнь (Н.Я. Семаго, М.М. Семаго, 2001; Н..Рынкова, 2000).

Следует особо обратить внимание на формы работы с подростками. Традиционная форма тренинга, ставшая чуть ли не «опознавательным знаком, клеймом» психолога, не всегда подходит для работы с современными подростками, особенно склонными к асоциальному поведению. Следует исходить из основного «правила» развития личности – все индивидуально. Поэтому с большинством подростков эффективнее работать индивидуально, группы формировать очень тщательно, с соблюдением всех требований к формированию группы. Следует достаточно широко использовать методы бессознательного воздействия, которые с успехом использует реклама для пропаганды тех же сигарет, пива, других нужных и ненужных, вредных и безвредных товаров. Театрализованные акции, неформальные клубы могут с таким же успехом транслировать, как моду, например, здоровый образ жизни, ценность таких личностных качеств как трудолюбие, целеустремленность, открытость и др. Таких программ на сегодняшний день практически не существует.

Коррекционную работу с асоциальным подростком лучше проводить индивидуально, учитывая его особенности формирования личности. Асоциальная личность не терпит «слабости» - чувств. Поэтому особенно первый этап взаимодействия психолога с подростком должен проходить совсем по-другому, к которому традиционно готовят психолога. Он должен включать снижение уровня тревоги подростка через демонстрацию силы, надежности, уверенности, предсказуемости психолога. Разговор о чувствах будет не к месту. Катарсис негативных чувств и эмоций следует организовать через физические действия, проговаривание, работу с проективными образами. Уместно будет использование приема амплификации, сравнение сложившегося момента с ситуациями из популярной литературы, кино, случаев из жизни и др. Через идентификацию с психологом, интеллектуализацию и рационализацию постепенно будет происходить укрепление защитных механизмов психики асоциального подростка Работа эта трудная и долгая, часто она осуществляется психологом уже в колонии. Поэтому лучшее «лечение» – это профилактика.

А профилактику следует начинать с работы психолога в детском саду, начальной школе, заканчивая подростковым периодом, как последней попыткой повлиять на формирующую личность.

Литература

Дольто, Ф. На стороне ребенка / Ф. Дольто. – Екатеринбург, 2004
Дети социального риска и их воспитание. Учебно-методическое пособие / Под науч. ред. Л.М. Шипициной. СПб.: Издательство «Речь», 2003.
Змановская, Е. В. Девиантология: психология отклоняющегося поведения.Уч.пособие / Е.В. Змановская. - СПб., 2001.
Кернберг, О.Ф. Агрессия при расстройствах личности и перверсиях. / О.Ф. Кернберг. - М.: Класс, 2001.
Кляйн, М.. Айзекс С., Райвери Д., Хайманн П. Развитие в психоанализе / М. Кляйн. – М., 2001
Мак - Вильямс Н. Психоаналитическая диагностика: понимание структуры личности в клиническом процессе. М., 1998
Профилактика суицидального и аддиктивного поведения, других форм авитальной активности детей и подростков в Пермском крае. (Выпуск 2). – Пермь, 2006.
Психология подростка. Практикум / под ред. А.А. Реана. - СПБ. 2003.
Рынкова, Н.А. Дезадаптивное поведение детей: Диагностика, коррекция, психопрофилактика / Н.А.Рынкова. - М., 2000.
Семаго, Н.Я.; Семаго, М.М. Проблемные дети: Основы диагностической и коррекционной работы психолога / Н.Я. Семаго, М.М. Семаго. - М., АРКТИ. 2001.

Краснобаева Людмила Семеновна,

ОСОБЕННОСТИ ПСИХОАНАЛИЗА ДЕТЕЙ РАННЕГО ВОЗРАСТА

Зигмунд Фрейд считал, что основные проблемы начинаются у человека с эдипова периода. Его последователи, в первую очередь, его дочь Анна Фрейд, обратили внимание на более ранний период развития ребенка и описали его. М.Кляйн, А.Фрейд, Д.Винникотт, Р.Спитц, М.Малер стали заниматься проблемами детей, так родился детский и подростковый анализ. Исторически детский психоанализ начинался как модифицированная техника взрослого психоанализа. Первоначально предпочитали работать с латентными детьми, позднее оказалось, что наиболее благоприятен ранний период, до семи лет.

Дети имеют удивительную способность защищать себя и заботиться о том, чтобы получать, находить, добирать то, что им необходимо для развития. Благодаря этому качеству ребенок способен вступать в отношения с аналитиком, интуитивно чувствуя, что здесь можно получить то, что нужно для своего личностного и эмоционального развития.

Чем отличается работа с маленьким ребенком от работы со взрослым в психоанализе?

Психоанализ взрослого включает следующие элементы: анализ прошлого, настоящего, сновидений, фантазий методом свободных ассоциаций. Перенос и контрперенос, сопротивления и защиты – то, что также анализируется.

С детьми вместо свободных ассоциаций используется игра как путь к бессознательному ребенка. Она равнозначна сновидению в анализе взрослого, должна также подвергаться интерпретации. Игру не просто понять, ее надо расшифровать. Сновидения, игры и перенос в разное время назывались «царскими дорогами» к пониманию бессознательного (1). Игра имеет несколько функций. Во-первых, она используется ребенком как средство самовыражения. Дети имеют возможность выразить свое аффективное состояние, следовательно, игра дает лечебный эффект. Во-вторых, игра является переходным объектом, по Винникотту, переходным пространством (3). В игре ребенок пробует новое, которое перенесет потом в жизнь. В-третьих, игра выступает как средство овладения сложной ситуацией. В-четвертых, ребенок играет в те игры, которые помогают ему добирать, получать то, что ему не додали. Аналитик участвует в игре на двух уровнях: на реальном – определяет рамки игры и следит за их соблюдением, и на уровне самой игры – он интегрируется с ребенком, т.е. играет.

Ребенок черпает силы в специфических возможностях воображения и символизации. Он с удовольствием вступает в игру, рисует, фантазирует. Поэтому активно в детском психоанализе используются проективные методы, в частности рисунки. Рисунок ребенка дает ключ к его бессознательным фантазиям. Ребенок также с большим удовольствием смотрит телевизор, играет на компьютере, читает сказку или книгу. Через анализ любимых книг, кинофильмов, других любимых детских занятий также изучаем внутренний бессознательный мир детей.

В настоящее время шире применяют интерпретации для работы с детьми, по примеру Француазы Дальто (4). Она использует элементы «взрослого психоанализа», изучает историю ребенка, наблюдает за ним, дает точную интерпретацию, и поведение ребенка меняется.

Психоанализ ребенка предполагает обязательную работу с его родителями, или лицами, их замещающими. Первая встреча – диагностическая, проводится совместно с родителями. Родители – источники информации. Они должны рассказать о своей жизни, истории семьи и о том, как они видят проблему ребенка. Ибо проблема чаще всего не ребенка, а семьи, это проблема взаимоотношений, взаимоподдерживающий порочный круг. «Призраки в детской», так называют психоаналитики проблемы родителей, которые «поселяются», т.е. возникают у детей. Нерешенные и вытесненные проблемы детства родителей отыгрываются ими на детях. Детский анализ во многом зависит от родителей, от того, насколько они готовы поддерживать ребенка, насколько они понимают важность и необходимость лечения.

В настоящее время специалистами из области психологии и психоанализа хорошо изучены и описаны механизмы функционирования психики, законы ее развития (1, 5, 6, 7). Существует достаточно большое количество теорий развития личности (5,6). В психоанализе считается необходимым знание как минимум основных трех теорий, описывающих внутренние процессы развития ребенка: это теория психосексуального развития, теория объектных отношений, теория самости (5,6). В практической работе с конкретным ребенком необходимо опираться на теоретические знания. При описании развития детей на практике выявляются новые закономерности, которые не укладываются ни в одну теорию, хотя имеют связь со всеми одновременно. Можно выделить, например, ряд закономерностей, обозначив их как особенности детской психики.

К особенностям детской психики относятся: 1) эгоцентричность, 2) преобладание аффектов, 3) особая система измерения времени, 4) преобладание психической реальности, 5) несформированность психических границ, 6) отсутствие зрелых защит.

1) Эгоцентричность. Ребенок видит мир в терминах своих потребностей. Мама существует исключительно для удовлетворения его собственных потребностей, она не воспринимается как самостоятельная личность, имеющая свои потребности. У нее «нет потребности», например, с точки зрения ребенка, разговаривать по телефону, ходить на работу, проводить время со всеми другими, кроме его самого.

2) Преобладание аффекта. У детей преобладают аффективные проявления своего состояния.Аффект (здесь) – это неопознанное чувство. Когда ребенок рождается, у него есть только два состояния: комфорт (удовольствие, хорошо) или дискомфорт (неудовольствие, плохо). Свое состояние ребенок не может выразить словами, у него нет врожденного свойства распознавания своих чувств, он может выразить свое состояние только аффективно, через крик, плач, телесные проявления, психосоматику. Аффект может быть отреагирован через тело или психику, наружу или внутрь. Через тело наружу проявляется как неосознанное поведение (брыкание, например) и речь (крик, например). Внутрь тела - через психосоматику, то есть болезнь. Отреагирование через психику наружу выглядит так: аффект переведен в чувство, ребенок научен осознавать свое чувство и способен проговорить его. Аффект через психику внутрь (когда аффект не распознан, или не осознается, или стоит запрет на его проявление вовне) проявляется как депрессия. Если отреагирование аффекта не происходит, он переходит в депрессию, проецируются во внешний мир, который воспринимается «плохим», формируются страхи, отгороженность от мира. Единственно здоровым проявлением своего состояния является «через психику наружу», когда человек осознает свое чувство, знает, что нужно делать, то есть чувство отреагируется в речи, в поступке. Дети до года реагируют только через тело, а далее зависит от родителей. Они должны научить детей осознавать и проговаривать свои чувства. Учат ли они своих детей осознавать и проговаривать свои чувства? Чаще всего дети не достаточно обучены этому. Поэтому преобладает аффективное проявление своего состояния.

3) Особая система измерения времени. Дети измеряют время на основе субъективных инстинктивных процессов (потребностей, желаний): в состоянии комфорта время течет быстро, в состоянии дискомфорта – медленно.

Важно, чтобы особенно на первом году жизни потребности удовлетворялись тогда, когда ребенок своим поведением демонстрирует запрос к их удовлетворению, именно это формирует базовое доверие к миру. В этом случае у него формируется глубинная уверенность, что за дискомфортом будет комфорт. Если базовое доверие сформировано, то имеется способность выдерживать дискомфорт, потому что он есть начало пути к комфорту.

4) Преобладание психической реальности. Психическая реальность – набор репрезентаций (представлений), субъективный мир переживаний.

Ребенок живет в психической реальности, где фантазии преобладают над мышлением всегда. Поэтому он может, например, победить всех, жить на Луне, стать черепашкой-ниндзя, общаться с приведениями, бояться их и т.п.

5) Несформированность психических границ. Психические границы – это ощущение того, «что происходит со мной, не связано с тем, что происходит в мире, снаружи», это чувство отдельности, понимания того, кто Я такой. Первый год жизни – жизнь без границ: «Я - весь мир». Как формируются психические границы?

К 3-4 годам ребенок должен получить со стороны окружающих достаточно подтверждений, что он есть («Я есть»). Ребенок узнает о том, что он есть по реакциям родителей. Рисунки, поделки, поступки – проявления Я ребенка. Если они принимаются родителями, то формируется принятие себя, ощущение «Я есть».

Психологи, в отличие от родителей, радуются первому «нет» ребенка, первому его недовольству, так как это обозначает наличие первых своих желаний, отличных от родителей, и первых проявлений собственных границ.

Если у ребенка появилась жадность, ревность, то это свидетельство того, что начали формироваться границы. Появляется «вещизм»: «моя лопатка», «моя мама» и т.п. Все это эмоционально значимо, так как это все Я. Границы у детей достаточно широкие. Когда ребенка настоятельно просят поделиться игрушкой, то он слышит примерно следующее: «поделись своей рукой». Жадность, ревность проходят, когда ребенок понимает, что его Я не удерживает то, что им не является, и он перестает агрессивно реагировать, когда вмешиваются в пространство, которое им не является. (Если все, что происходит во внешнем мире, ВЫ принимаете на свой счет – границы нарушены).

Если ребенок разбрасывает игрушки и не хочет их убирать, то это тоже значит, что формируются границы, так как разбросанные игрушки – это тоже Я. Как же это «немедленно убери»? Для ребенка это звучит примерно как «я тебя не принимаю, ты мне не нравишься».

Еще больше психологи радуются, когда появляется обида. Ее появление обозначает недовольство («Я есть», «мое мнение другое»), злость («со мной не хотят считаться»), и при этом желание сохранять отношения с тем, на кого злятся. Это означает, что формируются отношения, психологические границы, появляется понимание значимости других людей.

И все-таки особенно психологи радуются, когда к 6-7 годам уходят неряшливость, жадность, ревность, становится намного меньше обид, недовольство и злость находят адекватные формы выражения. Этому ребенка следует научить.

6) Отсутствие зрелых защит. В психике у детей до 6 лет преобладают незрелые защитные механизмы: проекция, расщепление, отрицание, вытеснение, реактивные образования, идентификация, особенно часто с героями сказок и мультфильмов («Я - супермен»), часто идентификация с Агрессором (5). Отрицание выглядит со стороны взрослых как ложь, вытеснение как забывчивость, идентификация с героями как игра, фантазия, идентификация с Агрессором как агрессивность ребенка. Неверное толкование поведения ребенка часто приводит к закреплению нежелательных защит как основных в психике, не способствует созреванию более зрелых защитных механизмов.

Все выше перечисленные особенности детской психики являются нормой до 5-6-7 лет. К походу в школу ребенок должен «повзрослеть». Но, к сожалению, так происходит не всегда. Часто данные особенности мы наблюдаем у семилетних детей, но особенно жаль, что и у большинства взрослых остаются эти черты. Причиной является непонимание родителями того, что особенности детской психики – это абсолютная норма. Принятие их с последующей правильной работой с ними (1,2,3), - это и есть воспитание. Принятие и понимание особенностей детской психики обуславливает успешность воспитания.

Конечная цель детского психоанализа – возобновление нормального развития ребенка. Детский психоанализ служит организатором личности и катализатором развития.

Литература

Бердникова Ю.Л. Мир ребенка. Развитие психики, страхи, социальная адаптация, интерпретация детского рисунка. – СПб.: Наука и техника, 2007. – 288 с.
Бердникова Ю.Л. Семейная жизнь на 5+. Гармония семейных отношений. Жизненные циклы семьи. Семейные конфликты и пути их разрешения. – СПб.: Наука и техника, 2008. – 224 с.
Винникотт Д.В. Разговор с родителями: Пер. с англ. – М.: Независимая фирма «Класс», 1994. – 114 с.
Дольто Ф. Собрание сочинений. Т. 1. Психоанализ и педиатрия./ Пер. с фр. И.Б. Ворожцовой. – 2008. – 288 с.
Кляйн М., Айзекс С., Райвери Дж., Хайманн П. Развитие в психоанализе. М., 2001. – 512 с.
Тайсон Ф., Тайсон Р.Л. Психоаналитические теории развития: Пер с англ. – Екатеринбург: Деловая книга, 1998. – 528 с.
Фигдор Г. Психоаналитическая педагогика. М.: Издательство Института Психотерапии, 2000. – 288 с.

Смирнова Ирина Викторовна,

психолог-психоаналитик, специалист Европейской конфедерации психоаналитической психотерапии, член НП «Пермское психоаналитическое общество»

СОВРЕМЕННЫЕ НАУЧНЫЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЯ О СНОВИДЕНИЯХ

Исторически сложилось так, что первые попытки объективировать знания о сновидении принадлежали школе психоанализа. Именно в «Толковании сновидений» З.Фрейд представил и раскрыл неотзывчивому научному миру сущность бессознательных психических процессов. Интерес З.Фрейда к сновидениям возник из того факта, что первичные процессы сновидений являются нормальными процессами, но которые, тем не менее, служат примером образования невротических симптомов. Термин «сновидение» значим для психоаналитической теории. Сам З.Фрейд обозначил место использования сновидений в теории и практике психоанализа так: «Толкование же сновидений есть Царская дорога к познанию бессознательного в душевной жизни» [1, стр.531].

В отличие от концепции сексуальности, которую З.Фрейд постоянно развивал, пересматривал, о чем свидетельствуют дополнения и изменения, появившиеся за долгие годы к первому тексту «Трех очерков по теории сексуальности», «Толкование сновидений», как отмечал Дадун Р. [4, стр.329], Фрейд не пересматривал, считая теорию сновидений окончательной и завершенной.

Современные психоаналитические словари содержат термин «сновидение» [2,3], что еще раз свидетельствует о важности данного феномена в психоаналитической теории и практике. «Сновидение – психическая активность во время сна… Психоанализ полагает, что сновидения имеют психологический СМЫСЛ, постичь который можно с помощью ИНТЕРПТЕТАЦИИ. Согласно исходным формулировкам Фрейда, сновидения имеют: ЯВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ, т.е. сновидение в том виде, как его переживают, рассказывают, помнят, и СКРЫТОЕ СОДЕРЖАНИЕ, которое раскрывается путем интерпретации… Согласно фрейдовской теории сновидений как ИСПОЛНЕНИЯ ЖЕЛАНИЙ, скрытое содержание является желанием, которое исполняется во сне в галлюцинаторной форме…» [2, стр. 182-183]. Желания должны быть замаскированы, завуалированы, т.к. во сне осуществляются в основном бессознательные желания, неприемлемые для бодрствующего Эго человека. « …Интерпретация сновидения, следовательно, сводится главным образом к переводу мышления первичного процесса в мышление вторичного процесса, к развитию сжатых, непоследовательных, преимущественно зрительных образов сновидения в логически стройный символизм языка». В целом определения сновидений в психоаналитических словарях соответствует теории сновидений Фрейда, не учитывая современные достижения психоаналитиков в области теории сновидений.

Серьезные публикации работ по теории и практике сновидений стали появляться в конце 40-х годов – начале 50-х. Наиболее яркий труд, по мнению Дадун Р., этого периода, Гезы Рохейма «Двери сновидения», в котором он, опираясь на обширные знания в области этнологии и мифологии, пытается осуществить новую попытку в изучении снов.

Сегодня психоаналитические труды, посвященные этой теме, весьма многочисленны. Среди наиболее интересных можно отметить книгу «Современная теория сновидений», где собраны самые значительные статьи ученых аналитических школ Европы и Америки за последние двадцать пять лет [5]. Уже опубликована работа российского психоаналитика С.В.Авакумова, преподавателя Восточно-Европейского института психоанализа, «Психология сновидения» [6]. В монографии С.В. Авакумов анализирует основные концепции сновидений и методы их исследования, особое внимание уделяет влиянию на характер сновидений патологических состояний, изучению особенностей сновидений людей обратившихся за психотерапевтической помощью.

Современные модификации психологической модели сновидения З.Фрейда.

Модель сновидений З.Фрейда имеет свои слабые места. К числу слабых сторон модели относится: вся модель построена на оппозиции сознательного и бессознательного и, следовательно, не объясняет возникновение сновидений у животных; сложный механизм работы сновидения, как целенаправленная маскировка бессознательных желаний, входит в противоречие с представлением о состоянии сна как регрессивном и низкоэнергетическом; модель не объясняет появление символов в снах у психоаналитических пациентов, которые осведомлены о значении данных символов [С.В. Авакумов 6, стр.60]. С тем, чтобы преодолеть противоречия были предприняты попытки ревизии модели сновидений З. Фрейда. Концепция Hall C.S. [13] пытается преодолеть противоречия с помощью теории когнитивного символизма.

Автор согласен с Фрейдом в том, что сновидения наполнены символическими объектами, сами сновидения необходимы для сохранения состояния сна, однако он расходится с ним в механизме формирования сновидений в частности появления символических объектов в нем – у З.Фрейда это способ маскировки запрещенных желаний, Hall настаивает на когнитивном характере их проявления. Так объектом символизирующим мать (или женщину вообще) может стать корова, как отражение ее (материнской) ранней оральной функции, составляющей суть матери для данного субъекта. Этот подход позволяет избежать наиболее уязвимого места в теории З.Фрейда – наличие во сне ментальной целенаправленной деятельности. Концепты уже присутствуют в психике субъекта и их привлечение не требует каких-либо специальных усилий.

Отчасти, как модификацию теории сновидений Фрейда можно рассматривать модель психического функционирования У.Биона [14]. Концепция У.Биона практически повторяет концепцию З.Фрейда с заменой понятий «первичный» и «вторичный» процесс на «альфа» и «бета» элементы. Прояснения У.Биона касаются теории З.Фрейда в частности особенностей и отличий сновидений лиц с психотической и пограничной личностной организацией в сравнении со сновидениями невротических и обычных людей, которое сводится к тому, что в первом случае в сновидениях имеет место большая представленность и меньшая замаскированность бессознательных процессов. В материалах Международной психоаналитической конференции можно найти статью Дж.Чивитарезе «О концепции Биона «Waking dream thought» (мысли сновидения наяву) [7] о продуктивном использовании парадигмы сна во время сеанса, посвященная расширенной бионовской концепции «Waking dream thought».

Использование манифестного содержания сновидения для диагностики Эго-состоянии в структурном и объектном ответвлениях психоанализа.

З. Фрейд писал о том, что «не нужно обращать внимание на то, что являет собой сновидение…» [9, стр.70]. Сегодня ситуация изменилась. Манифестное содержание сновидений является источником информации об репрезентации объекта, об защитных механизмах психики, о ведущих конфликтах психики.

За последние годы увеличился интерес научных исследований, которые интегрировали психоаналитическое изучение объект-отношений с психологией проективных тестов. В своих исследованиях, они показали, что основываясь только на анализе содержания представлений об объекте, клиницисты могут предварительно судить о независимом психиатрическом классе психопатологии субъекта. Например, М.Mayman показал эту закономерность на материалах теста Г.Роршаха[8]. Многочисленные современные теоретические, клинические и литературные исследования описывают схожие с «проективными» способы анализа манифестного содержания сновидений. Erikson[10] отмечал особую важность выискивания в манифестном содержании сновидения индивидуальных отличий в характере Эго-защит, восприятия и типа активности. Подход предложенный A. Krohn и М.Mayman [12] основан на концепции «репрезентации объекта», который тесно связан с представлениями Эго-психологии. Концептуальный уровень репрезентации объекта интегрирует представление об объекте следующих объект-теорий: М.Кляйн, В. Файербейера, Д.Винникота, О. Кернберга, Х.Когута. В качестве базовой использована концепция О.Кернберга – структурное ответвление теории объект-отношений. О.Кернберг представляет себе личностную структуру в основном как конфигурацию в различной степени усвоенных интернализаций объекта. Степень дифференциации и развития этих представлений об объекте зависит от природы процесса интернализации, которыми они были интегрированы. Наиболее примитивные интернализации ведут к опыту самого себя и других людей – как – либо высоко идеализированных, любо совершенно пустых и презираемых. Большинство продвинутых форм интернализации ассоциированы с более продвинутыми уровнями перцепции и когнитивной зрелости и сопутствуют хорошему пониманию ролей и функционирования других людей. Эти пути развития являются фундаментальными для более тонкого понимания взаимоотношений с другими людьми, их разными сторонами, их меняющимися представлениями о себе. Исследования показали, что манифестное содержание сновидения выражает такой важный аспект Эго - как индивидуальный набор интернализованных парадигм интерперсональных отношений личности. Изучение манифестного содержания сновидения, рассматриваемого как продукция проективного теста, возможно единственный способ отыскать различия в природе таких интернализаций. Основу оценивания составляет качество отношений с объектами сновидения, которое проявляется в динамике взаимодействий сновидца и фигур сновидения. Ведущей оцениваемой характеристикой является динамика взаимодействий фигур сновидения.

Пример. Описание сновидений: фигуры сновидения минимально взаимодействуют со сновидцем, только для удовлетворения его (либо наоборот) эмоциональных или инстинктивных потребностей. Активность сновидца направлена исключительно на себя. Люди взаимодействуют со сновидцем на уровне чувств, но без глубоких искренних отношений. Сновидческая активность направлена исключительно на себя… Уровень репрезентации объекта: опыт человека сконцентрирован вокруг своих нужд, которые другие люди прямо или косвенно удовлетворяют (мир человека населен частичными объектами). Достаточно низкий уровень представлений об объекте, нет еще представления о целостности объекта, понимания потребностей другой личности, ее своеобразия…

Современные представления о латентном содержании сновидения с точки зрения структурно-динамической модели психики.

В практической работе со сновидениями часто возникает проблема, что мы должны найти путем интерпретации. По З.Фрейду бессознательные мысли сновидения – это бессознательные желания, но работа с текстами основателя психоанализа и практическая работа показывают, что нет четкого понимания того, что мы должны найти в итоге Подробно резюмировав свои ассоциации к сновидению об Инъекции Ирме, Фрейд пишет, что завершил интерпретацию этого сновидения. В «Лекциях по введению в психоанализ» Фрейд отмечает, что ассоциации к сновидению – это еще не латентные мысли сновидения. Сам основатель психоанализа признается, что не может сформулировать точные правила интерпретации и вынужден использовать такие неточные термины, как «маточный раствор» и промежуточные звенья. Из работ Фрейда, Джонса, Эриксона, Стюарта, Стейна, Эйслера можно увидеть, как редко в действительности интерпретируется бессознательное желание. И даже если принимать попытку удовлетворения желания за отправную точку, невозможно избежать трудностей в определении того, что следует интерпретировать как исполнение желания, а что как – защиту [Д. Спаньяд 5, стр.225 - 235].

J.A. Arlow и C. Brenner [11], в рамках их структурной психоаналитической теории, исключили особую роль бессознательного первичного процесса в сновидениях в смысле представления о сновидении как о схожем с невротическим симптомом явлением, и рассматривали его как продукт взаимодействия Эго и Супер-Эго на различных уровнях регрессии.

Важность этих представлений в клинической работе заключается в том, что анализ сновидений в клинике может предоставить больше, чем просто содержание бессознательных, инфантильных, сексуальных желаний.

Например, в сновидении клиенту снится, что он стремительно катится с горы на санях, ему становится страшно от быстрого спуска. Катастрофа неизбежна.

В процессе анализа сновидения выявляется бессознательное гомосексуальное желание, зародившееся в детстве и ожившее в аналитической ситуации. О чем еще может рассказать это сновидении сточки зрения современной теории сновидения? О том, что это желание не просто волнует пациента, а он глубоко напуган им, что их следствием будет физическое повреждение. Мы узнаем из ассоциаций клиента о защитах, которые использует клиент для сведения тревоги к минимуму. Защитные механизмы: проекция и контрфобическое поведение (он спроецировал свои ожидания телесного повреждения, свое чувство женоподобности на своего товарища; подчеркнул свой собственный стоицизм и любовь к спорту) и о том, что эти защиты выстроены против пугающих гомосексуальных желаний [5, стр.73-93].

Таким образом, анализ сновидений ведет к пониманию различных аспектов бессознательного психического функционирования, частью которых эти желания являются. Это понимание бессознательных страхов клиента, точек возникновения чувства вины, бессознательных защит Эго, понимание бессознательно смысла симптомов, бессознательный компенсаторный смысл черт характера.

В данной статье была сделана попытка отразить изменения во взглядах на психоаналитическую теорию сновидений. Современные научные представления о сновидениях в теории и практике психоанализа включают: модификации психологической модели сновидения З.Фрейда, использование манифестного содержания сновидения для диагностики Эго-состоянии в структурном и объектном ответвлениях психоанализа, современные представления о латентном содержании сновидения с точки зрения структурно-динамической модели психики.

Литература

Фрейд З. Толкование сновидений/ пер. с нем. – Мн.: ООО «Попурри», 1997 г. – 576 с.
Райкрофт Ч. Критический словарь психоанализа/ Пер. с англ. Л.В. Топоровой под редакцией С.М. Черкасова. – СПб.: Восточно-Европейский Институт Психоанализа, 1995.- 288с.
Психоаналитические термины и понятия: Словарь/ Под ред. Барнесса Э. Мура/ Перев. с англ. А.М. Боковикова – М.: Независимая фирма «Класс», 2000. -304 с.
Дадун Р.Фрейд. М., 1994 г., Глава «Исследование сновидений», стр.328 – 380.
Современная теория сновидений/ под ред.С.Л. Удовик. – М.:АСТ Рефл-бук, 1999. -333с.
Авакумов С.В. Психология сновидения. СПб.: СПбГЭТУ «ЛЭТИ», 208. 232 с.
Идеи У.Р.Биона в современной психоаналитической практике. Сборник научных трудов. Материалы Международной психоаналитической конференции. 13-14 декабря 2008 г. Москва/ Под ред. А.В.Литвинова. А.Н.Харитонова. - М.: Издательский проект «Русское психоаналитическое общество», 2008. - 420 с.
Mayman M. Object-Representation and Object-Relationships in Rorschach Responses/J/Project/ Techn/ - 1967. -31/-P17-25
Фрей З. Введение в психоанализ: Лекции. – М., Наука. 1989. -456 с.

10. Erikson E.H. The Dream Specimen of Psychoanalysis/J/Am. Psychoanal. Assoc. -1954/ -№2. –P.5-56.

11. Arlow J.A., Brenner C. Psychoanalytic Concepts and the Structural Theory. –New York: International Universities Press, 1964, - 515p.

12. A. Krohn A., Mayman M. Object representation in dreams and projective tests//Bull. Menninger Clin. – 1974.-38.-P/445-466.

13. Hall C.S. A cognitive theory of dream symbols.// The Journal of General Psychology, 1953.-1953.-№48, p.169-189.

14. Bion W.R. Elements of Psycho-analysis. London: Heinemann Medical Books. -1963.- 263p.

Смирнова Ирина Викторовна,

ПРИКЛАДНОЙ ПСИХОАНАЛИЗ ИЛИ ПСИХОАНАЛИТИЧЕСКАЯ КУЛЬТУРОЛОГИЯ

С двадцатых годов ХХ столетия широкое распространение получил термин «прикладной психоанализ» - термин, подразумевающий не клиническое психоаналитическое исследование или практическое использование метода в не медицинских целях. По мнению одного из ведущих специалистов в области психоанализа Д.Рождественского: «Определение «прикладной» вряд ли можно считать удачным, поскольку оно подразумевает лишь приложение на практике некоей теории или концептуальной системы; в этом смысле прикладным является и применение психоанализа в терапии неврозов. На мой взгляд, корректнее говорить о психоанализе культуры или культурной среды. В таком случае граница между клинической и неклинической аналитической практикой совпадет с границей между внутренней и внешней реальностью: психоанализ, условно именуемый клиническим, занят внутренним миром человека, не-клинический же изучает мир, создаваемый человеком вокруг себя» (стр154, №3). Далее он пишет о том, что деление психоанализа на клинический и культурологический весьма условно, — если учесть и схожесть индивидуальных психопатологий с психопатологиями культур и народов, и обоюдное проникновение психических содержаний: индивидуальных в культурные и наоборот. Сам Фрейд писал в 1926 г., о том, что мы приобрели привычку отделять клинический анализ от других приложений анализа, но это не корректно. В реальности граница проходит между научным психоанализом и прикладным психоанализом, т.е. его применениями (в медицинской и не медицинской областях). Можно сказать, что психоаналитик в своем профессиональном развитии может (и должен) стремиться к тому уровню компетентности, на котором его клинические и культурологические познания составят одно целое — знание о человеке в контексте культуры; до той же поры психоанализ культурной среды и терапия индивидуальных психопатологий должны постоянно взаимообогощаться, ибо друг без друга они теряют смысл. Культуру и личность разорвать нельзя.

Тем не менее, термин «прикладной психоанализ» закрепился в психоанализе, о чем свидетельствует хотя бы тот факт, что 19 июля 1996 года вышел Указ Президента РФ «О возрождении и развитии философского, клинического и прикладного психоанализа». В словаре «Психоаналитические термины и понятия» дается следующее определение прикладного психоанализа, прикладной психоанализ это «использование идей и концепций, вытекающих из клинического психоанализа, для достижения более глубокого понимания различных аспектов человеческой природы, культуры и общества.... Различие между клиническим и прикладным психоанализом не является абсолютным посколькумногие ценные клинические выводы были сделаны в работах по прикладным проблемам психоанализа» (стр. 149, №4) .

Исходя из работы с психоаналитическими словарями Ч.Райкрофта, ЖЛапланша, словарем «Психоаналитические термины и понятия» ни в одном психоаналитическом словаре нет термина «психоанализ культуры» или «психоанализ культурной среды». Поэтому, на сегодняшний день, правильнее, на мой взгляд, использовать термин «прикладном психоанализ», помня о том, что в работах Фрейда этот термин не употреблялся, а использовался термин «культура». Слово «культура» у основателя психоанализа обозначает всю сумму достижений и учреждений, отличающих жизнь человека от жизни животных.

По прикладному психоанализу, на сегодняшний день не существует какого-либо обобщающего труда на русском языке. В учебнике нового века В. М. Лейбина «Психоанализ» прекрасно, просто изумительно полно в плане исторического контекста изложены основные клинические, культурологические и философские идеи Фрейда, но они носят больше историко-описательный характер, нежели дают объемное представление. Например, стадии психосексуального развития рассматриваются вне связи с ведущими тревогами, защитными механизмами характерными для данной стадии, без которых понимание динамики образования конкретного симптома, поведения, поступков, например, взрослого человека с анальным или оральным характером невозможно.

Исторический контекст присутствует в плане создания, осмысления идей, понятий Фрейдом, рассмотрено развитие его идей единомышленниками, но только в небольшом количестве и большей частью только его соратниками, представление о современном психоанализе, например, теории объектных отношений, о развитии идей Фрейда до сегодняшнего дня из данного учебника получить нельзя. И скорее его можно назвать учебником, не нового века, а прошлого столетия.

И проблема здесь не в авторе, эта книга отражает этап возрождения психоанализа в России, а возрождение, как правило, начинается с осмысления основных идей и понятий. Во вступительной статье В.М.Лейбина «Назад к Фрейду» или «вперед с Фрейдом?» высказывает соображение, что «более целесообразно... не отбрасывая идейное наследие мыслителей прошлого с высоты нарциссического Я человека 20 века, двигаться вперед и творчески развивать все ценное, стимулирующее мышление и поведение. В этом смысле чтение... текстов основателя психоанализа лучше всего осуществлять не «назад к Фрейду» (как призывал Ж. Лакан), а «вперед вместе с Фрейдом »(стр. 9, №1)

Целостно представление о психоанализе, о его основных направлениях можно получить из таких книг как «Современный психоанализ» Х.Томэ, Х.Кэхеле, «Современный психоанализ» П.Куттера, о психоаналитических теориях развития из книги «Психоаналитические теории развития» Ф.Тайсон, Р.Л.Тайсон, но данные издания предназначены для психоаналитиков-клиницистов, не ставящих цель понять мир, создаваемый человеком вокруг себя.

Прикладной психоанализ подключается, когда мы разворачиваем психический аппарат (структурно-динамическую модель психики) к культуре, когда мы реализуем свои инстинкты, выходя с набором ролей в социальный мир, или, когда мы в рамках общения с родителями внутри себя ( с Супер-эго) осуществляем социальные ритуалы, мы всегда выходим на мир культуры. Полем деятельности прикладного психоанализа является весь спектр индивидуальной и групповой человеческой деятельности, рассматриваемый с точки зрения бессознательных мотиваций (детерминированности).

Современный прикладной психоанализ изучает такие феномены, как идентификация, проекция, сфера символического, динамика групповых мотиваций.

Идентификация - «процесс, по средствам которого человек распространяет свою идентичность на кого-либо другого, или заимствует свою идентичность... Вторичная идентификация - процесс идентификации с объектом, сепаративная идентичность которого уже обнаружена. В отличии от первичной идентификации, вторичная идентификация является защитой, т.к. она уменьшает враждебность между собой и объектом идентификации и позволяет отрицать переживание сепарации с ним.» (стр. 50, №5) Данный процесс лежит в основе процесса массообразования. Идентификация сплачивает людей на основе общности их идеалов, страхов, на основе общности их форм аутоагрессии и самоограничения. Идентификация позволяет рассматривать массу как личность. Массообразование - это самый важный объект изучения прикладного психоанализа, т.к. в процессе массообразования включаются в сферу нашей деятельности факторы бессознательного прошлого опыта, младенческого опыта. Анализ процесса массообразования, что в конкретном случае объединило людей, дает нам возможность познания ведущих бессознательных тенденций наших современников, предотвратить массовые беспорядки, грамотно выстраивать работу с организациями.

Проекция, изучение проективных форм организации наших психических феноменов в культуре. Это феномены художественного творчества, это все, что связано с распределением социальных ролей. Проекциями пронизаны многие формы цивилизованных ритуалов. Проекциями из прошлого мы наполняем окружающий нас мир объектов, проекции становятся основой эмоционального аффективного переживания наших объектных отношений. Через анализ культовых произведений в литературе, кино мы можем ответить на вопрос: какие бессознательные желания, влечения актуальны, где та точка фрустрации в реальной действительности.

Сфера символического. Третий феномен, который изучает прикладной психоанализ - это сфера символического. Символика есть напоминание о прошлом опыте, который переживался ранее или самим человеком, либо человечество в целом. Символическое отношение - это отношение припоминального опыта. Символикой пронизана вся наша жизнь, т.к. человек психическую энергию черпает всегда в прошлом опыте (в прошлых травмах, прошлых достижениях), человек всегда находится в режиме регресса (режиме возврата к прошлому). Фрей назвал это отношение - самоотношением. Самоотношение (по Платону) — анамнезия (бессознательное припоминание), но не явное. Культурный мир создается людьми, а люди, творя культуру, всегда вкладывают в окружающие предметы те или иные формы своих бессознательных желаний, компенсации этих желаний, сублимации этих желаний.

Динамика групповых мотиваций. Идеология, иллюзии, социальные мифы - есть формы искусственного, индуцированного введения социально значимых мотивов в психику личности. Иначе, это способ манипулирования личностью. Основные сферы работы психоанализа в данном контексте: сфера обслуживания политических компаний, сфера обслуживания рекламной сферы, работа со СМИ, работа с массовыми страхами.

Еще в 1927 г. на знаменитой дискуссии «о любительском анализе» неоднократно подчеркивалась тесная связь клинических и не клинических изысканий. Франц Александер заявлял, что превосходство аналитика, который глубоко сведущ в изучении человеческого сознания и его продукции (литературы, мифологии и т.п.), по сравнению с уровнем компетентности «медицинского аналитика», который часто ничего, кроме медицины, и не изучал, настолько явно, что никакому психоаналитику не потребуется доказательство этого акта. На современном этапе любой клинический психоаналитик владеет азами прикладного психоанализа, т.к. через познание творений человека мы объемней, целостней узнаем самого Человека.

Литература

Словарь: психоаналитические термины и понятия /под редакцией Барнесса Э.Мура и Бернарда Д,Файна - М.: Независимая фирма «Класс», 2000.
Райкрофт Ч., Критический словарь психоанализа / под редакцией С.М.Черкасова - Спб.: Восточно-Европейский Институт Психоанализа, 1995.
Лапланш Ж., Понталис Ж.-Б. Словарь по психоанализу / под редакцией А.М.Руткевича. - М.: Высшая школа, 1996.
Фрейд 3. Будущее одной иллюзии II З.Фрейд, Либидо / под редакцией П.С.Гуревича - М: Гуманитарий, 1996, стр. 265 - 300.
Фрейд 3. Неудовлетворенность культурой II З.Фрейд, Либидо / под редакцией П.С.Гуревича - М.: Гуманитарий, 1996, стр.314 - 371.
Фрейд З.Почему война? // З.Фрейд. Психоанализ. Религия. Культура./ под редакцией Л.С.Чибисенкова. - М.: Ренессанс, 1992, стр.257 - 269.
Фрейд 3. Массовая психология и анализ человеческого ЯII З.Фрейд, Либидо / под редакцией П.С.Гуревича - М.: Гуманитарий, 1996, стр. 185-234.
Фрейд 3. Навязчивые действия и религиозные обряды // З.Фрейд и психоанализ в России.-М.,2000г
Фрейд 3. Психопатология обыденной жизни //З.Фрейд Психология бессознательного/ под редакцией М.Г.Ярошевского - М.: Просвещение, стр. 202- 310.

10. Фрейд 3. Тотем и табу // Фрейд 3. Я и Оно - Тбилиси: Мерани, 1991. Т.1. С. 193- 350

11. Фрейд 3. Лекция 31//Фрейд 3. Введение в психоанализ: Лекции - М.: Наука, 1989, стр.334 -349.

12. Фрейд 3. Человек Моисенй и монотеистическая религия // З.Фрейд. Психоанализ. Религия. Культура./ под редакцией Л.С.Чибисенкова. — М.: Ренессанс, 1992, стр. 135-256.

13. Фрейд 3. Художник и фантазирование. — М.: Республика, 1995.

Смирнова Ирина Викторовна,

ПСИХОАНАЛИТИЧЕСКИЙ ПОДХОД К ВОСПИТАНИЮ АСОЦИАЛЬНЫХ ПОДРОСТКОВ

В отечественной науке наибольшее распространение получили попытки объяснения преступного поведения лишь с нравственной и социологической позиций, что не дает возможности адекватного познания этого явления и разработки эффективных мер его профилактики. Пенитенциарная психология, а, следовательно, и психологические коррекционные подходы в работе с асоциальными подростками длительное время находились под влиянием «советской идеологии». На сегодняшний день активно используются знания из различных направлений мировой психологии. Цель данной статьи - осветить достижения психоанализа как в изучении структуры асоциальной личности, так и в подходе при работе с асоциальными подростками.

Любой психолог знает о структурно-динамической модели психики, которую предложил З.Фрейд, и, о том, что, очевидно, у асоциальной личности существует дефект в развитии Сверх-Я. Психоанализ как способ лечения изначально был разработан для лиц с невротическим уровнем психической организации, так как в основе психоаналитической терапии лежит работа с трансфером (переносом). Неспособность клиента к переносу в аналитической ситуации или недостаточная способность к переносу делает данный метод неэффективным: «Однако есть другие формы заболеваний, при которых … наши терапевтические меры никогда не приносят успеха» [7, с. 280].

В 50-60 гг. XX в. в психоанализе все чаще начинает использоваться термин «пограничная личностная организация», обозначающий промежуточное положение между невротической и психотической организацией личности. По определению О.Кернберга, этот термин относится к структуре характера, в которой отмечаются сохраняющаяся функция проверки реальности; наличие противоположных и несинтезированных ранних идентификаций, ведущих к недостаточно интегрированной идентичности Я (это может проявляться в противоречивости черт характера, в тенденции к субъективному переживанию во внутренней пустоте); преобладание расщепления (нередко подкрепляемое отрицанием и различными проективными механизмами) над вытеснением в качестве привычного способа Я обходиться с амбивалентностью, фиксация на фазе восстановления в процессе сепарации-индивидуации, по М.Малер. К пограничным личностным расстройствам относятся нарциссические, шизоидные и асоциальные расстройства характера, а также некоторые формы наркомании, алкоголизма и сексуальных перверсий.

Сегодня все чаще высказывается мнение об эффективности психоаналитически ориентированной психотерапии клиентов с пограничной организацией личности, в частности асоциальных личностей (О.Кернберг, Н. Мак-Вильямс, Роберт Дж. Маршалл, Мелой, Эйххорн, Эйслер, Хоффер и др), предлагаются эффективные техники работы.

Наиболее типичными представителями нового направления в работе с асоциальными подростками являются Н. Мак-Вильямс, Р.Дж. Маршалл, О. Кернберг.

Рассмотрим особенности асоциальной личности с психоаналитической точки зрения.

В области драйвов и аффектов: базальная агрессия больше, чем у других людей, сниженная реактивность автономной нервной системы, отсутствие в эмоциях полутонов. Характерно использование примитивных защитных механизмов: всемогущий контроль, проективная идентификация, отыгрывание вовне.

Главный принцип такой личности: сознательно манипулировать другими. Отмечается стремление к острым ощущениям, к более «встряхивающему» опыту, для того чтобы чувствовать себя бодро и хорошо. Вместо того, чтобы говорить, они действуют (отыгрывают вовне). Потребность «оказывать давление» превалирует над прочими потребностями. Отсутствие нравственных качеств свидетельствует не только о дефектном Сверх-Я, но также и о недостатке первичных взаимных привязанностей к другим людям. Для асоциальной личности ценность другого человека редуцируется до его полезности, которая определяется согласием последнего получать «затрещины». Асоциальные личности не способны к словесному выражению эмоций, а, следовательно, единственный способ, которым они могут добиваться от других понимания своих чувств, это возбуждение этих чувств в других людях посредством защитного механизма – проективной идентификации. Тревога для них настолько разрушительна, что они отыгрывают вовне так быстро, что наблюдатель не имеет шанса её заметить. Отсутствие ощущения силы в те моменты развития, когда оно необходимо, может принудить детей потратить большую часть жизни на поиск подтверждения их защищенности. Постоянное самоутверждение через силу, манипуляцию как раз и необходимо для удовлетворения потребности в защищенности. Асоциальный человек не может признать в себе обычные эмоции, так как они ассоциируются со слабостью и уязвимостью. Еще одна особенность асоциальной личности – примитивная зависть, желание разрушить все, что является наиболее желанным для других. Хотя асоциальные личности редко говорят о зависти, ее демонстрируют многие их поступки. Фактически мы сталкиваемся с личностью, которую никогда не любили и которая не способна на любовь вследствие отсутствия такого опыта в детстве. И, вероятно, вырасти неспособным к любви невозможно без знания того, что существует нечто, приносящее удовольствие другим людям, и чего лишен ты. Активное обесценивание всего и пренебрежение абсолютно всем, что принадлежит к области нежности и ласки в человеческой жизни, является характерным для асоциальных личностей всех уровней. Им сложно понять, что им кто-то хочет просто помочь. Любой аспект, в том числе и терапевтической техники, который можно интерпретировать как слабость и уязвимость, будет истолкован ими именно так.

Поскольку сила – единственное уважаемое асоциальными людьми качество, именно ее должен продемонстрировать психолог в первую очередь, или, другими словами, он должен идентифицироваться с асоциальной личностью, стать ее идеалом (Н.Мак-Вильямс), создать нарциссический перенос (Р.Дж. Маршалл). Это поможет преодолеть барьер негативизма. Если мы остаемся сдержанными и идентифицируемся с обществом, чувствуем себя обязанными защищать законы, которые нарушает наш клиент, то никакого значимого контакта установить не удастся. Психоаналитик сознательно идентифицируется с подростком на основе своих асоциальных импульсов. Р.Дж. Маршалл называет этот этап – стадией установления нарциссического переноса. Установив нарциссический перенос, важно позволить ребенку мобилизовать и укрепить свои защиты, используя технику присоединения и отражения. Данные техники снимают тревогу. Второй этап - установление системы контроля. Вводим серию запретов против разрушительного поведения, это позволяет использовать терапевта как объект враждебности, дает выход ярости, лежащей в основе глубокой депрессии. Еще одно преимущество этого приема – показать пациенту, что специалист сильнее, чем пациент, его невозможно «уничтожить» чувствами и словами. Клиент будет последовательно проверять контроль и могущество психолога, пока не убедится, что не может победить. По мере того как терапия прогрессирует от нарциссического переноса к объектному переносу, от симбиоза к дифференциации, от слабости Я к большей силе Я и Сверх-Я, становятся показанными более стандартные методы психоаналитически ориентированной психотерапии.

Н.Мак-Вильямс, не разделяя психоаналитический процесс на стадии, предлагает продемонстрировать клиенту неизменность, неподкупность, бескомпромиссную честность, усвоить позицию, «граничащую с безразличием независимой силы». По сути, она предлагает то же самое. Н.Мак-Вильямс выделяет критерии успешности работы специалиста: «любой пример, когда пациент сдерживает собственные импульсы и испытывает гордость за осуществление самоконтроля, следует рассматривать как важнейшую веху лечения социопатической (асоциальной) личности» [3, с.215].

В 1996 г., придя работать в подростковую колонию, я поразилась тому, что в отношении воспитания часто высказываются абсолютно полярные мнения: либо очень жесткое воспитание (чаще воспитателями, людьми, которые долго работают), либо мягкое: «им в детстве было так плохо, нужно только понимание и терпение» (чаще женщинами, не работающими с данной категорией лиц – проверяющими, молодыми сотрудниками, психологами). Сотрудники, которые занимали мягкую позицию, при наличии соответствующего образования, образно выражаясь, «проваливались» в работе с подростками. Тех, кто занимал жесткую позицию, условно можно разделить на специалистов высокого класса и тех, кто успешен в первое время работы, но сильно подвержен профессиональной деформации в последующем.

Если сотрудник занимает мягкую позицию, демонстрирует себя как соционормативного, понимающего, прощающего, то он, с одной стороны, не идентифицируется с подростком, что усложняет установление им контакта с воспитуемым. С другой стороны, провоцируемые воспитанником чувства посредством проективной идентификации накапливаются, и в конечном итоге возникает риск психосоматических заболеваний или суицида.

При взаимодействии с криминальной средой для установления контакта необходимо идентифицироваться с Эго-идеалом асоциальной личности и для выполнения своих функциональных обязанностей с карающей частью Сверх-Я. Это, по существу, сознательная «идентификация с агрессором». Знание особенностей асоциальной личности, её защитных реакций помогает сохранить некоторый эмоциональный комфорт. На этом уровне сознательная ролевая «идентификация с агрессором» выступает как профессионализм. Отсутствие данных знаний приводит к тому, что человек все равно идентифицируется с агрессором, возникает профессиональная деформация, но ее появление и степень зависят от зрелости личности и ее интуитивных способностей.

Использовать в чистом виде психоаналитический подход в работе с асоциальными подростками в наших условиях и, особенно, в пенитенциарной системе, достаточно сложно, так как это длительная терапия, которая не укладывается в стандарты по нормативам. Для её проведения необходим хороший контакт с воспитуемыми и понимание происходящего со стороны других специалистов, работающих в колонии. Тем не менее, даже знания о важности создания нарциссического переноса, о таком явлении, как проективная идентификация, идентификация с агрессором, объяснение особенностей асоциальной личности могут помочь психологу, любому другому сотруднику, непосредственно взаимодействующему с асоциальными подростками, обойти те подводные камни, которые они могут встретить на своем пути.

Литература

Кернберг О. Агрессия при расстройствах личности / О.Кернберг. - М.: Класс, 1998.
Кернберг О. Тяжелые личностные расстройства. Стратегия психотерапии / О.Кернберг. - М.: Класс, 2000.
Мак-Вильямс Н. Психоаналитическая диагностика / Н.Мак-Вильямс. - М.: Класс, 1998.
Маршалл Р. Дж. Асоциальный подросток. / Р.Дж. Маршалл. - М.: ВЕИП, 1999.
Психоаналитические термины и понятия - М.: Класс, 2000.
Тайсон Ф. Психоаналитические теории развития / Ф.Тайсон, Р.Тайсон. - Екатеринбург: Деловая книга, 1998.
Фрейд З. Введение в психоанализ: лекции / З.Фрейд. - М.: Наука, 1995.

Сысуев Сергей Анатольевич,

ТОЛЬКО ПСИХОАНАЛИЗ

Значение и роль психоанализа для судеб современной психотерапии.

Мы знаем о том, что психотерапевтические школы находятся в состоянии некой скрытой, а порой и открытой конкуренции. Существует практика, основанная на легенде, когда анализ всех форм психотерапии происходит так, как если бы все школы были равноправны с точки зрения их происхождения, истории, возможностей в обществе. В этом случае конкуренция осуществляется исходя из объективной возможности быть успешными у населения. На самом деле это не так. Есть традиция, поддерживаемая государством, и в рамках этой традиции существуют свои «любимчики», и свои «отверженные». Речь идет о тривиальной, но очень действенной вещи: поддержке административным и финансовым ресурсом психотерапии, исходя из «лояльности» к традиции, имеющей ранг государственной политики. На сколько это полезно, с точки зрения совокупности целей общества, покажет время. Мы лишь попробуем изложить обстоятельства, когда такая позиция наносит вред, тормозит то, что можно назвать объективной успешностью психотерапии.

Широко известна фраза Фрейда: «Мы вынуждены разбавлять «золото» психоанализа «медью» психотерапии». Это произнесено после безуспешных попыток применить «ортодоскальную» технику ко всем без исключения пациентам. Правда тогда это было новаторством, и ортодоксальной эта техника стала, когда последователи Фрейда, из числа наиболее консервативной части психоаналитиков, заняли строгую позицию по отношению к новшествам. Ее можно охарактеризовать как догматическую. Сейчас фраза Фрейда отдает снобизмом с точки зрения нашего времени, когда существует и пользуется популярностью много школ психотерапии, манифестирующих себя как совершенно независимые от психоанализа.

Эти два вопроса очень взаимосвязаны. Почему мы между собой так ожесточенно конкурируем? И является ли современная психотерапия в ее многообразии происходящей из одного «места»? Можно ли сказать, что психоанализ, гештальт, гуманистическая психотерапия, экзистенциальная психотерапия – птенцами из одного гнезда? Когда птенцы разлетелись, но все еще «борются» с той дискриминацией, которая царила у родителей в гнезде. Надо сказать, что самая кровопролитная битва с этой дискриминацией ведется внутри самого психоанализа. Ортодоксальный подход встречает сильное противодействие. И причина этому не амбиции «новых» психоаналитиков, а изменившиеся реалии. То поле, где общество делает запрос психоанализу на решение своих проблем, серьезным образов изменилось. Речь идет о ментальности, о ее бессознательной части, об изменениях в ее структуре, которые диктует время. Не случайно, Юнг, бескомпромиссно не принимающий некоторые постулаты Фрейда, как и Фрейд не принимающий многие постулаты Юнга, разошлись по своим «школам». Но современные последователи этих школ, не обращая внимание на «грызню» отцов, находят не только точки соприкосновения, а предметы совместной деятельности. Это происходит в рамках клинической психотерапии, а не в абстрактных спорах о судьбах культуры. В самом психоанализе борьба не менее ожесточенная. Но когда эта борьба выходит на организационный уровень, как правило, выигрывает невежество, консерватизм административной системы, и, как следствие, проигрывает дело. Бион отмечал, что если два психоаналитика из разных школ и направлений говорят между собой и понимают друг друга, то это настоящие психоаналитики. Можно, перефразируя Биона, сказать, если два психотерапевта говорят о психотерапии и понимают друг друга, это действительно психотерапевты. Но в настоящем мы имеем то, что имеем. Разойдясь по разным «квартиркам», психотерапевты смакуют свою отдельность, экзальтирую тот факт, то все это отдельно от психоанализа, и что они-то несут истину психотерапии в последней инстанции. Но, если вспомнить, как это было, с чего это началось, то действительно ситуация напоминает детскую игру, где каждый ребенок отстаивает «главность, истинность» своего папочки.

Но как это было на самом деле? Мы можем получить ответ, если отправимся к истокам возникновения школ, и причинам конфликтов, породивших это возникновение.

Никто не может отрицать успехов гештальт-терапии. Много чего полезного и в практической и в теоретической сфере сделано представителями этого направления. Меня очень завораживает то, как развили, и адаптировали к психотерапевтической реальности теорию самости французские гештальтисты, Жан-Мари Робин, на мой взгляд, пошел дальше и глубже, чем многие ведущие психоаналитики, разрабатывающие концепцию самости, и строящие на основании этой концепции свою психотерапию. Надо сказать, мы активно используем те теоретические и практические возможности, которые предоставляет нам гештальт. Однако, многие наши пермские гештальтисты берут идею противопоставления себя психоанализу, не зная его идей, даже приблизительно, а лишь только по тому, что это «круто», т.е. социально и эмоционально притягательно. (типа того, как демократы, критикуя коммунистов, добились любви народа, правда, эта любовь оказалась временной, сейчас для большинства людей слово «демократия, ругательное»)

Но как было на самом деле? Как случилось так, что Фриц Перлз, достаточно продвинутый аналитик вдруг «загорелся» идеей гештальт-терапии и создал один из самых успешных теорий и практик в психотерапии. Мы знаем, что он, будучи психоаналитиком, возглавляя южноафриканский центр психоанализа, лишь один раз встречался с Фрейдом. Это было в 26 году в Берлине, на очередной конференции МПА. Встреча длилась 4 минуты, Перлз убежал после нее и создал свою теорию психотерапии. Какие мотивы владели Перлзом, можно понять из его откровений по поводу психоанализа:

Ф. Перлз: «Я лежу на своей любимой кушетке

Годами, десятиениями, столетиями

(Я буду жить так долго!)

Избегая соприкосновения и встречи с тобой.

И так мы оба играем безвредно.

Символами, способностями и табу.

Я действительно начинаю наслаждаться собой

Особенно, когда пишу эту виньетку,

Возвращаясь назад к психоанализу.

Кроме того, Фрейд,

Я отдал тебе семь лучших лет жизни!

(Ф, ПЕРЛЗ: «Внутри и вне помойного ведра» с 11. Онлайн библиотека http//www.koob.ru

Петербург, 21 век, издательство 1995 г.)

Какая мощная, неприкрытая обида. Такая обида может стать причиной мировой войны, или, если брать новую историю, Российской революции 17 года, если считать ее местью Ленина за смерть брата Александра.

Конечно, можно углубиться в дискуссию о том, кто прав, а кто виноват в этом конфликте. И тогда мы еще дальше разбежимся по своим локальным псевдопрофессиональным норкам. И будем гордо заявлять о своей отдельности и правильности. Но это не будет соответствовать тому, что происходит «за окном», в жизни наших пациентов. Им нужна психотерапия, и они вправе выбирать исходя из ее эффективности в каждом конкретном случае, а не из того, кто же «правее» или «левее». Мы отдаем себе отчет в том, что наши клиенты руководствуются эмоциональными критериями при выборе психотерапии, а не «правильностью» наших теорий, дискуссией, которая маскирует инфантильный конфликт двух великих людей. Эта эмоциональная ситуация напоминает изложенные Фрейдом в работе «Тотем и табу» взаимоотношения отца и сыновей на заре человеческой истории.

На пике популярности находится «экзистенциальная» школа психотерапии. Правда, один из ведущих специалистов, Ролло Мей, говорит о некоей «неопределенности» того, чем эта школа занимается.

«.. Термин «экзистенциальный» в наши дни сомнителен и запутан и ассоциируется с движением битников как одна крайность и с изотерическими, непереводимыми немецкими философскими концепциями как другая. Правда так же, что это движение собирает вокруг себя фанатиков, от которых не свободны ни экзистенциальная психология, ни психиатрия.»( Экзистенциальная психология под редакцией Р. Мея.Санкт Петербург, 21 век. Стр 54). Непонятно, что он имеет ввиду под «изотерическим, непереводимыми немецкими философскими концепциями», уж не работы ли Мартина Хайдеггера. Надо сказать, в его работе «Бытие и время» четко и полновесно сформулирована идея экзистенции, это не мое мнение, а многих философов, таких, как Бахтин, Бибихин. Но это не имеет отношения к нашему предмету. Но вот следующая мысль Р. Мея имеет непосредственное отношение: «Я оценил формулировки Фрейда, а именно, его первую теорию о том, что тревога-это проявление подавленного либидо, и вторую теорию о том, что тревога- это реакция Эго на угрозу потери любимого объекта. Кьеркегор, напротив, описывал тревогу, как борьбу бытия с небытием - которую я сам мог непосредственно пережить в санатории, борясь со смертью или с перспективой остаться инвалидом на всю жизнь». Надо сказать, что это пишет практикующий в то время психоаналитик, имеющий соответственно, квалификацию. Можно себе представить, что Фрейд и Къеркегор, писавшие соответственно, в начале 20 и начале 19 веков, писали на «исторически» разных языках, что язык поэтики и язык медицины, всегда различались между собой уровнем абстрактности. Что медицинский язык нужен для того, чтобы говорить об опыте одинаково, чтобы можно было лингвистически верифицировать научный опыт. А полупоэтических языд Къеркегора был предназначен для эмоционального катексиса читателя. И кроме того, эссе «Страх и трепет» было написано на родном языке Съерена Къеркегора, на датском. А затем переведено, скорее всего на немецкий, а уже затем, на английский, родной язык Мея, на котором он и прочел это произведение. Все сказанное, не для того, чтобы выразить местечковое пренебрежение экзистенциальной психотерапии. Я очень уважаю те практические результаты, которых тепапевты, называющие себя экзистенциальными имеют при терапии своих пациентов. Нам можно много чему научиться у них. Более того, я не знаю причины, по которой мы, психоаналитики, не учимся. Но Ролло Мей этой фразой очень напоминает обиженного ребенка, который ни как не может принять «волю» отца, и для того, чтобы ее опротестовать, берет инфантильный, эмоциональный детский аргумент. Который сам Мей, будучи в то время сертифицированным аналитиком, не хочет подвергать рациональному осмыслению.

Пример того, как можно разными словами говорить об одном и том же, и видеть в словах предмет непримиримого разногласия транслируется от «великих», Фрейда и Къеркегора, на лидеров школ, а затем уже на нас, местных практиков. Мы идем вслед за выдающимися деятелями психотерапии, заряженные их амбивалентностью. Эта амбивалентность имела, как можно увидеть из этих двух примеров, весьма конкретные личностные и исторические причины, а в наше время и в нашей ситуации и в месте нашей практики мы берем на веру это противоречие, возводим между собой стену, заряженные эмоциональной преданностью «учителям», страхом быть выдворенными за пределы той или иной школы.

Надо сказать, что внутри психоанализа ситуация очень напоминает нашу, местечковую межконфессиональную. Венцом противоречий школ, отрицания давлеющего догматизма стало создание и укрепление новой международной организации. ЕКПП, куда вошел НФП всем своим составом. Эта конфидерация объединила психоаналитиков из 40 стран. Она функционирует отдельно от МПО, не принимая во внимание их стандарты, разработав и внедрив свои, более приемлемые для современных психоаналитических отношений. Для нас это даже не глоток свежего воздуха, мы далеки от проблем международных психоаналитических конфронтаций. Для нас это возможность получать и передавать опыт профессиональности в рамках парадигмы психоанализа, соотнесенной с нашей, местечковой реальностью.

Но в нашем «местечковом» огороде все по старому, мы конкурируем между собой, хотя страдаем не от наличия рядом с нами гештальтистов или позитивистов, или гуманистически ориентированных терапевтов, а от того, что мы находимся в стороне от государственной поддержки, что к нам относятся по «остаточному» принципу. Но наше общее достижение в том, что мы живы, в профессиональном функциональном смысле этого слова. А живы, потому, что народ ходим к нам, и голосует за нас «рублем».

Мы эффективны не благодаря, а вопреки государственной политике в области психотерапии. И это нас объединяет больше, чем разъединяет преданность нашим «лидерам» которых мы в большинстве, никогда не видели.. И не объеденены, не едины мы здесь в пермском крае, потому что мы такие. Как писал В. С. Высотский: «настоящих буйных мало, вот и нету вожаков». Представьте себе на минутку, если бы наши боссы вдруг приняли решение объединиться, в некотором организационном смысле, не поступаясь своими «принципами». Создали бы некоторую междисциплинарную ассоциацию для решения организационно-практических вопросов, например, газету. Как бы мы себя повели? Стали бы так же неистово, или надменно относиться к соседям по ассоциации? Сами мы не объединимся по вышеуказанным причинам, они инфантильны. А вот почему не объединяются наши боссы. Что здесь их Супер-эговская принципиальность, в виде верности кому то. Или нарциссическое желание быть королем, пусть в маленьком, но отдельном королевстве? А может быть личная неприязнь. Во всяком случае, на мой взгляд, нет объективных причин.

Представляется, что здесь у нас в Пермском крае, существует реальная возможность увидеть проблемы, которые мы можем решить сообща, объединиться, прежде всего, в организационном смысле, и попытаться эти проблемы решить. Объединяющие нас вопросы можно разделить на два блока, первый, это социально-политические, второй, клинические вопросы.

В первый блок входят задачи участия нас в выработке организационных и политических решений, стратегий в сфере деятельности, которой мы занимаемся профессионально. Пример: В прошлом году проводился семинар под эгидой администрации края, по вопросам работы психологов в кризисных ситуациях. Туда не были приглашены ни психоаналитики, ни гештальтисты, ни психологи гуманистического направления психотерапии. Мы знаем, что можем помочь населению в борьбе со стрессом, мы это делаем, поскольку к нам обращаются люди именно с этими проблемами. Политика организаторов этого семинара такова, как если бы нас всех не было в Пермском крае. Можно возмутиться и сказать, что если у чиновников нет «бумажек» о нас, это не значит, что нас нет. В руках чиновников мощный административный и финансовый ресурс, но впечатление таково, что они его задействуют преимущественно не для того, что бы улучшить дело на вверенном участке, а для того, чтобы не потерять «бразды правления» этим участком. Ведь мы не входим в их административную структуру.

Но. Возьмите Свердловскую область, насколько там все иначе. И здесь все зависит от нас, нашей позиции. Сегодня мы отмечаем 20 лет Пермскому психоаналитическому обществу. А кто, по большему счету, об этом знает. Не является это событие информационным поводом для местных СМИ. Нам не шлют поздравительные адреса властные структуры, да и коллеги, психотерапевтические организации не удостоили бы нас внимания, не напомнили бы мы им об этом. Наши клиенты не участвуют в нашем празднике по понятным причинам, у нас глубоко личные отношения, не предназначенные для «опубликования» Разумеется, и в нашем психоаналитическом обществе имеют место настроения, где нам, по меньшей мере, все равно, как работают, в чем преуспели наши коллеги из других психотерапевтических «конфессий» не признанных административной системой.

В таком положении дел можно обвинять административную систему, репрессивную психиатрическую традицию, других «противников» психоанализа, гештальт-терапии, гуманистической и экзистенциальной психотерапий, многих, более малочисленных организаций. А можно – самих себя. Тот факт, что борьба с символическим «отцом», идейным источником психотерапии, захватила нас на нашем местном уровне столь причудливым образом. Эта бессознательная «борьба» проявилась в корпоративном чванстве, или тонкой отстраненности, замкнутости, или в строгой ненавязчивости, щепетильности, которая выглядит, как старая дева с поджатыми губами. И результатом этой борьбы стала пестрая карта психотерапий, покрывающая территорию пермского края. Смешные, маленькие государства, с московскими и международными флагами на наших пермских башнях. Что может быть смешнее, чем эта детская неприязнь друг к другу.

Другой проблемой, или другим блоком проблем, которые обуславливают нашу идейную и организационную конкурентность, разъединенность, является, как отмечалось выше, некая конкурентность в клинической сфере. Это более тонкая, и более острая проблема. Для психоанализа, как источника, и основы остальных психотерапий, очень характерна даже «внутривидовая» конкуренция. У нас, наверное, больше всего течений, направлений и ответвлений, которые порой ожесточенно конкурируют между собой. Как сказал У. Бион, если два психоаналитика, относящихся к различным школам говорят между собой о психоанализе, и при этом понимают друг друга, то это настоящий психоаналитики. Такая формула могла бы быть применена для всех направлений психотерапии. Представьте себе, что если бы психотерапевты включили запреты в межотраслевой профессиональной среде, на оценку, либо соответствие терапевтического процесс их теоретическим установкам, когда бы общались между собой по клиническим проблемам. Какая разница, как назвать процесс восприятия психотерапевтом бессознательных смыслов послания клиента, эмпатией, как Роджерс, переносом, как ранние психоаналитики, или контрпереносом, как более современные школы, или интуицией по Юнгу, или по Биону. Или иным способом, как делают это Лакан, Главное, что если мы говорим о клиенте, и понимаем о чем говорим, мы можем помочь друг другу, и это будет называться межотраслевая клиническая супервизия, которая тем полезней, чем более привязана к пониманию происходящего в клиническом процессе, и тем вредней, чем больше в ней теоретических изысков, птичьего языка, ссылок на многочисленные диагностические системы. Разумеется, все это при высоком профессиональном, эмоциональном и когнитивном уровне ее участников. Нас объединяют в этой попытке обстоятельства того, что существуют такое социальное явление, как пермяк, житель пермского края.

Надо сказать, что нечто подобное сформировалось и вот уже на протяжении более чем года работает в Пермском психоаналитическом обществе. Здесь мы можем подать пример и призвать к сотрудничеству с нами на нашей площадке всех зрелых, профессионально подготовленных психотерапевтов, не зависимо от школы их психотерапии. Мы готовы присоединиться к другим площадкам, где идет работа в аналогичном формате и для аналогичных целей.

Безусловно, может возникнуть вопрос: а почему, собственно, психоанализ в очередной раз пытается что-то там «возглавить»? Ну, во-первых, не возглавить, а занять свое место в бессознательно отрицаемом методическом и методологическом единстве, или обществе. А во-вторых, психоанализ, это тот «ранний», доисторический, для многих психотерапий, отец, которого мы сообща «убиваем» от страха, быть поглощенными.

Литература

Фрейд З. «Что ждет в будущем психоаналитическую терапию?» Мн., Харвест, 2004
Фрейд З. «Тотем и табу» М., АСТ., 2004
Фрейд З. «Советы врачу при психоаналитическом лечении» Мн., Харвест, 2004
Фрейд З. «Пути психоаналитической терапии» Мн., Харвест, 2004
Бион У. « Элементы психоанализа» М., Когито-центр, 2009
Перлз Ф. «Внутри и вне помойного ведра» Санкт-Питербург, 21 век, 2007
Мей Р. «Экзистенциальная психология» Санкт-Петербург, 21 век, 2005

Сысуев Сергей Анатольевич,

О НАУЧНОСТИ ПСИХОНАЛИЗА

Можно сказать, что этот вопрос стоит в ряду других не менее важных вопросов (для тех, кто их «ставит»). И в череде этих вопросов можно усмотреть вопрос о научности самой гуманитарной (да и естественной) науки. Если брать за основу критерия научности следование позитивистским представлениям о том, чем же является наука, то единственное, что можно зафиксировать, это глобальный позитивистский кризис методологии, логики научного познания. Но позитивизм, это «мертвый лев», и пинать его не царское дело. Мы и не будем. Имеется в виду, дискуссия с позитивизмом на его дискурсивном поле представляется нам как неприличная с этической точки зрения. «Движение вперед, не значит движение против»,- эти слова Паоло Ц. Сандлера, известного ученого, психоаналитика описывают позицию современного психоанализа по отношению к запросу о его «научности» со «стороны» позитивистской науки. (У. Бион, 2008.) Так современные психоаналитики, вне зависимости от того, считают ли они себя ортодоксальными учеными разных концепций от «науки», описывают отношение к вопросу «о научности психоанализа». Сам Бион высказывался на эту тему значительно жестче: «Говорить о научности психонализа, это все равно, что говорить о его музыкальности». (У. Бион, 2008) Этот неприкрытый сарказм адресован не науке, как способу познания мира, а тем людям, которые задают вопрос о «научности» психоанализа, ни мало не удостаивая себя труда обратить внимание на современный динамичный эффективный психоанализ, познакомившись с его содержанием. Сержио Бенвенутто, профессор Миланского университета на недавно прошедшей конференции в Киеве, сделал обзор того, как европейские ученые отвечают сами себе на этот вопрос. Выводом стало убеждение, что не эмпиризм, не картезианство, не холизм, не герменефтика не являются отраслью познания, полностью включающей в себя психоаналитическое познание. Это о серьезных вещах. О том, как серьезные ученые пытаются понять место психоанализа в системе способов познания. Для того, чтобы обсудить здесь этот вопрос очень мало времени. Второй причиной, по которой нельзя, по моему мнению, перенести дискуссию о «научности» психоанализа в нашу аудиторию является большее количество материала, систематизируя который можно каждому участнику конференции сделать для себя вывод о предмете обсуждения. Внесение такой «мультимодальной» или мультинаучной проблемы предполагает, что участники дискуссии хотя бы в общих чертах владеют этим материалом. Может показаться очень не корректным такая постановка вопроса, но на самом деле это так. Представьте себе тексты современных постструкуралистов, которые во всем мире признаются учеными (Фуко, Делез, Гватари, Дерида и др.) Они дискуссируют с классиками психоанализа на языке «переднего края современной гуманитарной науки». При этом, дискуссия ведется в семантическом поле, являющемся общим для психоанализа и современной отрасли гуманитарных знаний. На фоне этой дискуссии мы будем напоминать собрание «пикейных жилетов» у Ильфа и Петрова. Например, «Антиэдип, или Капитализм и шизофрения». (Ж.Делез, Ф. Гватари, 2007.) Даже неопозитивизм Маркузе более глубоко смотрит на способ познания истины под название «психоанализ», делая попытку применить его выводы к неопозитивисткой доктрине картины мира, структуре общественных отношений (Г. Маркузе, 1998.)

Можно, безусловно, свести обсуждение к некоему «просветительскому» радикалу. Но что можно сказать за 5-7 минут из того, чем прирастает сегодня современный психоанализ. От психоанализа, который стал некоей легендой до современного психоанализа, - большое расстояние. Даже Ж. Лакан сегодня это уже классика, хотя его не стало чуть более 10 лет назад. То же самое можно сказать об У. Бионе, хотя в меньшей степени. А уж если мы упоминаем О. Кернберга, Н. Мак-Вильями, Х. Кохута, Э. Эриксона, Г. Хартмана и других, то это современные самими себе авторы, современны нам лишь в том смысле, что несут в себе предтечи в разрешении актуальных вопросов, которые психоанализ ставит перед собой исходя из того, куда обращено его внимание. Внутри самого психоанализа не «все спокойно» по поводу обсуждаемого нами вопроса. Есть набор позиций, свойственный любой гуманитарной общественной системе. Это ортодоксы, которые пытаются измерить мир устаревшими принципами для одной цели - сохранить свою идентичность. Это вульгарные, примитивные «психоаналитики», закончившие трехмесячные курсы, не прошедшие собственного анализа. Они борются с ортодоксами за место «под солнцем славы». Есть основная масса психоаналитической общественности. Эти люди, зачастую медленно, но верно, приращивают себя по крупицам, по «миллиметрам», реализуя своей жизнью и в своей жизни принцип «где было ОНО, должно стать Я». В этом принципе сочетаются и развитие и адаптация личности, для этих людей научность психоанализа лишь в очень маленькой мере является предметом абстрактного интереса. Для них психоанализ - это способ познания, понимания и принятия мира.

Мы можем дискутировать на темы, а не иллюзия ли это. Возможно, но не в большей мере, чем любая научная доктрина, претендующая на вечность. А не зависимость, не сектанство ли это? Возможно, но не в большей мере, чем любой «рациональный» мотив коллективной человеческой активности в любой другой сфере деятельности, и не только интеллектуальной, духовной, но и материальной (если эта терминология не кому не режет ухо). Мы имеем дело с неким прототипом гуманитарного релятивизма. И здесь истинность может быть оценена в случае, если попробовать «познать» то, чем является современный психоанализ. В науке принято одним из критериев научности выдвигать эпистемологические предпосылки теории, прояснять, насколько эта теория находится в «створе» развития мыслей, взглядов, концепций всеобъемлющей картины мира, куда научные предшественники «вливали» ручейки своих осмыслений происходящего. Насколько то или иное учение «выросло» из предшествующих ему «данностей» познания, и как были при этом сохранены крупицы «вечного» нетленного знания, и что пришлось отрицать, заменив более совершенными, с точки зрения развития объективного познания, содержаниями. Эпистемология современного психоанализа, его «научные» корни, источники - это весьма конкретное по содержанию и соразмерные современному научному познанию обстоятельства, на которых стоит «здание современного психоанализа». Сам факт столкновения, отрицания и компромисса психоаналитических взглядов, жизнь во всем ее многообразии свидетельствуют об объективности развития, приращения психоанализа, не только как фактологии, но и как методологии. При этом объективно формируется баланс между наличием «здорового» догматизма и свободным развитием новых идей. Примером может служить ставшая уже классикой судьба теорий Ж. Лакана. Как известно, его исключили из Парижского психоаналитического общества в 70-е годы. На сегодня в этом обществе осталось 19 человек, но по всей Франции постоянно действует более 65 лакановских семинаров, где исследуются и разрабатываются аспекты не только философии психоанализа, но и его клинический и прикладной теории и практики, издается масса современной психоаналитической литературы (Из личной беседы с А. Непомящим, членом Парижского психоаналитического общества, профессором «Колледж де Франс»).

Современный психоанализ достаточно сильно «прирос» в теории познания. Множество стройных, взаимодополняющихся концепций психоаналитического познания выдвинуто и опробировано за последние 10-15 лет. Много чего в них опирается на достижения современных точных наук, математики, физики. Многое привлечено из современной философии. Сегодня даже Хайдегеровская герменефтика фактичности, Гадамеровская герменефтическая логика для психоанализа пройденный этап, в смысле соотнесения этих учений с теорией познания в психоанализе. Выдвинутые Бионом, его последователями идеи «психоаналитического объекта», психоаналитической функции личности, стали местом интеграции философских смыслов познания от Декарта до Генона и Чорана. Поскольку психоанализ занимается мифологией, но не в этнографическом, и не в теологическом смысле этого слова, его эпистемами являются работы древних и современных этнографов и теологов, не как логические, а скорее, как историографические источники. В свое время, примерно 15 лет назад, формулировка П. Куттера о том, что психоанализ это герменефтическая, описательная наука, было «посягательством на КАНОНЫ», сегодня мы видим доказанную ограниченность этой формулировки, почти выхолащивающей систему современных психоаналитических концепций познания. (П. Куттер, 1998.)

Следует отметить, что бурное, хотя и не такое публичное развитие психоанализа не только не разрушило, но и укрепило его основополагающие принципы, сформулированные З. Фрейдом. Сложилась ситуация, когда эти принципы «приросли» гибкими, отвечающими на самые острые современные вопросы, теоретическими «инновациями». Правда, существуют и курьезы, как в любой другой теории, когда «ветви дерева не знают, что произрастает на соседних ветках». Такие «издержки развития» особенно смачно муссируются примитивными противниками психоанализа, и выдаются за перманентный кризис «жанра». Но, как сказал У. Бион, «два настоящих психоаналитика из разных школ всегда поймут друг друга, если говорят о психоанализе» (У. Бион , 2009).

Почему возникает вопрос о научности психоанализа в среде непсихоаналитических отношений? Там, где нет материала, позволяющего с научной объективностью рассматривать этот вопрос. Здесь, как предполагает З. Фрейд, несколько причин, и первая, это сопротивление психоанализу. Это, как писал Фрейд, многоликий, разнообразный процесс. (З. Фрейд,1989) Проявляется это самым причудливым образом. На первый взгляд, как может проявляться сопротивление чему-либо в том, чтобы обсудить этот вопрос. Я приводил пример из литературы с «пикейными жилетами», смысл их разговоров был в том, чтобы в своих собственных глазах поддержать свой имидж интеллигентных людей, а не в содержании и глубине обсуждаемых вопросов. Другой пример из Шукшина. У него есть такой рассказ «Срезал» (В.Шукшин, 1974) Смысл его содержания в описании феномена деревенского «умника». Когда в деревню приезжали бывшие ее жители, генералы, академики, он, сидя на завалинке, задавал им некий вопрос, например: «Есть ли, по их мнению, жизнь на Марсе». Разумеется, эти интеллигентные люди не могли односложно ответить на этот вопрос, начинали пространно объяснять свою точку зрения. Деревенский «умник» говорил, обращаясь к односельчанам: «Ну, вот видите, а еще академики». Безусловно, его авторитет в глазах односельчан сильно повышался. Желание заменить труд познания присоединением к неким идеологическим догмам достаточно широко распространено, и, по мнению психоанализа, является формой сопротивления познанию, в том числе и самопознанию.

Другой причиной, по которой этот вопрос задан, может стать желание «пнуть мертвого льва». Сегодня идеи психоанализа не являются некими нормами современной идеологии, и по этим причинам их обсуждать идеологически безопасно. Представим себе обсуждение таких идей в Германии времен Гитлера, или объективное обсуждение идей генетики и кибернетики, после того, как их объявили «продажными девками империализма». Многим импонирует высказывать «смелые мысли», когда за смелость ничего «не будет». Но не исключен вариант, прослыть «оригинально мыслящим человеком».

Конечно, вопрос очень интересен. В его глубоком обсуждении заинтересованы психоаналитики края, Пермское психоаналитическое общество. Причем, мы понимаем, что это обсуждение, на каком бы теоретическом и методологическом уровне оно не происходило, полезно прежде всего нам, психоаналитикам. Особенно важен контекст, будущее клинической психологии. Здесь, психоанализ, как один из методов психотерапии, вернее сказать, психоаналитической коррекции личности, как нелюбимое дитя. Его бьют все, но не кормит никто. Мы лишены какого бы то ни было «кусочка» финансирования. Радует одно, население края голосует за нас своим «частным» рублем, не давая нам умереть, а помогая жить. Представим, что такая оценка населения хоть как-то бы учитывалась теми, кто действуя «во благо народа», распределяет государственные и общественные приоритеты, в том числе и финансовые. Как бы мы хорошо жили, как много смогли бы сделать. Хотелось бы, конечно, чтобы кроме «ПИАРОВСКОГО» эффекта от такого мероприятия, мы смогли бы посеять семена любопытства, стремления к глубокому познанию того, чем является современный психоанализ.

Литература

Бион У. Научение через опыт переживания. М., «Когито-центр», 2008
Идеи У. Биона в современной психоаналитической практике. Сборник научных трудов. М, издательский проект «Русское психоаналитическое общество», 2008
Делез Ж., Ф. Гватари Ф. Уфактория Антиэдип, или Капитализм и шизофрения. М, 2008
Куттер П. Современный психоанализ. М., Наука 1998
Маркузе Г. Эрос и цивилизация. М., Наука. 1998
Фрейд З. Недовольство культурой. М., Наука, 1989
Шукшин В. Рассказы. М., 1974

Сысуев Сергей Анатольевич,

ОСОБЕННОСТИ СОВРЕМЕННОГО ПСИХОАНАЛИЗА РЕЧИ

Современная речь предполагает большую свободу при говорении. Эта свобода реализуется по отношению к языку. Можно сказать, что тенденции постановки личности в центр целей устремления цивилизации (гуманизация) проявились здесь в этом вопросе. Письменная речь все более зависит от особенностей и технических параметров общения. Возникли специфические лингвистические кластеры речи, например, СМС – общение, Интернет общение, и др.

Если ранее язык атаковал речь, то сейчас дело обстоит иным образом. Речь вольна в своем развитии, а язык все больше выполняет роль «регистратора» правил, свободно (спонтанно) появляющихся в речи. Примерами такого процесса могут служить закрепление не только в разговорной речи, но и в нормативном языке таких выражений , как «файф о клок», например. Работа психолога, а в особенности, психоаналитика, в этих условиях приобретает несколько иной ракурс. При слушании речи пациента теперь не представляется возможным списать особенности его речи, скажем, на издержки воспитания, образования. Специфическим образом формулируя свою речь, клиент дает ключ к пониманию скрытых смыслов его сообщения.

З. Фрейд, развивая идеи психоанализа, сформулировал способы диагностики смыслов речи, взяв ту сферу языка, где эта диагностика осуществлялась спонтанно, с момента возникновения социальной речи как формы межличностного общения (З.Фрейд, 1998). Эта сфере – остроумие. Испокон веков остроумие служило «украшением» речи, наполняло ее тонким скрытым смыслом, который был особенно ценен при общении и наполнял это общение важным смыслом. Конечно, Фрейд «привязал» свои исследования к монументальной теории, созданной им и его последователями. Реализуя остроумие в речи, и субъект, и объект речи действовали спонтанно. Не существовало и не существует объективных критериев остроумия. Речь либо остроумна, либо нет. Причем качество остроумия привязано не только к конкретной фразе, но и к контексту общения, к особенностям личностей общающихся. То, что в одном случае остроумно, в другом выглядит нелепо. Так он еще один раз продемонстрировал миру, что бессознательное живет по своим законам и «управляет» социальной жизнью, в том числе, и речью, в соответствии с определенными принципами.

Фрейд выделил манифестный и латентный смысл речи, предположив, что бессознательные процессы смещения и сгущения «руководят» произнесением речи в угоду скрытым целям личности произносящего. Зачастую, игнорируя его рациональные цели, способом познания скрытых смыслов является бессознательное свойство слушателей. Оно функционирует в быту, зачастую помимо воли объекта. Бывает, что ругань нас радует, а комплимент раздражает. Функцией, которая бессознательно присутствует в личности и служит способности различать скрытый смысл, психоаналитики называют чувствование (З.Фрейд, 1998), интуицию (У.Бион, 2008), и эта функция реализуется параллельно с восприятием речи (вербальной и невербальной) нашими органами чувств. З.Фрейд указал на скрытые агрессивность и либидозность речи, приводя примеры из современной ему литературы.

Дальнейшее развитие психоанализа, приведшее к его изоляции под видом «элитарности», концентрировалось в основном на попытках привести это свойство личности в некую «рациональную» схему. Возникали рациональные теории эмпатии, эго-психологи доводили описание структуры Эго до таких ньюансов, что они своей абстрактностью ставили сами рассуждения под сомнение. Речи, словам не предавалось такого значения как возможности «угадывания» из скрытых смыслов.

Этим обстоятельством многие возмущались, и выразителем этого возмущения в очень критичной форме стал Ж. Лакан, призвавший психоаналитиков «вернуться назад к Фрейду», имея в виду необходимость больше внимания уделять самой речи, в ее соотнесении с языком. Его членение речи на пустую и полную привнесло в психоанализ возможность опираться на реальность, на фразу, на слово, на предложение. Ж. Лакан связал идеи Фрейда с современной ему лингвистикой, предположив, что смещение проявляется в синтаксисе фразы, а сгущение в семантике речи. Кроме того, Ж.Лакан «привязал» современную ему лингвистику к идеям З.Фрейда о бессознательном и механизмах его функционирования. Объяснить идеи бинарной оппозиции, синхронии и диахронии возможно, исходя именно из этих фрейдовских идей. Тогда они обретают смысл в единой стройной концепции понимания речи, как языковой формы проявления бессознательных свойств, качеств и особенностей личности (Ж.Лакан, 2008).

Беря для рассмотрения любую фразу, в контексте ее произнесения, и следуя идеям З.Фрейда, Ж.Лакана, Ф. Де Соссюра, мы можем предположить, что в этой фразе одновременно присутствуют скрытые содержания агрессивного и либидозного характера (одна оппозиция), мужского и женского (другая оппозиция), лабильного и ригидного (следующая оппозиция), ограничения и разрешения, и др. Можно предположить, что одновременное присутствие в акте речи (фразе, слове, тексте) этих и других оппозиций не равновесно, чего-то больше, а чего-то меньше. Возникает идея «сконструировать» некую ось. На одном конце которой присутствует одно, крайнее (абсолютное) значение оппозиции (противоположного качества), а на другом – другое. Например, любовь и ненависть располагаются на противоположных точках этой шкалы. Тогда мы можем предположить, что объект нашего наблюдения (акт речи) будет располагаться где-то на этой шкале, и точка расположения будет выражать баланс противоположностей в количественном и качественном смысле. Если говорить о клинической ситуации, то без должной подготовки сложно применять эту идею «здесь и сейчас». Само клиническое наблюдение требует концентрации, и «включать» рациональное осмысление текста речи зачастую непривычно. Но при должной тренировке это возможно. Особую ценность применение идеи «осей речи» имеет, в случае, если мы анализируем текст «записанной» речи, не обязательно аудиозапись, зачастую достаточно и записей «в блокноте». Очень удобно использовать эту идею при супервизиях клинических случаев. Зачастую мы будем иметь различное толкование того, в какой точке шкалы находится тот или иной речевой акт. Здесь при помощи этой идеи можно выявлять «белые пятна» специалиста. Если его модель искажена по отношению с моделью супервизора, то повторная супервизия может внести ясность, кто же прав, а у кого «белое пятно». Но самое большое значение имеет применение этой идей для проведения тренингов по различным социальным проблемам, связанным с речью. Мы проводили тренинги различных категорий профессиональных качеств, где коммуникация в профессиональной сфере проходит, преимущественно через речь. От представителей СМИ до работников сетевого маркетинга. Зачастую в этих сферах существуют стандарты «разговорных технологий», но успешность не зависит от усвоения технологии. Если человек «откроет» свою речь, поймет, что он говорит, то успех станет ближе. А если он будет понимать, что говорят ему субъекты его воздействия, то совсем хорошо.

Кроме тех «осей речи», которые мы отметили, наверное, существуют и многие другие, вычленение и применение которых возможно в соответствии с социальной спецификой субъекта, например, речь учителя, экскурсовода, «переговорщика», продавца и др. Многие представители этих и других профессий интуитивно понимают собеседника и находят правильный «тон» своей речи. Но многие опираются на «технологии», ораторской искусство. При этом усваивают навыки, которые бессознательно «кастрируют» их речь и усекают понимание ими речи других. Наши идеи не противоречат классическим приемам постановки социальной речи, они «сосуществуют», делая возможность более гибкого применения классических техник речевой подготовки.

Рассмотрим такой пример. Возьмем две фразы из стихов великих русских поэтов. Первая – стих А.С. Пушкина: «На холмах Грузии лежит ночная мгла, шумит Арагва предомною, мне грустно и легко, печаль моя светла, печаль моя полна тобою..»(А.С. Пушкин, 1999). Если разложить скрытые смыслы этих фраз по шкале «любовь – агрессия», то можно сказать, что эта фраза больше о любви, на первый взгляд агрессивности здесь не присутствует вообще. В тоже время фраза бесконечно грустная. Нам становится грустно, когда мы читаем эти строки. Откуда эта грусть? Наверное, от обиды за поэта, который ждет, когда же на его любовь ответят взаимностью, и мы бессознательно злимся на адресата этих строг, как бы поторапливая своей злостью: «Ну давай скорее, отвечай поэту взаимностью».

Если разложить эту фразу по шкале «мужское-женское», нельзя отрицать, что подобное поведение (покорность, грустное ожидание) более присуще женщине, но ведь пишет стих мужчина. На ум приходит положение охотника, или рыбака, который приманивает дичь, чтобы сделать потом решающий бросок, усыпив доверие «глупого животного». А это мужское поведение, где видимая пассивность предполагает своей целью последующую мужскую традиционную активность. Говоря в терминах психодинамических теорий психоанализа, можно сформулировать следующее. Внешняя пассивно-рецептивная (оральная) позиция фразы скрывает «анальный» рассчет рационального охотника. Но целью такой деятельности является фаллическое торжество (взаимная любовь), которая, собственно говоря, и будет стратегической целью говорящего.

Рассмотрим другую фразу В. Маяковского: «Я пришел к тебе с приветом, рассказать, что солнце встало...». На поверхности этой фразы – активная мужская проникающая позиция, не принимающая во внимание возможные несостыковки, возмущения, возражения «принимающей» стороны. Но как ни странно продолжения фразы звучит по форме не менее «бравурно», однако, по содержанию возникает вопрос: при чем здесь солнце? Вторая часть фразы звучит как скрытое оправдание. «Я не просто пришел к тебе, принимай. У меня есть «формальный повод», рассказать, тебе, что солнце встало. Теперь ты имеешь меньше шансов обвинить меня в наглости, и сможешь без укоров со стороны своей жеманности не сопротивляться моему приходу. Солнце, которое встало, является для меня поводом, чтобы не выглядеть наглецом, а для тебя поводом, чтобы при желании меня видеть не выглядеть радостно-распущенной. Это предложение некоего компромисса, который с большим натягом вписывается в манифестное значение фразы. И на самом деле, рассказывать кому-либо о том, что «солнце встало», можно, если закрыть глаза на саму нелепость этого желания. А «закрыть глаза» можно либо от встречного чувства, либо от природной скромности, которая граничит с невротическим стеснением. Предположить, что на меня «закроют глаза» - пассивная позиция, позиция «блондинки», которую все должны простить за то, что она «такая глупенькая». Внешняя агрессия говорящего, звучащая в первой части фразы, сочетается со смущением за свою наглость, и надеждой на принятие, а это либидозная позиция, надежда на встречное чувство.

В рамках нашего интереса мы обратились к работам выдающихся мыслителей современности, которые, изучая особенности познания процесса речи, развивают, открывают некие новые идеи о процессе речи. Мы приложили их идеи к нашим исследованиям и получили новое подтверждение приемлемости и полезности наших методов. Мартин Хайдегер – патриарх современной экзистенциальной философии, много внимания уделим тому, как функционирует речь (М.Хайдегер, 2010). Он выделил собственно речь, а в противоположности речи - речевую деятельность, которая «скользит по поверхности говорения», назвав это «толки». Насколько речь относится к сути говорения говорящего, а насколько она «толки», позволило нам еще одно шкалу назвать «шкала Хайдегера». Жиль Делез (Ж.Делез, 2011) выделял в речи цифровой и аналоговый аспект, подробно их описав. Почему бы не применить и эту шкалу. Наш великий соотечественник М. Бахтин говорил о «двуголосой речи». Один голос направлен на слушателя, другой на себя, говорящего. Это очень хорошо соотносится с идеями психоанализа об объектном и нарциссическом катексисе. Мы предполагаем возможность существования и такой оси речи, ибо как и где еще можно говорить о наличии подобных качеств, если не в идеях психоанализа и среди людей, принимающих и понимающих идеи о бессознательном, и многочисленных исследованных и понятых формах его проявления.

Литература

Бахтин М. Проблемы поэтики творчества Достоевского. М., Мысль, 1972
Делез Ж.Френсис Бекон. Логика ощущений. М., Когито-Центр, 2011
Лакан Ж. Поле и функции речи и языка в психоанализе. С-Пб., 2008
Фрейд З. Остроумие и его отношение к бессознательному. М., Эксма, 1998
Хайдеггер М. Бытие и время. М., Когито-Центр, 2010

Будницкая Юлия Олеговна,

КЛАССИЧЕСКИЙ ПСИХОАНАЛИЗ И ЕГО СОВРЕМЕННЫЕ МОДИФИКАЦИИ

Психоанализ - это раздел знаний, развиваемый Фрейдом и его последователлассический психоаналиоанализ - это психоанализ Фрейда и его последователей до 30-х годов прошлого века. Таким образом, все, что было создано после 30-х годов прошлого века, можно отнести к современному анализу. Безусловно, с 30-х годов прошлого века психоанализ менялся, дополнялись теории, создавались новые авторские концепции,развивались направления, которые Зигмунд Фрейд только обозначил.

Зигмунд Фрейд разрабатывал свою теорию в период викторианской эпохи. В основном клиентами Фрейда были невротические личности, прошедшие и разрешившие Эдипов конфликт. В современном нам настоящем времени такие клиенты становятся редкими. Основная проблематика современного психоаналитика - это клиенты с депрессивной симптоматикой, пограничные клиенты, нарциссические личности. Симптоматика в основном до Эдипова, следовательно, и методическое вооружение должно соответствовать проблематике клиента. Поэтому понадобились новые концепции и методы работы с этими клиентами. Например, пограничный и нарциссический пациент не образуют перенос на аналитика в привычном понимании классического фрейдовского психоанализа. Ханс Кохут и Отто Кернберг каждый в рамках своей концепции разработали свои версии работы с такими пациентами(Х.Кохут, 2004, О. Кернберг, 1996). Зигмунд Фрейд только указал возможные направления развития психоанализа, последующие поколения аналитиков развивали эти направления.

Если представить психоанализ в виде дерева, то ствол его, конечно, учение самого Зигмунда Фрейда, а ответвления – современный психоанализ. На дереве психоанализа множество веток. Выделяют около ста течений или школ внутри самого психоанализа. Сложно выбрать главное, рассказать обо всех также не представляется возможным, поэтому выбор школ психоанализа будет субъективным выбором автора этих строк.

Наиболее интересные современные направления, обогатившие психоанализ - это Эго-психология, теории М. Кляйн, Д.Винникота, Ж.Лакана, У. Биона.

Эго-психологи создали новое течение в психоанализе – Эго-психологию, основное внимание в которой было уделено Эго, его функциям и защитам. Первым интерес к Эго проявил Зигмунд Фрейд, в своей работе 1923 г. «Я и Оно» он описал три структуры психического. (З.Фрейд, 2004). Но Зигмунд Фрейд только обозначил понятие Эго, очень мало исследовал его, основное внимание он уделил Бессознательному - Ид. Анна Фрейд исследовала феномен Эго более подробно. В своей работе «Я и защитные механизмы» она описывает механизмы защит Эго. Здесь же впервые появляется и термин «механизмы защит» (А. Фрейд, 1997).

Мелани Кляйн - одна из наиболее влиятельных фигур в мировом психоанализе. Ее привлекли идеи Фрейда об объектах, чувстве вины, тревоге, которые она переработала в теорию ранней агрессии. Направление, которое она приняла, делало акцент на исследовании развития в раннем возрасте, а также открыло путь к работе с психотическими личностями. М. Кляйн разработала игровую технику для детей. Эта техника вскрыла богатство внутреннего мира ребенка и позволила увидеть его внутренний мир, населенный фантастическими частичными объектами и реальными людьми. Она вскрыла существование примитивных бессознательных фантазий, тревог и способов защиты. Достигнутое ею понимание ранних примитивных механизмов открыло путь к анализу пограничных пациентов и психотиков. В процессе работы с детьми М. Кляйн обнаружила, что пациенты переносят на аналитика не столько отношения к реальным, сколько к воображаемым внутренним родителям. Кляйн сделала акцент на значении ранних внутренних объектных отношений для нормального и патологического развития детей и взрослых. Она полагала, что формирование Сверх-Я начинается значительно раньше, чем считалось. При этом образующиеся агрессивные тенденции могут способствовать развитию состояний, описанных Кляйн под названием паранояльно-шизоидной и депрессивной позиции, а также маниакальным защитам от тревоги. Выявленные ею позиции представляли собой теоретический шаг вперед по сравнению с моделями онтогенеза инстинктивных влечений Фрейда. Концепцию стадийности развития М. Кляйн сместила акцент в сторону взаимоотношений с объектом. Ей же принадлежит авторство теории объектных отношений, приписывание новорожденному «врожденных знаний» о смерти, ранней формой которого, является зависть; приравнивание игры ребенка к свободным ассоциациям у взрослого (М. Кляйн, 1997).

Дональд Вудс Винникот- создатель независимой группы в Британском университете. Настоящего признания Дональд Винникот добился благодаря теории переходного объекта. Он считал, что потребность ребенка иметь любимый предмет (игрушку), за которым нужно ухаживать, является моментом, в котором чувство всемогущества пересекается с влияниями внешней среды. Пытаясь создать идеальный объект, ребенок неизбежно сталкивается с реальными объектами, существующими в конкретной среде. При этом точка пересечения внешнего и внутреннего становится оптимальным пунктом как для образования чувства безопасности и комфорта, так и для выявления парадоксальности внутреннего мира. Очевидно, что ребенок не в состоянии ответить на вопрос является ли незаменимый для него объект предметом внутреннего или внешнего мира, реальностью или плодом его воображения. Работая с делинквентными детьми, Д. Винникот ввел еще одно понятие – антисоциальная тенденция. Идеи Дональда Винникота об «истинной» и «ложной» самости основывались на его наблюдениях за последствиями ранней депривации. (Д.В.Винникот, 2002) Истинная Самость развивается в атмосфере доброжелательности и принятия ребенка достаточно хорошей матерью, способной понимать значение спонтанных жестов ребенка. Нарушение этого процесса приводит к отказу ребенка от аутентичности спонтанности. Он отвечает на враждебный мир ложной Самостью, которая превращается в действительную. Многочисленные градации подобных личностных расстройств можно наблюдать в клинической практике.

Жак Лакан - представитель французской школы психоанализа и автор собственного течения в психоанализе. Жак Лакан выделяет три регистра психического: Реальное, Воображаемое и Символическое. Они соответствуют трем измерениям человеческой жизни: Экзесстенциальный - чувственный опыт, Феноменологический - индивидуальное сознание и Структурное соответствует социальным отношениям. Реальное – это доязыковое Бессознательное, это «доопытный опыт», это нечто невыразимое, неизгладимое, исконное. Реальное у Жака Лакана, как и у Фрейда, изначально телесно-сексуальное, постепенно осознается в усвоении собственного образа в возрасте полутора лет. Момент такого осознания назван Жаком Лаканом стадией зеркала. Начало этого процесса – усвоение образа своего тела. На этой стадии формируется второй регистр Воображаемого, как инстанции, в которой субъект себя отчуждает. В отличие от большинства Жак Лакан считает, что сознание - это представление человека о себе мнимой воображаемой сущностью. Он рассматривает Эго как сумму всех психологических защит и сопротивлений, как некую вымышленную конструкцию, иллюзорный образ, указывая на который субъект говорит: «это Я». Человек указывает в действительности не на себя, а на иллюзию своего тела. Так формируется основополагающее заблуждение человеческого сознания: представление о том, что подлинная природа и сущность желаний и влечений субъекта доступна рациональному пониманию и познанию. Это изначальное отчуждение лежит в основе отношения человека к собственному Я. Развитие сознания по Жаку Лакану не продолжает или дополняет Бессознательное существование ребенка, но противостоит ему как нечто иллюзорное, ирреальное, воображаемое. Наше собственное Я – иллюзия разума, созданная им в попытке защититься от воплощения своей истинной природы. Общее пространство культуры образует третий регистр психики – Символическое. Символическое - это структурный уровень языка и социальных отношений. На этом уровне субъект больше не является бытием-в-себе (Реальным) или бытием-для-себя (Воображаемым), а скорее бытием-для-других (Символическим). Символическое формируется на фаллической стадии развития. Узловым моментом является исходная Эдипова ситуация, от которой зависят первые формы социальных взаимодействий ребенка. Символическое это структурное начало, некий порядок, место культуры, структурированное упорядоченное начало, место культуры. Структурированное упорядоченное бессознатльное (желания реального) обретает символические формы для выражения или в терминологии Лакана невыразимая реальность Бессознательного, означаемое находит себе означающее. Можно сказать, что на первичном уровне в реальном психическое развитие определяется экзистенциальными категориями аффекта и чувственного опыта. Далее на уровне воображаемого чувственный опыт субъекта превращается в идеальный образ самого себя, и наконец, на символическом уровне социальных отношений основной упор делается на отношении субъекта с другими людьми ( Ж. Лакан, 1998)

Уилфред Рупрехт Бион основатель групп анализа и собственного направления в психоанализе, последовательный кляйнианец. У. Бионом описаны два типа поведения, наблюдающиеся в каждой группе. Они обозначены как модальность рабочей группы и стиль базисных допущений. Рабочая группа определяет свои задачи, разрабатывает цели и способствует кооперации членов группы. В своей теории Бион, прежде всего, исследует вопрос, почему так часто в группах не вырабатывается рабочий модус поведения. Им выделены также три вида базисных допущений – зависимость, борьба-бегство, допущение об образовании пары, представляющих собой различные стили поведения внутри группы, ориентированного не во вне на реальность, а вовнутрь на фантазию. Эти допущения нередко препятствуют решению групповых задач, но эту энергию все же можно использовать для достижения групповых задач. Базисные допущения представляют собой отвергаемую часть индивида.. Они анонимны и по этому вызывают страх (следовательно их надо вскрыть) (У. Бион, 2008). Применив аналитические концепции Кляйн к группам, Бион сравнил их ситуацию с регрессией к более ранним стадиям психического функционирования, на которых реактивируется психозоподобные тревоги и примитивные защиты от них (проективная идентификация и расщепление). Групповая регрессия препятствует символизации и вербальной коммуникации в группе. Чем более выражена тенденция к функционированию группы на уровне базового допущения, тем больше она приближается к паттернам психотического поведения. СогласноУ. Биону, одна из целей групповой терапии состоит в необходимости раскрытия базисного допущения и смысла психотических проявлений.

Также Уилфред Бион использовал идеи Мелани Кляйн для объяснения особенностей психотического мышления, в частности понятие проективной идентификации и расщепления, которые он рассматривал как характерные защиты «шизо-паранояльной позиции» (У.Бион, 2008) Неприязнь к реальности, считал Бион, способна обратить инстинктивную агрессию вовнутрь, расстраивая тем самым функцию восприятия, в результате чего объективная внешняя реальность не может восприниматься адекватным образом. Подобные нарушения влияют также на понимание индивидом эмоциональной субъективной интрапсихической реальности. В результате функции органы чувств и самосознание, будучи спроецированными и расщепленными на множество отдельных фрагментов, становятся дезорганизованными. В дальнейшем приступы враждебности нарушают интегративные способности, делая практически невозможным развитие или трансформацию мышления и тем самым, ограничивая психотических индивидов в основном рудиментарными и фрагментарными мыслями.

У. Бион изучал также взаимодействие между аналитиком и пациентом, показывая как аналитик выступает в роли «принимающего», который интуитивно понимает и трансформирует сообщения пациента, включая вышеупомянутые спроецированные бессознательные тревоги.

Есть и другие школы теоретических и практических взглядов на психоанализ. Как сказал Бион, если два психоаналитика разных школ говорят о психоанализе, и при этом понимают друг друга, то это настоящие психоаналитики. Этим критерием в современном психоанализе и меряется содержание новых психоаналитических подходов, оценивается их прогрессивность. Психоанализ - это развивающаяся отрасль познания. То, что прошло испытание временем, стало классикой, но это не означает некую догматичность этой классики. И Зигмунд Фрейд, и его великие приемники и последователи дали нам систему, способную развиваться, не зацикливаясь на псевдо-принципах. Все ценное в психоанализе, ценно тем, что является отправной точкой для его дальнейшего развития.

Литература

Бион У. Групповая динамика: новый взгляд; Идеи Биона в современной психоаналитической практике. Сборник научных трудов. Материалы международной психоаналитической конференции 13-14 декабря г. Москва под ред. А.В. Литвинова, А.Н. Харитонова.-М.: издательский проект «Русское психоаналитическое общество», 2008.-420с.
Бион У. Отличие психотической личности от непсихотической; Идеи Биона в современной психоаналитической практике. Сборник научных трудов. Материалы международной психоаналитической конференции 13-14 декабря г. Москва под ред. А.В. Литвинова, А.Н. Харитонова.-М.: издательский проект «Русское психоаналитическое общество», 2008.-420с
Бион У. Галлюцинации; Идеи Биона в современной психоаналитической практике. Сборник научных трудов. Материалы международной психоаналитической конференции 13-14 декабря г. Москва под ред. А.В. Литвинова, А.Н. Харитонова.-М.: издательский проект «Русское психоаналитическое общество», 2008.-420с.
Бион У. Нападения на связь; Идеи Биона в современной психоаналитической практике. Сборник научных трудов. Материалы международной психоаналитической конференции 13-14 декабря г. Москва под ред. А.В. Литвинова, А.Н. Харитонова.-М.: издательский проект «Русское психоаналитическое общество», 2008.-420с.
Бион У. Элементы психоанализа У. Бион М. Когито-центр, 2009
Винникот Д. Игра и реальность – М.: Институт Общегуманитарных исследований, 2002 – 288с.
Винникот Д. Маленькие дети и их матери \ пер. с англ.Н.М. Падалко. - М.: независимая фирма «Класс» -1998.-80 с.
Винникот Д.Разговор с родителями М.:1996 -47с.
Кохут Х.Анализ самости; М.: Когито центр 2004
Кернберг О. Тяжелые личностные расстройства: стратегии психотерапии. Пер. с англ. М.И. Завалова.- М.: Независимая фирма «Класс»,2005. -464с.
Кляйн М. Зависть и благодарность. Исследование бессознательных источников. Пер. с англ. А.Ф.Ускова – С.П.б.: БСК., 1997.-97с.
Лакан Ж. Стадия зеркала как образующая функция Я, какой она раскрывается в психоаналитическом опыте// Кабинет А – СПБ: ИНАПРЕСС, 1998
Фрейд А. Психология Я и защитные механизмы: Пер. с англ. М.: Педагогика, 1993.-144с.
Фрейд З. Я и Оно: Сочинения.- М.: Изд-во Эксмо; Харьков: Издательство Фолио, 2004.-864 с.

Будницкая Юлия Олеговна,

ВРОЖДЕННЫЕ ПСИХИЧЕСКИЕ СТРУКТУРЫ

Одним из значимых центральных понятий психоаналитического учения, которое многими практиками не берется во внимание и не используется в той мере, в какой это возможно и доступно в психоаналитической практике, является понятие о врожденных психических структурах.

Принято считать, что первым о врожденных психических структурах заговорил Карл Густав Юнг. Под врожденными психическими структурами у К.Г. Юнга понимается архетип. По Юнгу, архетип это врожденный унаследованный паттерн психологических проявлений, связанный с инстинктами и проявляющийся при достаточной активации в поведении и эмоциях. (4;с 33)

Как утверждал К.Г. Юнг, индивидуальная психика вырастает из присущего всем людям и передаваемого по наследству коллективного бессознательного, которое хранит в себе все этапы психической эволюции. Подобно тому, как наше тело несет в себе в свернутом виде историю всей эволюции биологической. Подобно тому, как в человеческой телесности можно выделить общечеловеческую структуру наследственной информации – генетический код. Человеческое бессознательное несет в себе универсальные структурные элементы, которые К.Г. Юнг назвал архетипами. Архетипы - это своего рода первичные прообразы. Архетипы по Юнгу представляют собой типы психической энергии. Они недоступны первичному наблюдению и могут быть замечены лишь при наполнении конкретным содержанием. Они обладают инвариантным ядром, которое не может быть исчерпано ни научным объяснением, ни поэтическим описанием. (2;с294)

Таким образом, архетип - это врожденная психическая структура, заложенная в нашу психику изначально, как схема в телевизор, и включающаяся при соприкосновении с реальностью.

Однако, излишне самонадеянно считать, что эти «встроенные схемы» присутствуют только у человека. Животные также имеют подобные структуры. У животных, как и у людей, есть врожденные представления о том, что такое детеныш (что соответствует у человека – архетипу Ребенка)(6), смерть (Великая все пожирающая мать - у человека)(6) или Самость(6). Так, например, слоны несколько дней не покидают своего умершего сородича, отгоняя хищников и горюя о нем. Ученые исследователи обезьян в ходе научного эксперимента обучили животных общаться через условные обозначения на карточках. Эксперимент был длительным по времени и одно животное умерло. Исследователь «спросила» посредством карточек, оставшуюся молодую самку, «что произошло с другой самкой?» и та ответила «она ушла туда, откуда не возвращаются».

Ярким примером того, что у животных есть врожденное представление о том, что такое детеныш – это дети – Маугли, воспитанные животными как свои собственные и считающие животных своей родной семьей.

Однако не совсем верно считать, что первооткрывателем врожденных психических структур был один только К.Г. Юнг. Нисколько не уменьшая его заслуг, необходимо сказать, что еще до того, как К.Г. Юнг описал архетипы и коллективное бессознательное, Зигмунд Фрейд описал Эдипов комплекс – один из столпов для понимания классического психоанализа.

Классический Эдипов комплекс проявляется в предпочтении ребенком родителя противоположного пола и ревности к родителю своего пола, в желании заместить его возле родителя противоположного пола. Эдипов комплекс также, по-видимому, имеет врожденную структуру, встроенную в психику. З. Фрейд лишь подсмотрел эту особенность поведения у детей и сделал далеко идущие выводы. Что- то подобное он уже читал у Гомера. Будучи поклонником древнегреческой литературы, З. Фрейд, вероятно, вспомнил про миф об Эдипе – женившемся не собственной матери и убившем собственного отца. Таким образом, первенство в описании врожденных психических структур все же принадлежит З. Фрейду и древнегреческому поэту - Гомеру.

З. Фрейд и К.Г. Юнг не были единственными исследователями заинтересовавшихся проблематикой врожденных психических структур. Большую лепту в изучение этого вопроса внесла Мелани Кляйн – одна из наиболее известных и уважаемых персон психоанализа и представитель английской психоаналитической школы. В процессе работы с детьми М. Кляйн обнаружила, что пациенты переносят на аналитика не столько отношения с реальным, сколько с воображаемым внутренним родителем. И по этому М. Кляйн сделала акцент на значении ранних внутренних объектных отношений как для нормального, так и для патологического развития детей и взрослых. М. Кляйн предположила, что формирование Я и Сверх-Яначинается значительно раньше, нежели считалось ранее. (3) Анализируя детей, М. Кляйн обнаружила, что существует более ранняя стадия Эдипова комплекса, которая начинается на первом году жизни, во время орального периода. Одной из особенностей развития либидо в это время является поиск новых источников удовольствия помимо материнской груди. Фрустрирующая грудь рождает желание отвернуться от нее и искать удовольствие в другом объекте и таковым является пенис отца.(3) Откуда младенец знает о его существовании? Вероятно, это знание является встроенным в психическую структуру младенца. М. Кляйн считает, что бессознательное знание о пенисе и влагалище изначально присуще психике младенца, а генитальные желания существуют с самого начала жизни. И с самого начала жизни они направлены на мать и отца (грудь и пенис). Эти генитальные желания активизируются во время депрессивной позиции и определяют ранние стадии развития Эдипова комплекса. Этот период Эдипова развития очень сложен. Здесь сводятся в одну точку желания из разных источников (орального, анального, генитального). Все же лидирующим остается оральное либидо, и поэтому генитальные желания младенца, сливаясь с оральными, проявляются оральными способами: сохраняют свою актуальность фантазии о съедании, касании, проглатывании. Все отношения с матерью, которую олицетворяет частичный объект – грудь, переносятся на отношения с отцом (пенисом). Младенец так же идеализирует пенис, как и хорошую грудь, и он так же боится и ненавидит пенис как плохую грудь. Эти отношения все время меняются и чередуют друг друга. Каждый объект становится то хорошим, то плохим, то защищающим, то преследующим. Эти колебания тесно связанны между собой и формируют то позитивный, то негативный Эдипов комплекс. (3)

Эту сложную ситуацию еще более драматизируют чувства зависти и ревности, испытываемые младенцем. Зависть и жадность сначала направлены на кормящую грудь. Младенец завидует ее щедрости и всем содержащимся в ней богатствам. Во время возникновения Эдиповой ситуации к зависти добавляется ревность. Когда младенец фрустрирован, его фантазии рисуют ему, что мать и отец наслаждаются желанными объектами, которых он лишен: пенисом и грудью. Зависть и ревность заставляют младенца приписывать родителям постоянное состояние взаимного удовлетворения. В фантазиях он объединяет родителей, они постоянно слиты друг с другом и принадлежат друг другу. В отце содержится материнская грудь или вся мать. Мать содержит в себе пенис отца или всего отца. Оба они неразрывно слиты в половом акте.

Ученик и последователь Мелани Кляйн – Уилфред Рупрехт Бион наиболее близкий к нам по времени исследователь также описывал врожденные психические структуры. В работе «Теория мышления» (1961) он представил свою теоретическую систему, посвященную процессу мышления. Согласно бионовской концепции мыслительный аппарат появляется для совладания с мыслями. Можно сказать, что появление мыслей требует появления и мыслительного аппарата. Таким образом, мышление - это образование, вызванное в психике давлением мыслей. (1; с169)

В соответствии с происхождением, мысли делятся на преконцепции, концепции (мысли) и понятия. Понятия - это поименованная и тем самым закрепленная концепция (мысль). Концепция или мысль, вызывается сочетанием преконцепции с реализацией. Преконцепцию можно считать психоаналитическим аналогом квантовского понятия «пустых мыслей».(1;с169)

Психоаналитической моделью может послужить теория о том, что младенец располагает врожденной предрасположенностью, соответствующей ожиданию груди. Когда преконцепция - будущий прообраз мысли, входит в контакт с реализацией, к ней приближающейся, то в психике возникает концепция, то есть – мысль. Иными словами преконцепция - это врожденное ожидание груди подразумевает априорное знание о груди или «пустую мысль». Когда младенец входит в контакт с грудью, то знание сопрягается с постижением реализации и одновременно образованием концепции (мысли). Таким образом, каждое соединение преконцепции с ее реализацией рождает концепцию.(1; с170)

Если в модели «младенец – грудь» ожидание младенцем груди, приносящей удовлетворение, не оправдывается, то дальнейшее развитие событий зависит от возможности ребенка вынести фрустрацию. Если способность выдерживать фрустрацию – достаточная, то «нет груди» внутри становится мыслью и образует аппарат для ее «мысления», что соответствует господству принципа реальности, и способствует развитию мышления и способности думать. Если способность выносить фрустрацию – недостаточна, то возможны два варианта: модификация фрустрации и уклонение от фрустрации. Уклонение от фрустрации – когда то, что должно было стать мыслью, становится вместо этого «плохим объектом» и пригодно только быть выброшенным. Таким образом, нарушается развитие психического аппарата для мышления и развивается аппарат для проективной идентификации. (1;с171)

Итак, можно видеть из приведенного обзора авторов, что картина изучения врожденных психических структур не закончена и вопросов больше, чем ответов. Однако и полная ясность - это один из признаков отсутствия развития, а также это «форма полного тумана», как говорил обоятельнейший персонаж в исполнении актера Л. Броневого в кинофильме «Семнадцать мгновений весны». Неясности, незаконченности и вопросы – это путь к дальнейшему познанию, также как возможность выдерживать сомнения есть признак более здоровой психики. Все вышесказанное дает надежду на разрешение вопросов и появление новых горизонтов психоанализа в будущем.

Полагаю, что изложенные обстоятельства позволят принять их во внимание и повысить качество психоаналитической практики.

Литература

Идеи У.Р. Биона в современной психоаналитической практике. Сборник научных трудов. М, 2008
Копейкин К. Структуры религиозного опыта, архетипы и квантовая реальность. // Вестник психоанализа. №1, 2008
Кляйн М. Зависть и Благодарность. Исследование бессознательных источников
Психоаналитические теории и понятия: словарь под редакцией Барнесса Э. Мура и Бернарда Д. Файна; М.: Независимая фирма «Класс», 2000 – 304 с.
Юнг К.Г. Тэвистокские лекции/ Исследование процесса индивидуации. Пер. с англ. –М: Рефл-бук, К.: Ваклер, 1998 - 295 с.
Юнг К.Г., фон Франц М.-Л., Хендерсон Дж.л., Якоби И., Яффе А. Человек и его символы. М.: Серебряные нити, 1997 – 368 с.

Будницкая Юлия Олеговна,

психолог-психоаналитик, специалист Европейской конфедерации психоаналитической психотерапии, член НП «Пермское психоаналитическое общество»,

профконсультант, ведущий инспектор ГКУ ЦЗН

ГЛУБИННЫЕ ПСИХОЛОГИЧЕСКИЕ ОСОБЕННОСТИ ЛИЧНОСТИ БЕЗРАБОТНОГО

Начиная разговор о безработном и его глубинных психологических особенностях личности, следует сказать о значении самого слова БЕЗРАБОТНЫЙ, поскольку бессознательное, как говорит Жак Лакан (Лакан, 1995), структурировано фонемами языка, и языковые особенности во многом определяют особенности мышления. Интересно более глубокое значение слова. Словарь Ожегова (Ожегов С.И., Шведова Н.Ю, 1997) объясняет: «безработный - это человек, не имеющий заработка». Приставка «без» ставит это слово в число таких слов с отрицательной коннотацией, ключевой основой которых является отсутствие какого-то важного признака. Например, безусый (не имеющий усов), бездумный (не имеющий дум), бестолковый (не имеющий толка или же смысла).

В данном смысле приставка «без» соответствует частице «не». Таким образом, безработный означает не работающий, т.е. социальный инвалид, калека, не трудоспособный. Предвидя возмущения, поясню свою мысль. В дореволюционной России позволить себе не работать могли только очень состоятельные люди (получившие капитал по наследству). В подавляющем большинстве семей признак «работающий» говорил о достатке. Женщины тоже работали, если не на фабрике или заводе, вместе с мужем, то по дому точно т.к. семьи были большие. Что касается сельских жителей, то вопрос о том, чтобы не работать вообще не стоял, т.к. работа на земле в сельской местности – это условие выживание всей семьи. На селе работали семьями. Таким образом, не работали только очень маленькие дети, тяжелобольные, инвалиды и преклонные старики. Т.е., безработный - это нетрудоспособный человек, тот, кто не может себя обеспечить куском хлеба, социальный инвалид, в какой-то мере.

Надо сказать, что в бытность СССР Службы Занятости как таковой не существовало. Она появилась только в 1991 году. И если вспомнить, то быть безработным в СССР было нельзя. Этот аспект регламентировался статьей о тунеядстве, и все неработающие подлежали уголовному наказанию или принудительному трудоустройству. Не работать разрешалось пенсионерам, маленьким детям и женщинам-домашним хозяйками, конечно, инвалидами и тяжелобольным. Быть здоровым и неработающим было стыдно, даже позорно, это значило быть не таким как все, и это было даже не безопасно.

С изменением жизненных реалий, потребовалась организация Службы Занятости, поскольку каждое уважающее себя свободное общество заботится о своих наиболее слабых и уязвимых членах.

С 1991 года для предотвращения безработицы из самых благих намерений была создана Служба Занятости. Идея была – стимулировать у неработающих граждан желание искать работу, мотивировать их к труду. Однако произошла очень интересная вещь: та психология домов призрения, домов для бедных, витавшая в дореволюционной еще российской ментальности над такими казенными учреждениями, закрепилась и наложила свой отпечаток на эту, без сомнения хорошую западную идею.

Из огромного числа самых разных клиентов службы занятости ярче всего вырисовываются два психологических типа. Первый - это тот самый «безработный», не трудоспособный, лишний человек, «ОБЕЗДОЛЕННЫЙ», для которого не нашлось подходящей для него работы. Почему? «Потому» может быть бесконечным: в силу ограниченных физических возможностей, в силу возраста (старше 50 лет), отсутствие требуемых навыков. «Хочу, но не могу», говорит он всем своим видом.

Второй тип это так называемый «ИЖДИВЕНЕЦ». Иждивенец - это человек, которого все устраивает в сложившейся ситуации. Возможно, он даже получает какие-то бонусы или льготы, например, за оплату квартиры, или где-то подрабатывает без оформления.

Однако не все такое, каким видится на первый взгляд. Поэтому хочется сказать «в защиту» иждивенца несколько слов. Жить за счет чужого труда становится с каждым днем все популярнее и моднее. Не то, что об этом говорилось бы открытым текстом, но то, что можно видеть в рекламных слоганах или читается в деятельности или бездеятельности политических, властных структур, популярных в СМИ личностей имеет второй подтекст: «Живи легко, потребляй, не задумываясь, ты достоин большего…» Общий смысл далек от того, что для того, чтобы что-то получить, надо работать. Создается имидж потребления с большой буквы. Кроме того «игра» становится стилем жизни. Все легко. Игра, обман, легкость - вот ключевые слова современной ментальности или бессознательного мифа витающего над нами, поэтому не удивительно, что жить за счет пособия (хотя жить на пособие по безработице – сказано слишком громко) - это модно. И, если удалось обмануть государство, которое само по себе всех обманывает, - это хорошо, в глазах современной морали ты герой, ловкач. «Могу, но не хочу работать», - говорит часто о себе «наш герой».

И так, «обездоленный» и «иждивенец», какова структура личности того и другого, каковы их бессознательные мифы? Что ими движет?

Как правило, в категорию первых попадают люди, которые объективно потеряли возможность реально найти себе работу. Это инвалиды, сокращенные в возрасте после пятидесяти лет, честно отработавшие на государство в самый критический период его существования и оставшиеся не у дел. Обычно это люди старого советского образца, хотя, конечно, не только они. Их побудительное начало укладывается в слова « долг», «должен», «должны», «обязательство», «договор». Их психологический бессознательный миф - это миф о договоре, который они заключили с государством. Государство пообещало, что если они будут верными долгу, исполнительными работниками, то им гарантированны его защита, его уважение, любовь, если хотите. Можно сказать, что их миф - это сказка об исполненном долге, где главный герой честно выполняет все поставленные ему требования и в конце, выполнив все, получает заслуженное вознаграждение. В психоанализе такой мотивации соответствует терминология – депрессивная личность. Это означает, что структуры Эго, Супер-Эго и Ид сформированы. Причем, Супер-Эго довлеет над Эго. Для такой личности общественное - важнее личного и индивидуального. И если долг не исполнен, то возникает чувство вины, а вина, как известно – труднопереносимое чувство, и если ее много, то это провоцирует агрессию. В проявлении агрессии могут быть два варианта: первый – выплеск ее в мир - «вы мне должны!», если нет запретов на выражение агрессии. Другой вариант – агрессия, направленная на себя, «я плохой», вариант близкий к мазохистическому.

Миф этой категории клиентов – это миф о договоре с Государством, которое при выполнении героем определенных условий и испытаний должно позаботиться о герое, т.е. дать ему свою любовь в форме исполнения его (героя) фантазии о счастье: обеспеченной старости, достатке, медицинской помощи, уважения в обществе и т.д. Но в том то и весь фокус, что в реальности герой не получил ничего, кроме падения в социальном статусе, мизерного пособия, (которое в четыре раза ниже средней заработной платы по краю), унижения от столкновения с отказами работодателей из-за возраста. Он, герой сказки, честно трудился на благо Государства, пока был здоров, имел работу. Государство не выполнило свою часть договора, вернее сказать, оно «как бы» выполнило договор, предложив услуги Службы Занятости. То есть формально договор был выполнен, а на практике – нет, т.к. ни о какой спокойной старости речи нет и в помине. Естественно, что гнев и обида, ощущение обманутости в самых лучших чувствах не оставляет этих людей. «Тот, кому я доверял и верно служил - обманул меня», «Вы мне должны…», - часто слышат сотрудники Службы Занятости от такого клиента. Чувство гнева и страха не контейнируется такой личностью и транслируется вовне. Это напоминает чувства ребенка, которого бросил родитель. Ребенок задается вопросом «почему он меня бросил?» и отвечает, самому себе - «потому что я плохой, я недостаточно хорош, чтобы обо мне позаботились». Государство, которое выполняет в коллективном психологическом пространстве родительскую роль, вдруг вместо родителя оказалось Трикстером – шутом, меняющим маски. Варианты гнева и обиды на государство бывают разные, от прямого требованя - «вы мне должны», до каждодневных жалоб на жизнь, погоду, природу, людей, здоровье. Эта часть клиентов имеет более слабое Эго, чем предыдущие, более агрессивные клиенты. Их Супер-Эго подавляет слабое Эго своим долженствованием. «Ты недостаточно хорош, чтобы договор по отношению к тебе был выполнен», - говорит Супер-Эго своему Эго, и оно - соглашается: «да, я слабый, бедный, несчастный, убогий, хромой, больной, люди добрые помогите мне Христа ради». Здесь преобладает пассивно рецептивная позиция (т.е. пассивно берущая позиция), но она, так же, как и в предыдущем случае, провоцирует агрессивный ответ, поскольку сама заряжена агрессией. Два описанных варианта вынужденно безработных относятся к условной категории клиентов «обездоленных». В основе структуры личности типа лежит депрессивность, как черта мировосприятия. Откуда эта черта? Можно с большой долей вероятности предполагать, что в основе личности лежат интроекты требовательной родительской фигуры, с ее требованиями и ограничениями. Эта агрессия интроецированного образа становится в последствие собственной через формирование Супер-Эго, что у первого варианта оборачивается против других, а у второго - против себя. Как результат – чувство вины, труднопереносимое в больших количествах, и, как следствие, снова вызывающее агрессию. В связи с возможностью самого Эго контейнировать агрессию, вину, страх, мы имеем либо вариант первый или вариант второй(Бион У., 2008).

Другой тип клиента - это тот, который может найти работу и работать, но не хочет. Он ищет варианты, чтобы от нее отказываться, но так, что бы ему ничего не было. Что это - приспособление, ловкачество, необходимое для экономии денег за счет возможностей других? В этом типе клиентов с иждивенческими мотивациями также существует два варианта. Вариант первый это тип, который мотивирует свое нахождение в статусе безработного мифом о Робин Гуде. Обмануть вора - это не обман, а хороший правильный поступок. Это может быть протестное поведение при вполне сформированном Супер-Эго, и тогда это Робин Гуд, который разбойничает в пользу себя самого. Робин Гуд, как мы помним из классики романтического жанра, - это благородный разбойник, сражающийся, вернее, совершающий грабежи в пользу бедных. В нашем случае Робин Гуд трудится исключительно ради себя одного. С Супер-Эго у него все хорошо, оно у него есть, оно не довлеет над Эго, которое тоже вполне сформировано, скорее всего, здесь всей троицей управляет Ид (Оно), т.к. протестные настроения здесь явно приносят выгоду самому индивиду. Можно назвать это зрелым эгоизмом, а можно предположить ригидность Эго, которое застряло в прошлом и все еще греется в лучах прошлого «статуса». Это зацикленность на фантазийном образе самого себя, который очень дорог владельцу и с которым он не хочет расставаться. Довольно часто это люди, которые намеренно не хотят понижать свой статус «начальника», «руководителя», устраиваясь на более низкооплачиваемую работу или менее престижную, согласны получать копеечное пособие, лишь бы все осталось по-прежнему. Их фантазия: это протест, это наказание того, кто всех сам обманывает - Государства (или же родительской фигуры). Другой вариант слегка напоминает вышеописанный: мы наблюдаем, когда Супер-Эго вообще отсутствует или ущербно, тогда мы видим не благородного разбойника, а просто разбойника, лентяя, хапугу, маргинальную личность, живущую чистым Оно, которому прислуживает Эго. Это личность наркомана, алкоголика, социопата. Границы и правила для такой личности стерты, не определены, отсутствуют, как таковые, а есть только наслаждающееся Ид (Оно). Родительский интроект не был усвоен, т.е. родитель был таким пугающим или ненадежным, обманывающим, что не смог привить никаких запретов, правил и ограничений, ничего кроме страха. Такая личность живет или страхом или агрессией, или боится или нападает.

Есть и другие типы клиентов более позитивных, например, это клиенты, которые и могут, и хотят работать, и которые, например, хотят начать свое дело, получить субсидию. Это наиболее здоровая, на первый взгляд, часть клиентов. Они деятельны и напористы, даже агрессивны. Они имеют некую идею о собственном бизнесе и о возможностях его осуществить, и готовы бороться за эту возможность. Можно назвать их условно – БИЗНЕСМЕНАМИ. В своих действиях они настойчивы, целеустремленны. На первый взгляд их бессознательный миф - о возможности устроить свою жизнь с помощью государства. Их Эго запружено агрессией Супер-Эго. Оно довлеет над Эго, их связанная навязчивостью агрессия проявляется в навязывании своих требований, в запугивании, контроле над ситуацией. Можно сказать, что это тип, близкий к садистическому, анальному типу, по типологии З. Фрейда (Фрейд З., Введение в психоанализ, Лекции., 1989). Внутри их мифа о получении денег от государства (т.е. получении любви государства в денежном эквиваленте) есть второе дно, - это мечта о безграничной любви, т.е. о неконтролируемом выделении денег, т.е. мечта о «халяве с большой буквы», это бесконтрольное выделение денег, равно как и любви.

Это, конечно, не единственный вариант желающего и имеющего возможность работать, а только один из типов. Например, другой вариант, тоже с идеей о бизнесе. Поначалу он демонстрирует деловитость, но постепенно начинаешь замечать, что он как будто не видит реально происходящего, т.е. живет в своих фантазиях, не соприкасаясь с окружающим миром. Его представления, например, об организации бизнеса или о формировании отчетности могут не совпадать с тем, что существует или требуется на самом деле. Этот тип демонстрирует отрыв от реальности и близок к тому, что называют пограничным типом или нарциссической личностью, по Мак-Вильямс (Мак-Вильямс Н., 2006). Для такого клиента очень важен образ, который он создает: крутизна, независимость, шик, далеко идущие планы. Их слабое место – соприкосновение с реальностью, которая все рушит, именно поэтому они так ее избегают. Их миф - миф о крутизне, о собственной значимости. Их Эго – слабое, уязвленное, и ему для собственной безопасности просто жизненно необходимо грандиозное сопровождение в виде фантазии о собственной крутизне. Часто для подпитки такой фантазии они используют, например, идею создания своего бизнеса с помощью Службы Занятости, однако из-за оторванности от реальности эти проекты не всегда успешны. Их проекты неуспешны не только из-за этого, но и из-за того, что внутри их мотивации присутствует необходимость скрывать ущербное Эго. И если их грандиозное Эго разрушено, то и бизнес-планы тоже. Их «могущество» на самом деле очень условно и иллюзорно. Их «хочу и могу работать» скрывает на самом деле «хочу казаться», что соответствует «хочу, но не могу».

Российская традиция «неработания» уходит корнями в глубокое прошлое, когда поголовное большинство населения не могло не работать, а те, кто в силу болезни, сиротства, инвалидности не работали, попадали в государственные учреждения дома инвалидов, дома призрения, которые строило государство на пожертвования более обеспеченных сограждан. Современная необходимость состоит в том, чтобы уйти от ментальности домов призрения, которая бессознательно переносится на Службу Занятости к формированию западного способа заинтересованности, к формированию мотивации к работе, перенести это на русскую ментальность. Российская ментальность, если обратиться к прошлому дореволюционному, запрещает человеку быть убогим.

Эта статья не ставит своей целью решение социальных проблем и выработку каких-то рекомендаций, однако исходя из выше сказанного, можно сделать некоторые выводы.

В современную коллективную психологию должно вернуться уважительное отношение к любому труду, любой квалификации. Создание в коллективной российской ментальности нормальной потребности в труде, уверенности в своей полезности, создание запрета на иждивенчество - это задача (работа) государственного аппарата и пропаганды. Здесь многое зависит от государственной политики. Наша современная политика – это политика рантье. Поэтому, допуская пропаганду аморальности, государство сводит эффективность политики предотвращения безработицы и в целом работу Центров Занятости к минимальной величине. Какова должна быть задача пропаганды государства? В психоаналитическом подходе это звучит так: создание в коллективной ментальности общества интроектов, которые бы созидали, воспитывали любовь и уважение к труду. А так же разрушение вредных интроектов – паразитической жизни за чужой счет.

Литература

Бион У.Р., Научение через опыт переживания, М.: Когито - центр, 2008.
Лакан Ж. Функция и поле речи и языка в психоанализе. М.: Гнозис, 1995.
Мак-Вильямс Н., Психоаналитическая диагностика, М.: Независимая фирма «Класс», 2006.
Ожегов С.И., Шведова Н.Ю. Толковый словарь русского языка, М.:1997.
Фрейд З. Введение в психоанализ. Лекции. М.: Наука, 1989.

Чудиновских Галина Неофитовна,

психолог-психоаналитик, член Европейской конфедерации психоаналитической психотерапии,

член НП «Пермское психоаналитическое общество», мастер спорта по легкой атлетике

ПСИХОАНАЛИЗ СПОРТА

Существующие теории о происхождении спортивных соревнований весьма туманны. Мы с иронией вспоминаем гипотезу отечественных теоретиков физической культуры, что спорт появился «как практика и подготовка к трудовой и военной деятельности». Само по себе такое толкование не лишено смысла, так как охотникам и воинам требовалось быстро бегать, точно метать копьё и т. д. Другими словами, нужно обладать в высшей степени пониманием, что состязания могут улучшить физические возможности человека.

Платон и Филострат рассматривали спорт как способ реализации врождённого импульса движения, как средство освобождения от присущей человеку агрессивности, а игры использовались для смягчения чувства тревоги. И это частично, действительно, так.

Трудно с достоверностью утверждать, когда стали проводить соревнования и когда они приобрели общеэллинский характер. Известно, что достижения спортсменов приписывались благосклонности богов и носили культовый характер жертвоприношений.

Психоанализ касается наличия и проявления у спортсмена таких поведенческих форм как соперничество, желание победить, что может быть результатом остаточных явлений фиксации фаллической фазы психосексуального развития.

В фаллической фазе — в возрасте от двух до пяти с половиной лет — интенсивные влечения, объектные отношения, конфликты и фантазии ребенка фокусируются на фигурах родителей или на замещающих их объектах. На поздних стадиях фаллической фазы —фаллически - эдиповой на передний план выступает Эдипов комплекс. Эдипов комплекс – сложное интрапсихическое образование, которое можно рассматривать не только в аспекте влечений, а также в аспекте отношений и переформирования Эго и Супер – Эго. Этот период характеризуется непримиримыми противоречиями в душе ребенка: ребенок добивается любви каждого из родителей, а не только родителя противоположного пола, и с каждым соперничает за обладание другим родителем. Эти противонаправленные стремления существуют в душе ребенка одновременно, порождая настоящую бурю. Позитивный Эдипов комплекс предполагает, что родитель противоположного пола является либидинозным объектом, а родитель своего пола воспринимается как пугающий соперник. Негативная форма Эдипова комплекса предполагает, что соперником является родитель противоположного пола, а объектом идеализации и любви – родитель своего пола. В итоге каждый из нас становится обладателем образования, которое называетсчя «полный Эдипов комплекс» - баланс негативной и позитивной его форм.

Угроза кастрации и страх мальчика перед возможностью наказания за инцестуозные желания приводит к отходу от Эдипова комплекса. Это «влечёт за собой отказ от сексуальных целей, известную десексуализацию, а, стало быть, своего рода сублимацию»[8]. В результате, в жизни мальчик хочет не только быть похожим на своего отца, но и превзойти, победить его или, в бессознательной мотивации, попросту убить.

Душевные побуждения к соревнованию коренятся в Эдиповом комплексе и своё архаическое начало берут от желания преодолеть праотца. Здесь нельзя обойтись без некоторых уточнений:

во-первых, в индивидуальной жизни унаследованные психические предрасположения «всё-таки нуждаются в известных побуждениях для того, чтобы проснуться к полной действительности» [8];

во-вторых, полное рассмотрение феномена спортивных состязаний возможно только через призму религиозных и общественных норм. Важно знать историю развития человеческих отношений, чтобы проследить путь изменения установки от «преодолеть праотца» до «стать лучше, чем отец».

Кратко коснемся основных сознательных причин, побуждающих людей к занятиям спортом, в частности, к занятиям единоборствами. Это:

-получение спортивных разрядов и званий;

-повышение собственной самооценки;

-самоутверждение в "глазах других";

-желание овладеть навыками, чтобы противостоять хулиганам;

-приобщение к здоровому образу жизни;

-привычка;

-дань моде и многое другое. Все это характерно для принятия решения о начале занятий с позиции сознания. С позиции бессознательного это выглядит несколько иначе. Каковы же будут мотивы занятий спортом?

Как мы указывали ранее, на первое место следует отнести Эдипов комплекс - присущее представителям обоего пола характерное сочетание инстинктивных влечений, целей, объектных отношений, страхов и идентификаций, универсально проявляющееся на пике фаллической фазы и сохраняющее свое организующее значение на протяжении всей жизни. В фаллический период ребенок стремится к сексуальному единению (по-разному представляемому в зависимости от его когнитивных способностей) с родителем противоположного пола и желает смерти, либо исчезновения родителя своего пола. Ребенок понимает, что вероятность осуществления подобного желания возможна только в случае, если он сможет каким-то образом справиться с отцом, удалить его. Победа над отцом , основным конкурентом мальчика, возможна, только если он будет сильнее и лучше папы. Это откладывается в бессознательном и оказывается, как бы, вытесненным. При достижении возраста, благоприятного для тренировок, мальчик идет заниматься в спортивную секцию.

Ребенок, ставший уже подростком, понимает, что знание спортивных приемов еще и наиболее короткий путь к победе над любым противником, даже физически более сильным, каковым в его бессознательном всегда будет отец. Кроме того, желание стать сильным зачастую ассоциируется и с тем, чтобы скорее стать взрослым. Таким образом, мама может уже предпочесть папе именно его.

В итоге, чем желание быть с мамой сильнее, тем усерднее становятся тренировки, и чем сильнее желание обладания матерью, тем больше достается соперникам, каждый из которых теперь замещает того, кто когда – то мешал осуществлению его детской мечты.

Повзрослевший мальчик, вследствие существующих в обществе инцестуозных табу, уже и не думает об обладании матерью. Желание, благодаря вытеснению, давно уже находится в ведении бессознательного и находится там под мощной защитой, и Эдипов комплекс теперь не только оправдывает сами занятия, но и служит надежным стимулом спортивного долголетия. И чем ярче проявление Эдипова комплекса, тем дольше стаж занятий спортом.

Еще одним пунктом проявления желания к достижениям в спорте, равно как и оправданности самих желаний является сублимация. Сублимация - процесс и механизм преобразования энергии сексуального влечения, характерный заменой сексуальной цели на цель более отдаленную и более ценную социально. Один из механизмов психологической защиты, снимающий напряжение в ситуации конфликта путем десексуализации первоначальных импульсов и преобразования их в социально приемлемые формы, путем трансформации инстинктивных форм психики в более приемлемые для индивида и общества. Обеспечивает перенесение нереализованной энергии в другие области - спорт, творчество и т. д.

В каких же случаях происходит сублимация? Рассмотрим ее возникновение в контексте нашего примера. Первооснова, опять же, заложена в Эдиповом комплексе. Дальше психическая энергия или либидо, наталкиваясь на существующие запреты Сверх-Я, вытесняется, направляясь в бессознательное, где и откладывается до неопределенного времени. В будущем все это может являться источником развития различных невротических и психопатических нарушений, начиная от соматических заболеваний, неврозов, фобий, истерий и заканчивая психопатологическими расстройствами личности, или, посредством имеющихся защит, не вытесняется, а сублимируется, например, в занятия спортом.

Кроме того, спортивные состязания – это средство освобождения от присущей человеку агрессивности. Агрессивное влечение - выраженное физически или вербально стремление подчинить себе других, либо доминировать над ними. Агрессия может выражаться как непосредственно при открытой атаке во время военных действий, так и в контролируемой ситуации спортивных состязаний. Хотя этот термин обычно употребляется для обозначения враждебных или разрушительных намерений, иногда его используют в более широком плане, распространяя на действия, порожденные инициативностью, честолюбием или просто отстаиванием своих прав. Иногда подобные действия обозначаются как самоутверждение, дабы подчеркнуть, что они побуждаются невраждебной мотивацией. В теории Кляйн агрессивному влечению приписываются доминирующие и изначально деструктивные свойства, в нем видится основной источник как конфликтов, так и личностного развития.

Таким образом, агрессия, будучи одновременно источником как интрапсихического конфликта, так и его разрешения, играет важную роль в развитии личности. Агрессивные влечения могут использоваться в качестве защиты от либидинозных конфликтов, равно как и сами могут быть защищены либидинозными желаниями и фантазиями. Поскольку агрессивные влечения и адаптивные или защитные функции Я нередко пребывают в конфликте, существуют как нормальные, так и патологические образования, в которых функции Я позволяют агрессивным влечениям проявляться гармонично и бесконфликтно.

П. Куттер пишет, что злость и гнев могут быть отреагированы в процессе занятий спортом, требующих физического напряжения и ограничения правилами игры. Для этого подходят игровые командные виды спорта, подразумевающие разделение игровой площадки на «свою» и «чужую» половины. Привлекательность игровых видов спорта заключается в их латентном символическом значении и многое роднит их с борьбой за выживание. Например, футболисты в разгар игры самоотверженно борются за мяч, словно за военный трофей. Никто не сомневается в том, что такие формы снятия излишней раздражённости достаточно действенны и приводят к снижению тревоги, которая и является ответом Эго на возрастание инстинктивного или эмоционального напряжения. Не принимая во внимание «случайные» эмоции, которые спровоцированы фрустрацией и, двигаясь к первопричине, мы, так или иначе, придем к агрессии, как к некой гипотетической силе или инстинкту[1].

Итак, наше предположение о возникновении спортивных состязаний касается наличия и проявление таких поведенческих форм как соперничество, желание победить, что может быть результатом остаточных явлений фиксации.

Еще одним пунктом появления желания к занятиям спортом, равно как и оправданности самих желаний является сублимация.

Кроме того, спортивные состязания – это средство освобождения от присущей человеку агрессивности.

В данной работе предпринята попытка определить глубинные аспекты мотивации к занятиям спортом. Результаты могут быть использованы в подготовке спортсменов к соревнованиям, а также для формулирования практических рекомендаций тренерам.

Литература

1. Куттер П. Современный психоанализ. - СПб., 1997.

2. Лейбин В. М. Словарь-справочник по психоанализу.-СПб.: Питер, 2001.

3. Мертенс В. Ключевые понятия психоанализа / Под ред. Вольфганга Мертенса.--СПб.: Б К, 2001.

4. Нойманн. Э. Происхождение и развитие сознания. - Рефл-бук, 1998. - С. 31-32.

5. Платонов В. Н., Гуськов С. И. Олимпийский спорт.

6. Фрейд А. Введение в детский психоанализ // Фрейд А., Фрейд З. Детская сексуальность и психоанализ детских неврозов - СПб., 1997.

7. Фрейд З. Введение в психоанализ.- СПб.: Азбука-классика, 2003.

8. Фрейд З. Тотем и табу

9. Фрейд З. Три очерка по теории сексуальности // Фрейд З. Психология бессознательного.-СПб.: Питер, 2002.

10. Фрейд З. Психология масс и анализ человеческого Я.

11. Фрейд З. Некоторые замечания относительно понятий бессознательного в психоанализе // Зигмунд Фрейд, психоанализ и русская мысль.--М., 1994.

12. Фрейд З. Гибель Эдипова комплекса // Фрейд З. Психоаналитические этюды.-Минск, 1997.

13. Фрейд З. Два фрагмента об Эдипе. - Инициатива, 1998. - С. 40.

14. Энциклопедия глубинной психологии. - Т.1.

15. Юнг К.Г. Перемещение либидо как возможный источник первобытного

человеческого творчества. - Инициатива, 1998. - С. 258.

Шуваева Ирина Юрьевна,

РОЛЬ ФАНТАЗИЙ В ПСИХИКЕ РЕБЕНКА

При изучении работ основателя психоанализа можно обратить внимание на тот факт, что З. Фрейд выделяет две формы фантазий: осознанные (или сны наяву) и бессознательные (первофантазии). З. Фрейда интересовала организованность и устойчивость мира фантазий в жизни человека и существование бессознательных схем, характерных для типичных фантазий. Все это привело З. Фрейда к мысли о существовании «первофантазий». Он предположил, что прафантазии передаются филогенетически, так как отмечается их универсальность и независимость от опыта. «Первофантазии – типические фантастические структуры (внутриутробная жизнь, первосцена, кастрация, соблазнение), которые с точки зрения психоанализа, организуют всю жизнь воображения» [7, c. 335].

З. Фрейд считает, что в далеком прошлом человечества отец действительно осуществлял кастрацию сыновей и что только филогенетическое объяснение может дать право этой фантазии на существование.

Первофантазии, как указывают Лапланш и Понталис, связаны с первоначалами. Они должны помочь ребенку в решении главных жизненных проблем. Так, в первосцене образно представлено возникновение субъекта, в фантазии соблазнения – возникновение сексуальности, в фантазии кастрации – происхождение различий между полами. Любой ребенок стремится разгадать тайны своего существования, и поэтому З. Фрейд хотел выявить типические воображаемые сценарии; например: семейный роман, детские сексуальные теории.

Файн и Мур, давая определения первичным фантазиям (8, с. 138), в конце статьи отмечают, что «подобный филогенетический подход, восходящий к ламаркистким взглядам Фрейда, в настоящее время приемлемым не считается».

Мне ближе точка зрения Ж.Бержере, высказанная им в 2000 г. Он отмечает, что в своем способе проработки сновидение имеет архаический регрессивный характер. И далее: «Фрейд постулировал регрессию, выходящую за пределы индивида и поднимающуюся к филогенетическим истокам: это вклад есть символизм сновидения». Бержере говорит о «прирожденных фантазмах» – «воображаемых сценариях, характеризующихся крайней частотой встречаемости, квазистереотипным видом и пытающихся разрешить великие тайны, с которыми борется ребенок… Универсальность этих фантазмов может быть сопоставлена с универсальностью символов» [3, с.107]

В связи с тем, что в наследии З. Фрейда нет статей и монографий, посвященных специально исследованию понятия «фантазия», мы обращаемся к словарю Лапланша и Понталиса, в котором разобщенные сведения по интересующему нас вопросу собраны воедино и обобщены.

Лапланш и Понталис дают следующее определение понятию «фантазия» – это «Воображаемый сценарий, в котором исполняется - хотя и в искаженном защитой виде – то или иное желание субъекта (в конечном счете бессознательное)» [7, с. 551].

Как известно, для З. Фрейда источником желания и его прообразом был опыт удовлетворения: «Самое первое желание есть не что иное, как галлюцинаторная нагрузка воспоминания об удовлетворении» [7, с.555].

Далее авторы указывают на то, что отношения между желанием и фантазией являются довольно сложными. И «даже в своих неразвитых формах фантазирование не сводится ни к какой осознанной деятельности субъекта желания:

1) Фантазии – даже те, что доступны пересказу в одной фразе, - представляют собой сценарии, зрелища, последовательность сцен.

2) Субъект постоянно присутствует в этих сценах; даже в «первосцене», где его как будто бы нет, он фактически играет свою роль не только как наблюдатель, но и как участник – например, прерывая родительский коитус.

3) Вовсе не представление объекта становится целью субъекта, но скорее сцена, участником которой он является: в ней, кстати сказать, возможны замены ролей.

4) Будучи способом выражения желания, фантазия становится также местом защиты, обеспечивая такие простейшие защитные действия, как обращение на себя, обращение в свою противоположность, отрицание, проекция.

5) Все эти разновидности защиты неразрывно связаны с первейшей функцией фантазирования и с мизансценой желания, в которой запрет присутствует изначально – даже в самом способе возникновения желания» [7, с. 556]

У фрейдовского понятия фантазии существует несколько уровней:

1. Сны наяву, которые сочиняются и рассказываются в состоянии бодрствования. В анализе Фрейда они сходны по своей структуре со сном. Сны наяву возникают в процессе вторичной обработки, т.е. в период работы сновидения и теснее всего связаны с бодрствующей деятельностью.

У снов наяву и ночных сновидений много общего: они представляют собой исполнения желаний; основаны на впечатлениях от событий детства; возникают при попустительстве со стороны цензуры.

2. Другой подход выявляет тесную связь фантазирования с бессознательным. В главе VII «Толкования сновидений» Фрейд утверждал, что некоторые фантазии возникают на уровне бессознательного. Они связаны с бессознательными желаниями и выступают как «отправная точка метапсихологического процесса снообразования».

3. Таким образом, хотя Фрейд этого сам не делал, можно выделить различные уровни фантазирования: уровень сознания, сублимации и бессознательного. Фрейда интересовали взаимосвязи между ними.

В статьях Сюзи Айзекс наиболее точно изложены базовые идеи кляйнианской школы. Важнейшим научным вкладом С. Айзекс принято считать детальное изложение концепции бессознательной фантазии. Статья «Природа и функции фантазии» посвящена фантазии в целом и ее месту в психической жизни ребенка.

С. Айзекс повторяет мысль Фрейда о том, что фантазия должна рассматриваться как звено в последовательности, чье начало может быть прослежено в прошлом, а другой конец – устремлен в будущее. Следующая за этим мысль гласит: «Содержание и форма фантазии в любое конкретное время связаны с фазами развития инстинктов и Эго» [2, с. 133]. Повседневное использование термина «фантазия» Айзекс связывает с понятием внутренней реальности. Она приводит высказывание З. Фрейда: «Отказ от чрезмерной оценки сознания становится необходимой предпосылкой всякого правильного понимания происхождения психического» [12, с. 318].

Бессознательные фантазии, считает Айзекс, активны как в нормальной, так и в невротической психике. «Различие между нормальностью и ненормальностью заключается в способе обращения с бессознательными фантазиями, в особых психических процессах, с помощью которых они обрабатываются и изменяются, а также в степени прямого и непрямого вознаграждения в реальном мире и приспособления к нему, которых позволяют достичь подобные механизмы» [12, с. 138]. С. Айзекс, изучая случаи анализа маленьких детей, приходит к выводу, что фантазии - это первичное содержание бессознательных психических процессов. В «Толковании сновидений» Фрейд писал, что "… все сознательное имеет предварительную бессознательную стадию" [12, с. 319].

Автор настоящей статьи вслед за Зигмундом Фрейдом считает, что все психические процессы рождаются в бессознательном и только при определенных обстоятельствах становятся сознательными. Они возникают из инстинктивных потребностей, а также как реакции на внешние раздражители.

«Фантазия – психическое следствие и представитель инстинкта. Нет влечения, нет инстинктивной потребности или реакции, которые бы не переживались в виде бессознательной фантазии» [2, с. 141]. Ранними истоками фантазий являются либидинозные и деструктивные инстинкты, представленные в психическом. Фантазии в психическом развитии ребенка довольно рано становятся и средством защиты от тревоги, средством вытеснения и контроля инстинктивных потребностей и выражением репаративных желаний. Общеизвестна связь между фантазией и исполнением желания, но у них есть еще и другие цели, например отрицание, всемогущий контроль.

«На первых этапах жизни существует множество бессознательных фантазий, которые принимают конкретные формы в связи с катексисом определенных телесных зон». [2, с.142]. С. Айзекс отмечает, что фантазии не просто возникают и исчезают, но и противоречащие друг другу существуют одновременно. «Первичные фантазии, представляющие самые ранние импульсы желания и агрессии, выражаются в психических процессах, отстоящих очень далеко от слов и осознанного, связанного мышления» [2, с.148].

Подтверждением того, что фантазии активно существуют до появления речи, является то, что у взрослых людей они порой действуют без слов, а также то, что в сновидениях возникают визуальные образы. З. Фрейд говорил, что слова принадлежат только сознательному миру, а не сфере бессознательных фантазий.

Фантазии также связаны с сенсорным опытом. «Разнообразные содержания ранних фантазий, способы их переживания ребенком и формы выражения находятся в соответствии с его телесным развитием и его способностью чувствовать и знать. Они являются частью его развития, расширяются и усложняются с ростом его телесных и психологических ресурсов, находятся под влиянием его медленно созревающего Эго и оказывают обратное влияние на него» [2, с. 158].

Айзекс обращает наше внимание на то, что самые ранние фантазии характеризуются качествами, присущими «первичному процессу»: отсутствует ограничение внешней реальности, чувства времени, противоречия и отрицания, координации влечения.

Она считает, что передаточным звеном между инстинктом и Эго-механизмом является фантазия. «Инстинкт понимается как пограничный психосоматический процесс. Он имеет телесную цель, направленную на конкретный внешний объект. Он имеет представителя в психике, который называется «фантазией». Человеческая активность произрастает из инстинктивных потребностей. Только с помощью фантазии, которая должна удовлетворить наши инстинктивные потребности, мы способны попытаться реализовать их во внешней реальности» [2, с.162].

Фантазии, как и другие психические объекты, являются фикцией, поскольку они не материальны. Однако в переживаниях субъекта они являются реальностью. С. Айзекс отмечает, что фантазийное и реальное мышление являются различными психическими процессами, различными способами достижения удовлетворения. Но это не предполагает, что реальное мышление действует независимо от бессознательных фантазий.

Следовательно,

- фантазии являются первичным содержанием бессознательного психического процесса и представляют инстинктивные цели;

- фантазии – это представители либидинозных и деструктивных импульсов, разворачивающиеся затем в содержание тревоги, защиты, исполнения, желания;

- фантазии и слова не взаимообусловлены;

- самые ранние фантазии переживаются в ощущениях;

- бессознательные фантазии необходимы при адаптации к реальности;

- «…бессознательные фантазии образуют действующую связь между инстинктами и психическими механизмами. Каждый Эго-механизм, исследуемый в деталях, может быть рассмотрен как произрастающий из особого вида фантазий, которые в конечном счете берут начало из инстинктивных импульсов». «Эго является дифференцированной частью Ид». «Механизм – это абстрактный термин, описывающий определенные психические процессы, которые переживаются субъектом как бессознательные фантазии» [2, с.178].

Вульф в статье «Реальность и фантазия в психике ребенка» указывает на характерную особенность мышления ребенка, заключающуюся в незнании и непонимании реальности и неумении отличать реальное от фантастического. В психике ребенка преобладает субъективная фантастическая реальность, и противопоставить ей никакую другую реальность он не может. Он еще не знает и не понимает реальной действительности, потому что она ему не по силам. Одним из естественных этапов психического развития детей является этап, в котором преобладает мир фантазий.

Всем специалистам, работающим с детьми, хорошо известно, что от не удовлетворяющей детей действительности они охотно убегают в мир своих грез и фантазий. В этих случаях необходимо помнить об аффективной установке ребенка по отношению к действительности. Реальность вызывает отрицательные чувства у ребенка, так как он воспринимает ее как нарушительницу внутреннего покоя и психического равновесия. Чаще всего он пугается при встрече с незнакомыми явлениями, и такая ситуация сохраняется довольно долго. Реальность требует лишений, ограничений, отказов от желаний и удовлетворений. А это прямая дорога к первым жизненным конфликтам ребенка. Не зная реальности, он не может познать и границы своих возможностей в этой реальности, не умеет отличать возможное от желаемого, а поэтому преувеличивает свои силы в возможности достижения желаемого. Порой выражение желания в форме вымысла, игры, грезы ребенок принимает за осуществление этого желания. Ребенку свойственно то, что в психоанализе получило название всемогущества мысли – оно же является выражением примитивной психики, распространенной у первобытных народов.

«Такая преувеличенная оценка собственной мысли, возведение ее в степень могучего реального фактора вытекает у ребенка, как и у дикаря… из определенного аффективного душевного состояния, выражающегося в чрезвычайно высокой оценке своей личности, своих сил и возможностей… Корни этого бреда величия кроются в эгоцентризме ребенка, в его самодовлеющей психической концентрации на самом себе, в его самовлюбленности, в тех психофизиологических основах его психической организации, которые психоанализ назвал нарциссизмом. Этот нарциссизм часто уводит ребенка из мира принижающей его реальности в область "фантастической реальности" его внутреннего мира, где он компенсирует себя за те ограничения, за то чувство своей слабости и малоценности, которые навязывает ему действительная реальность и из-за которых он часто ее ненавидит. Психическая жизнь ребенка подчиняется преимущественно «принципу наслаждения» [4, с.15].

Фантазии и творчество. З. Фрейд в своей работе «Художник и фантазирование» пишет, что истоки творческой фантазии есть уже у детей. Играя, ребенок создает свой собственный фантастический мир, перестраивает существующий мир под свою внутреннюю реальность. И ребенок не стыдится, а, следовательно, и не скрывает своих фантазий. Как и ребенок, поэт также создает свой фантастический мир и четко отделяет мир фантазии от мира реальности. В отличие от невротика, который застревает в мире фантазий, поэт может найти обратную дорогу.

Другие отношения с миром у лиц юношеского возраста. Прекращая игры, юноша вынужден отказаться от удовольствия: «…отречение в самом деле есть образование замены… Он фантазирует, вместо того, чтобы играть. Он строит воздушные замки, творит то, что называют "сны наяву"» [13, с. 130].

Если в игре ребенка, фантазирующего открыто, проявляется только одно желание – быть «большим», то у взрослых среди вызывающих его фантазии желаний есть такие, которые он вообще вынужден скрывать. Фантазии взрослых людей служат, как правило, исполнению честолюбивых и эротических желаний.

Далее З. Фрейд обращает наше внимание на то, что продукты фантазии, будь то воздушные замки, дневные грезы или отдельные фантазии, не являются неизменными. Они подвержены влияниям житейским, потрясениям и жизненным обстоятельствам. Фрейд пишет: «Вообще, связь фантазии с временем очень значительна. Позволительно сказать: фантазия как бы витает между тремя временами, тремя временными моментами нашего представления. Психическая деятельность начинается с живого впечатления, с сиюминутного повода, способного пробудить одно из важных желаний личности, исходя из этого вернуться к воспоминанию о раннем, чаще всего инфантильном переживании, в котором было исполнено такое желание, а после этого создает относящуюся к будущему ситуацию, представляющую собой осуществление такого желания, те самые дневные грезы или фантазии, которые теперь как бы несут на себе следы своего происхождения от сиюминутного повода и от детского воспоминания. Итак, прошедшее, настоящее и будущее словно нанизаны на нить продвигающегося желания» [13, с.132].

В работе «Художник и фантазирование» З. Фрейд указывает на отношения между мечтаниями и сновидениями – и те, и другие являются осуществлением эгоистических желаний и сексуальных влечений, которым «… не может быть дозволено ничего другого, кроме выражения в сильно обезображенном виде» [13, c.132], т. е. в символической форме.

Символический язык бессознательного. В одном сборнике «Между Эдипом и Озирисом» опубликованы статьи Карла Абрахама «Сновидение и миф», Отто Ранка «Миф о рождении героя» и совместная работа Отто Ранка и Ганса Закса «Психоаналитическое исследование мифов и сказок». Одной из мыслей, которая объединяет эти работы, является мысль об отношениях художественного творчества и фантазирования. Рассмотрим некоторые фрагменты из статей.

К. Абрахам в работе «Сновидение и миф» высказывает мнение о том, что развитие индивидуума повторяет основные стадии развития рода точно так же, как в сфере духовной жизни идет процесс, повторяющий филогенетическую эволюцию человечества.

«В доисторическую эпоху народ перерабатывает свои желания в творения фантазии, которые в форме мифов переходят в историческую эпоху. Точно так же и индивидуум в "доисторический период" (период детства, который помнится очень смутно) превращает свои желания в творения фантазии, которые воспроизводятся затем в сновидениях "исторического" периода» [1, с.119].

Обратимся к статье О. Ранка «Миф о рождении героя». Метод толкования сновидений, открытый Фрейдом, показывает нам универсальный характер сновидений и внутреннюю связь со всеми психическими феноменами вообще, но в большей степени со снами наяву, т. е. фантазиями с художественным творчеством.

О. Ранк отмечает, что «…такие мотивы, как инцест с матерью, сестрой или дочерью, убийство отца, деда или брата, могли быть заложены в человеческой фантазии. Согласно учению Фрейда, источником этих мотивов является игра детского воображения и как следствие – своеобразное восприятие внешнего мира и населяющих его персонажей.»[9, c.131].

Многими исследователями подчеркивалось то обстоятельство, что закономерности образования мифов можно понять лишь обратившись к их источнику – индивидуальному фантазированию. Подчеркивалось и то, что живая и спонтанная деятельность фантазии встречается только у детей. Следует, прежде всего, изучить мир фантазий ребенка, чтобы затем можно было приблизиться к пониманию более сложной, заторможенной всякими ограничениями мифологической и художественной деятельности фантазий взрослого человека.

В совместном исследовании мифов и сказок Ранк и Закс обращают внимание на то, что мифы и сказки примитивных и культурных народов, независимо от их содержания, представляют собой творения чистой фантазии.

Важнейшие заслуги психоанализа:

а) освещение мира человеческой фантазии и ее творений;

б) раскрытие бессознательных инстинктивных сил, которые приводят к созданию фантастических образов;

в) исследование психического механизма, участвующего в их формировании;

г) истолкование символических форм, в которые выливаются фантазии.

Прогресс, обусловленный психоаналитическим подходом, приводит к тем общим бессознательным источникам, которые питают все продукты фантазии вообще, а не только сновидения и мифы. «Потребность в создании и пересказывании мифов обусловлена отказом от определенных реальных источников наслаждения и необходимостью компенсировать их фантазией. По-видимому, этот реальный отказ на филогенетическом уровне соответствует индивидуальному психическому вытеснению и вынуждает фантазию создавать такие же, разве что менее утонченные, видоизменения, какие создает вытеснение. Психоанализ восстанавливает когда-то сознательно признаваемые, а затем запрещенные желания, отказ от которых и дает толчок к созданию мифа, поскольку лишь в такой форме они могут быть запущены в сознание. Таким образом, психоанализ занят тем же, что и психология, - анализом творений фантазии, которые выражаются в различных формах» [9, с.211].

Обобщая, Ранк говорит, что продукты фантазии служат сохранению и видоизмененному проявлению психически желательного, но запретного.

В словаре психоаналитических терминов мы находим следующее определение: «Символизм есть форма косвенного представления; символизация – уникальный, присущий только человеку психический процесс замещения одних образов другими идеационными образами, характеризующимися лишь отдаленным сходством с первичными представлениями – сходством, основанном на случайных, вторичных, малосущественных деталях». И далее по тексту: «…символическое отражение явлений запечатлевается в виде символа, имеющего сознательную "явную" часть, но на самом деле отражающего скрытое, латентное, бессознательное психическое содержание» [8, c.194].

З. Фрейда всегда интересовала проблема символа. В ходе наблюдений он выявил сходство между представлениями у людей примитивных культур, симптомами у невротиков и символическими сновидениями его современников. Фрейд дает следующее определение символа: «Постоянное соотношение между элементом сновидения и его значением мы называем символическим, а сам элемент сновидения – символом, соответствующим бессознательной мысли сновидения. Символика свойственна вовсе не одному лишь сновидению и характерна не только для него» [11, с.133]. Он говорит, что значения символики сновидений можно узнать из сказок, мифов, острот и фольклора, из выражений нашего языка в обыденной жизни, так как в этих случаях мы понимаем символику без всяких усилий.

Фрейд в "Лекциях о психоанализе" ссылается на работы филолога Г. Шпербера, доказавшего, что половые потребности оказали самое большое влияние на формирование и развитие языка. Первоначально человек звуками языка призывал к себе особь другого пола, затем в развитии корней слов отразилось отношение к работе. Для того чтобы слаженно производить совместную работу, ритм задавался повторяемыми словами. Первобытный человек, перенося сексуальный интерес на работу для ее облегчения, относился к ней как к эквиваленту и замене половой деятельности. Произносимое при работе слово получало двоякое значение - половой акт и сама деятельность. Со временем слово теряло сексуальное значение и закреплялось только на обозначении самой работы. Несколько поколений спустя так менялось, трансформировалось значение других слов и т.д. Так образовалось определенное число корней слов в языке сексуального происхождения. Эти предположения Шпербера подтверждают идею Фрейда, о том, что между символами и сексуальностью существуют особенно тесные взаимосвязи.

В конце лекции З. Фрейд делает следующие выводы: "Во-первых, знание символики сновидец не осознает, оно принадлежит к его бессознательной душевной жизни… Речь идет о чем-то большем, о бессознательном знании, мышлении, сравнении двух различных объектов, приводящих к тому, что один предмет может заменяться другим. Эти сравнения не делаются каждый раз заново, а сохраняются раз и навсегда уже готовыми. Это доказывает их сходство у различных лиц, сходство, которое имеет место, быть может, даже несмотря на различие языков. Во-вторых, эти символические отношения не представляют собой ничего такого, что составляло бы особенность сновидца или работы сновидения, благодаря которой они проявились. (…) Создается впечатление, что здесь мы имеем дело со старым, уже утерянным способом выражения, от которого кое-что сохранилось в различных областях. В-третьих, вас должно поразить, что символика во всех названных сферах (мифах, сказках, народных поговорках и песнях, общепринятых выражениях языка и поэтической фантазии) представляет собой не только сексуальную символику, тогда как в сновидении символы употребляются для выражения почти исключительно сексуальных объектов и отношений»[11, с.148].

К. Абрахам также интересовался проблемой символики. В статье «Сновидение и миф» он пишет о том, что первую детерминирующую силу, обусловливающую дальнейшую психическую жизнь, ребенок, появляясь на свет, привносит с собой – свою психическую предрасположенность. И именно психосексуальная конституция должна в первую очередь учитываться при объяснении творений человеческой фантазии. В наиболее чистой форме психосексуальная конституция проявляется, в детстве пока на ребенка не начинает влиять воспитание, заставляя вытеснить часть его естественных побуждений, в первую очередь сексуальных. Вытесненные сексуальные инфантилизмы наряду с психосексуальной конституцией влияют на дальнейшую психическую жизнь. Психический материал детства встречается во всех фантазиях. «Если среди этих детерминирующих сил мы отводим такую важную роль сексуальности, то в этом нет никакого преувеличения. Всюду в органической жизни действует высший принцип: поддержание жизни индивидуума подчиняется поддержанию жизни рода. Инстинкт поддержания рода должен быть наиболее сильным. Иначе род неминуемо погибнет» [1, с.122].

Таким образом, Абрахам подтверждает значение сексуальности в образовании символов. "Сексуальная символика есть психологическое явление, сопровождающее человека в пространстве и во времени» [1, с.75].

Карл Абрахам обращает наше внимание на древние предметы изобразительного искусства, в которых можно найти бесконечное многообразие скрытых или явных изображений половых органов. Сексуальная символика присутствует в религиозных культах всех народов. Человек пронизывает все окружающее своей сексуальностью, и язык является выразителем его творческой сексуальной фантазии. Слова в нашем языке могут быть мужского и женского рода, таким образом, безжизненные предметы обретают половую принадлежность.

«Ничто так тесно и непосредственно не связано с сокровенными тайнами души народа, как язык. В языке находит свое отражение фантазия народа; она выражается в тысяче символов и аналогий, которые мы порой даже не осознаем. Мы не произносим ни одной фразы, в которой не было бы символических выражений. И наиболее существенным и важным в этой символике является ее сексуальный характер. В свете всего вышеуказанного мне кажется достаточно ясным, что символика – главным образом, сексуальная – является общим достоянием всех людей» [1, c.81].

В статье «Значение символообразования в развитии Эго» Абрахам принимает точку зрения Ференци, что (первичная) идентификация, являющаяся предшественником символизма, «возникает из попытки ребенка обнаружить в каждом объекте собственные органы и их функции», и мнение Эрнеста Джонса («Теория символизма», 1916 г.), что принцип удовольствия делает возможным уравнять два различных объекта вследствие аффективного интереса.

М. Кляйн считает, что "символизм – основа всей сублимации и любого таланта, поскольку вещи. действия и интересы становятся предметом либидных фантазий именно за счет символического приравнивания» [6, с.74].

К сказанному Кляйн добавляет, что «…бок о бок с либидным интересом существует тревога, возникающая на той стадии, которую я описала, и эта тревога приводит в действие механизм идентификации. Поскольку ребенок желает разрушить органы (пенис, вагину, груди), которые символизируют объекты, он испытывает перед ними страх. Эта тревога вынуждает его приравнивать органы, о которых идет речь, к другим вещам; из-за этого приравнивания они также, в свою очередь, становятся объектами тревоги, и он, таким образом, вынужден постоянно делать новые приравнивания, которые образуют основу его интереса к новым объектам и основу символизма» [6, c.74].

М.В. Вульф в статье «Фантазия и реальность в психике ребенка» продолжает развитие линии исследования символизма мышления, намеченной Фрейдом в работе "Тотем и табу". Вульф отмечает, что ребенок весь окружающий мир наделяет своими реакциями, ощущениями, переживаниями, как единственно ему известными и понятными. Поэтому для него естественно, что, когда он идет спать, то же самое проделывают люди, животные, растения, природные явления и неодушевленные предметы. Для него это не метафора – это его действительность, с взрослой точки зрения весьма фантастическая. Наука дала этому психическому процессу название анимизма и говорит в отношении первобытной психики об анимистическом мировоззрении первобытного человека. Мышление ребенка имеет много сходных черт с мышлением первобытного человека.

Далее Вульф пишет: «Психоанализ раскрывает нам тайну примитивного архаического или символического мышления (в противоположность отвлеченному реалистическому). Отличительная черта этого мышления состоит в следующем: и у взрослого современного человека психические переживания могут быть настолько сложны и противоречивы, что в известной части своей они не поддаются осознанию его реального сознательного мышления, тогда они ищут себе выражения в сознании путем символов, т.е. таких образов, представлений или действий, внутренняя субъективная ценность которых далеко превосходит их реальное объективное содержание» [4, c.10].

М.В. Вульф обращает наше внимание на зависимость между абстрактным реалистическим мышлением и символическим – чем слабее развито сознание, тем большую роль играет символическое мышление. У маленького ребенка символическое мышление преобладает во всех процессах его психической деятельности, а поэтому и те продукты человеческого творчества, которые являются воплощением и выражением именно такого символического мышления, например сказки, мифы, легенды, ему особенно доступны для понимания.

Сказки, мифы и легенды символически выражают миросозерцание человека отдаленных эпох. Психоанализу удалось сделать шаг вперед в изучении развития процесса человеческого мышления, раскрыв тайну символов этого примитивного архаического мышления.

В отличие от современного человека, который мыслит отвлеченными понятиями, являющимися атрибутикой абстрактного мышления, первобытный человек облекал свою мысль в конкретную форму, заимствованную у реальных предметов. Мыслительные процессы он не формулировал, а изображал. «Для него слово было только словесным образом реального объекта, а не выражением признаком его отношений, оно было звуковым символом реально существующего, а не обозначением мыслимого. Благодаря этому все мышление примитивного человека можно характеризовать как символическое. По мере развития интеллектуальных процессов и утончения и углубления человеческой мысли словесные символы получают различное новое значение помимо своего первичного и часто утрачивают непосредственную связь со своим первичным конкретным образом, переходя постепенно в словесное отвлеченное понятие» [4, c.40].

Вульф в конце статьи еще раз обращается к теме антропоморфизма примитивного человека. Он указывает, что архаичный человек во всех проявлениях жизни видел только себе подобные «человекообразные» свойства и силы. Он хотел установить с ними контакт, хотел добиться доброго к себе отношения, а поскольку общение было только односторонним, то он пытался воздействовать на них магическими средствами и подчинить их собственным желаниям. В своем отношении к внешнему миру явлений он руководствуется не объективной реальностью, а той, какая ему представляется под влиянием его собственных влечений.

Таким образом, основными чертами архаического мышления являются антропоморфизм и символизм, подчиненность субъективному принципу удовольствия.

Литература

Абрахам К. Сновидение и миф // Абрахам К. Между Эдипом и Озирисом: сборник. - Львов.: Инициатива; М.: «Совершенство», 1998. – 512 с.
Айзекс С. Природа и функции фантазии / М.Кляйн, С.Айзекс, Д.Райвери, П.Хайманн. Развитие в психоанализе. - М.: Академический проект, 2001. – 512 с.
Бержере Ж. Психоаналитическая патопсихология / Ж.Бержере. - М.: Изд-во МГУ, 2001. - С.400.
Вульф М.В. Фантазия и реальность в психике ребенка / М.В.Вульф. - Одесса: Полиграф, 1926.
Закс Г. Психоаналитическое исследование мифов и сказок / Закс Г. Между Эдипом и Озирисом: сборник. - Львов.: Инициатива; М.: «Совершенство», 1998. – 512 с.
Кляйн М. Основы формирования символа // Л.В. Топорова. Творчество Мелани Кляйн. - СПб.: Бизнесс-пресса, 2001. – 128 с.
Лапланш Ж., Понталис Ж-Б. Словарь по психоанализу / Ж.Лапланш, Ж-Б.Понталис. - М.: Высшая школа, 1996. – 813 с.
Психоаналитические термины и понятия: словарь / Под ред. Б.Э.Мура и Б.Д. Файна. - М.: «Класс», 2000. – 304 с.
Ранк О. Миф о рождении героя / Ранк О. Между Эдипом и Озирисом: сборник. - Львов.: Инициатива; М.: Совершенство, 1998. – 512 с.
Трессидер Д. Словарь символов / Д.Трессидер. - М.: Фаир-Пресс, 1999. – 448 с.
Фрейд З. О психоанализе: лекции / З.Фрейд - Минск: Харвест, 2003. – 416 с.
Фрейд З. Толкование сновидений / З.Фрейд. - Минск: Попурри, 2003. – 576 с.
Фрейд З. Художник и фантазирование / З.Фрейд. - М.: Республика, 1995. – 601 с.

Бронников Владимир Анатольевич, врач-невролог, доктор медицинских наук

Надымова Марина Сергеевна, психолог-психоаналитик

НЕИЗВЕСТНЫЙ ФРЕЙД.

ОЧЕРК ИСТОРИИ ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ З. ФРЕЙДА

Профессиональная подготовка основывается на освоении огромного культурного наследия – как отечественного, так и мирового. Объем такой подготовки ограничивается физическими возможностями человека. Вопрос решается путем отбора из всего многообразия информации некоторой, но наиболее важной ее части. Этот отбор, как и всякий другой, основывается на определенных принципах, ценностях, ориентациях. Из мировой культуры отбирается для изучения то, что ближе к культурным предпочтениям страны. Далее включается традиция преподавания, действуют границы между учебными курсами, идеологические мотивы и другие обстоятельства, устанавливающие приоритеты образовательных программ.

Так, Л. Н. Толстой или А. П. Чехов никогда не рассматриваются в курсе социологии, хотя имели в этой области эмпирические исследования. Педагоги почти ничего не знают об опытах Альфреда Бине, поскольку считается, что он исследовал главным образом развитие умственно отсталых детей. Специализация отсекает значительный круг культурных общеобразовательных явлений переходного или комплексного характера.

В этой связи рассмотрим значительный период жизни З. Фрейда – профессора медицины и основоположника психоанализа. Речь идет о периоде с 1876 по 1899 г. – времени узкоспециальной деятельности Фрейда, о том периоде его жизни, который не освещается широко при подготовке психоаналитиков и о котором мало известно современным российским неврологам. Между тем только его работ по гистологическому исследованию нервной системы, объяснению природы афазии и описанию детского церебрального паралича достаточно, чтобы навсегда обеспечить имени Фрейда место в области мировой клинической неврологии.

Отчасти сам Фрейд способствовал тому, что этот период его жизни и деятельности не так широко освещен в литературе, во всяком случае – в российской. В апреле 1885 г. он писал своей невесте Марте Бернейс, что только что осуществил решение, о котором одна разновидность людей, пока еще не родившихся, будет остро сожалеть как о несчастье. Он имел в виду биографов. Он уничтожил все свои дневники за последние 14 лет, с письмами, научными записями и рукописями своих публикаций [2].

Биографы, действительно, не могут с уверенностью утверждать даже этот факт, так как, по другим источникам, Марта застает Фрейда перед отъездом в Париж в клинику к доктору Шарко за странным занятием: он сжигает в печке свои письма и бумаги. Он объясняет ей, что хочет затруднить работу своим биографам, поскольку заранее питает к ним неприязнь. На ее замечание, что никаких биографов у него не будет, он уверенно отвечает, что у великих людей всегда есть биографы. Эта сцена описана Сартром в его киносценарии «Фрейд». Когда был написан этот сценарий, личность Фрейда стала уже легендарной, а психоанализ обрел силу одной из новых мифологий ХХ в. Трудно сказать с определенностью, происходил ли этот разговор на самом деле, но, несомненно, что Фрейд верил в свое особое предназначение и эта вера придавала ему стойкости и решимости в самые тяжелые периоды его жизни [2].

Начало научной деятельности Фрейда можно отнести к марту 1876 г., когда под руководством профессора К. Клауса он должен был проверить сделанное в 1874 г. доктором Сирским открытие маленького дольчатого органа у угря, являющегося, по его мнению, яичками. Разрабатывая эту научную проблему, Фрейд проанатомировал около 400 угрей длиной от 200 до 65 мм, обнаружив у многих из них дольчатый орган. Первое представление научной общественности результатов исследовательской работы З. Фрейда – доклад «Наблюдения над строением и тонкой структурой дольчатого органа угря, который рассматривается в качестве его яичек», который был сделан в 1877 г.

В это же время Фрейд начал работать в Физиологическом институте Эрнста Брюкке. По его поручению Фрейд начал исследовать нервные окончания в позвоночнике миног. В это время многие ученые умы, в том числе и коллеги Брюкке, ломали себе головы над вопросом о сходстве и различии элементов, являющихся «строительным материалом» для нервной системы у высших и низших животных. Данный вопрос был крайне спорным. Не заключаются ли различия в разуме высших и низших животных лишь в степени сложности? Быть может, человеческий мозг отличается от мозга какого-либо моллюска не по сути, а по количеству нервных клеток и сложности их волокон? Ученые искали ответы на эти вопросы в надежде получить достоверные сведения о природе человека [2].

К этой обширной области исследования принадлежала и проблема, которую Брюкке поставил перед Фрейдом. В спинном мозге Amnocoetes (Petromyzon), относящейся к низшим позвоночным животным Cyclostomatae, Рейснер обнаружил своеобразные крупные клетки. Повторные исследования природы этих клеток и их связи с системой спинного мозга результатов не дали. Брюкке поручил Фрейду прояснить гистологию этих клеток. Благодаря усовершенствованию техники препарирования Фрейд окончательно установил, что клетки Рейснера являются «не чем иным, как специальными ганглиозными клетками, остающимися внутри спинного мозга у тех низших позвоночных животных, у которых перемещение эмбриональной трубки центральной нервной системы к периферии еще не завершено. Эти разнообразные клетки отмечают путь, проделанный клетками спинальных ганглиев в ходе всего филогенетического развития [2].

Данное решение вопроса Рейснера было триумфом точного наблюдения и филогенетической интерпретации, маленьким звеном в длительной цепи результатов исследований, которые, в конечном счете, убедили ученых в эволюционном единстве всех организмов.

Принципиально же новыми были сведения о том, что клетки нервной системы низших животных демонстрировали неразрывную эволюционную связь с клетками высших животных и что предполагающееся ранее резкое различие между ними на самом деле не существует. В 1878 г. Э. Брюкке представил академии отчет Фрейда об исследованиях нервной системы речной миноги на 86 страницах «Спинные ганглии и спинной мозг Petromyzon», который позже был опубликован в «Бюллетене» академии.

В период с 1879 по 1884 г. выходят в свет статьи Фрейда: «Заметка о методике аналитического препарирования нервной системы», «О структуре нервных волокон и нервных клеток у рака», «Новый метод изучения проводящих путей в центральной нервной системе», «Структура элемента нервных систем», «Новый гистологический метод изучения нервных путей в головном и спинном мозге», «Бацилла сифилиса».

С 1886 г. Фрейд работает в Венском институте детских болезней Кассовица, занимается частной практикой, переводами, научными обзорами. В этом же году он начинает читать лекции по афазии в физиологическом клубе и в Венском университете. В течение двух последующих лет выходит книга Бухгейма «Медицинская диагностика по случаю страхования», где Фрейдом написан 5-й раздел - «Нервная система», и «Медицинский словарь» А. Вилларе со статьей Фрейда об афазии.

В 1891 г. в Лейпциге и в Вене выходит в свет первая книга Фрейда «О понимании афазии. Критическое исследование» (по другим источникам – «Афазия»), написанная по материалам ранее прочитанных лекций, объем 107 страниц. В книге освещены результаты критического исследования популярной тогда теории афазии Вернике-Лихтгейма. Фрейд опроверг положение, согласно которому различные виды афазии могут быть объяснены существованием подкорковых перерывов ассоциативных волокон. Признавая, что поражение трех основных центров (моторного, акустического и визуального) будет иметь результатом моторную афазию, сенсорную афазию или алексию (словесную слепоту) соответственно, он предположил, что все другие разновидности данного вида нарушений следует объяснять различными степенями функционального расстройства, проистекающего от (более или менее) пораженной области. Он лишил центры Брокка и Вернике их полумистического смысла самодействующих факторов и указал на то, что они являются чисто анатомическими, а не физиологическими, и их функционирование обусловлено лишь их окружением в первом случае моторными областями, а во втором – входящими волокнами из акустических ядер. Поэтому эти центры являются не чем иным, как узловыми точками в общей системе. Возможно, именно эти идеи легли в основу учения о функциональных системах известного российского физиолога П. К. Анохина.

Эти выводы явились ступенью на пути освобождения Фрейда от механистических идей школы Гельмгольца, в духе которой он был воспитан. Затем он подверг сомнению понятие, базирующееся на учении Мейнерта о том, что идеи и воспоминания следует изображать связанными с различными клетками мозга. Он показал психологическую последовательность развития речи и чтения, приобретения слов и понятий и протестовал против смешивания физиологических явлений с психологическими. Он назвал наименования объектов самой слабой частью нашего лингвистического аппарата, поэтому страдающего в первую очередь. Этот дефект был назван им асимволической афазией, таким образом он заменял находящееся в употреблении обозначение Финкельбурга на том основании, что тот не проводил различия между наименованием объектов и их узнаванием. Именно дефекту узнавания З. Фрейд дал название агнозия, этот термин употребляется и в наши дни. Книга Фрейда не имела успеха: из 850 экземпляров в течение девяти лет было продано всего 257.

В настоящее время существуют две основные классификации афазий, а именно: классификация Вернике-Лихтгейма и классификация А. Р. Лурия. Помимо этих двух классификаций разработано множество других, в которых, по мнению М. К. Бурлаковой [1], не учитываются ни клинические, ни нейропсихологические критерии афазических расстройств.

В классификации афазий Вернике-Лихтгейма, основанной на психологических концепциях конца ХIX в., описано восемь форм афазий. Последовательно сравнивая все формы афазии по данной классификации, А. Р. Лурия и J. T. Hutton [1975] пришли к выводу, что нет центров «понятия», «сенсорных образов слова», «моторных образов слова». Эти представления являются архаичными и в настоящее время неприемлемыми.

Для нас могут быть интересными и следующие факты. В 1923 г. С. Н. Шпильрейн, первая в ряду близких Фрейду женщин-психоаналитиков, читала в Московском психоаналитическом институте курс лекций. Молодой Лурия, ученый секретарь института, член русского психоаналитического общества, и молодой Выготский, только собирающийся вступить в его члены, слушали ее лекции как последнее слово мировой науки, от которой они были оторваны. У талантливых молодых людей подобные впечатления могут надолго определить ход развития научных интересов. Тогда же она прочитала «Мышление при афазии и инфантильное мышление», где высказала идеи, которые, по-видимому, нашли свое отражение в последующих нейропсихологических работах по афазии А. Р. Лурия и Л. С. Выготского.

Двумя-тремя годами ранее в Женеве С. Шпильрейн проводила учебный курс психоанализа молодому Ж. Пиаже, во время сеансов которого множество раз обсуждались сходство и различие взглядов С. Н. Шпильрейн и Ж. Пиаже. В 1921 г. Ж. Пиаже опубликовал свою статью, посвященную развитию речи и мышления у ребенка, в эти годы он совершает открытие эгоцентрической речи ребенка, противопоставляя ее социальной речи. В 1920 г. на 6-м Международном психоаналитическом конгрессе в Гааге Шпильрейн делает доклад «К вопросу о происхождении и развития речи», где говорит о первичности аутистической речи, на основе которой развивается социальная речь [4].

Вполне вероятно, что Сабина Шпильрейн сыграла роль посредника между двумя направлениями мировой психологии, которые окажутся лидирующими, но лишь много десятилетий спустя обнаружат свое сходство. Детальный анализ приемственности между работами Фрейда, Шпильрейн и ранними работами Пиаже, Выготского и Лурии еще предстоит произвести.

В 1896 г. З. Фрейдом опубликована монография «Клиническое исследование одностороннего церебрального паралича у детей», написанная совместно с Оскаром Рие, педиатром, ассистировавшим Фрейду в его отделении.

В книге рассматривалась история вопроса и скрупулезно анализировались 35 случаев заболеваний (анализ индивидуальных симптомов, патологическая анатомия, отличительный диагноз и лечение). В работе впервые был описан новый синдром – хореоподобный парез, замещающий односторонний паралич. Авторы показали, что многие случаи того, что на первый взгляд представляется эпилепсией у детей, принадлежат к изучаемой группе заболеваний, даже если нет действительного паралича.

В следующем году в Венском издательстве отдельной книгой опубликована работа Фрейда «Детский церебральный паралич» (по другим источникам – «О детском параличе мозга»), составившая 2-й раздел части II тома XII энциклопедического издания Нотнагеля (одного из самых выдающихся современных Фрейду терапевтов, профессора, директора клиники нервных болезней в Вене) «Специальная патология и терапия».

Опубликована также первая часть обобщающей работы Фрейда о детском церебральном параличе, издание которой было продолжено в 1899 и 1900 гг.. Швейцарский невролог Брун позже отмечал, что монография Фрейда представляет собой самое глубокое и полное описание детских церебральных параличей, которое когда-либо было дано. Можно составить впечатление о непревзойденном мастерстве по собранию и критической переработке в этом трактате огромного клинического материала по тому факту, что одна его библиография занимает 14,5 страниц. Этого великолепного исследования достаточно, чтобы навсегда обеспечить имени Фрейда место в области клинической невропатологии [2].

Приведем данные из истории изучения детского церебрального паралича [3]. В 1860 г. английский хирург Уильям Литтл впервые опубликовал результаты своих наблюдений над детьми, у которых после перенесенной родовой травмы развивались параличи конечностей. Состояние детей не улучшалось и не ухудшалось по мере их роста: оставались проблемы с хватательным рефлексом, ползанием и ходьбой. Признаки таких поражений у детей долгое время называли «болезнью Литтла», сейчас они известны как «спастическая диплегия». Литтл предположил, что эти поражения вызваны кислородным голоданием (гипоксией) при родах. Однако в 1897г., Зигмунд Фрейд, заметив, что дети с церебральными параличами часто страдали задержкой психического развития, расстройством визуального восприятия и припадками по типу эпилептических, предположил, что причина таких, более глубоких поражений мозга коренится в патологии развития мозга младенца в более ранний период жизни – в период развития плода еще в утробе матери, тогда он и ввел понятие «детский церебральный паралич (ДЦП).

Фрейд указывал, что некоторые показатели асфиксии при рождении, такие как низкие показатели по шкале Апгар, задержка произвольного дыхания, снижение РН в крови пупочной артерии, учащение сердечного ритма плода – все это есть результат уже имеющегося внутриутробного повреждения мозга. Перечисленные же показатели асфиксии являются, скорее, ранними признаками ДЦП, а не индикаторами асфиксии. Фрейд считал, что ДЦП не только не является следствием аномальных родов, а наоборот, аномальные роды выступают как маркер, а не причина поражения головного мозга. Именно предшествующее поражение мозга есть причина неонатальной асфиксии, а не наоборот.

Несмотря на это предположение Фрейда, вплоть до 1960-х гг. ХХ в., среди врачей и ученых широко распространено было мнение, что основной причиной ДЦП являются осложнения в процессе родов. Но в 1980г., проанализировав данные национальных исследований более чем 35000 новорожденных с признаками ДЦП, ученые были поражены, что осложнения вследствие родовой травмы составили менее 10%. В большинстве случаев причины развития ДЦП уходят своими корнями в период пренатального развития плода.

Помимо того, что Фрейд ввел термин «детский церебральный паралич», объединив таким образом группу заболеваний мозга внутриутробного происхождения, он впервые классифицировал формы ДЦП на основе поражения двигательной сферы: монопарез (поражение одной конечности), парапарез (поражение обеих конечностей – либо верхних, либо нижних), гемипарез (поражение двух конечностей на одной стороне тела), трипарез (поражение трех конечностей) и тетрапарез (поражение всех четырех конечностей). В 60-х гг. ХХ в. профессор К. А. Семенова ввела новую классификацию с учетом развития не только двигательной, но и интеллектуальной, психоречевой и эмоциональной сфер. Несмотря на это, в неврологической практике широко применяется классификация двигательных нарушений, предложенная З. Фрейдом, при различных заболеваниях, сопровождающихся нарушением движения, обусловленным поражением двигательных зон коры головного мозга и проводящих двигательных путей головного мозга.

С «Толкования сновидений» (1900 г.) начинается новый этап в научной деятельности Зигмунда Фрейда. Меняется содержание исследуемого материала: не результаты естественнонаучных экспериментов, не клинические наблюдения за патологией, а самонаблюдения, сновидения пациентов, примеры из описания снов литературных персонажей. Все это становится той базой, которая подвергается анализу и ложится в основу нового направления, развивая которое З. Фрейд приобрел всемирную известность и которое неразрывно ассоциируется с его именем.

Литература

Бурлакова М. К. Речь и афазия / М. К. Бурлакова. – М.: Медицина, 1997. – 280 с.
Фрейд З. Хроника-хрестоматия: учеб. пособие / Сост. Вал. А. Луков, Вл. А. Луков. – М.: Флинта: Моск. психол-соц. ин-т. 1999. – 416 с.
Шипицина Л. М. Детский церебральный паралич: хрестоматия / Л. М. Шипицина, И. И. Мамайчук. – СПб.: Дидактика Плюс, 2003. – 519 с.
Эткинд А. Эрос невозможного: История психоанализа в России /А. Эткинд. – СПб.: Медуза, 1993. – 463 с.

Сысуев Сергей Анатольевич, психолог-психоаналитик специалист ЕКПП

АНАЛИЗ ПСИХОДИНАМИЧЕСКОГО ПРОЦЕССА

в диалоге Сократа «Апология»

« Реквием по будущему», или, почему ничего не меняется

«В чем сила, брат? …

Ты думаешь, в деньгах, вот и брат так говорит,

А я думаю, в правде…»

(фраза из кинофильма «Брат-2» С. Бодрова ст.)

Вместо предисловия.

Апология является одним из известных диалогов Сократа, который описывает события, происходящие во время суда над ним. Диалог включает речи Сократа после того, как его обвинили в преступлениях против общества, после признания его виновным и после вынесения смертного приговора. В русле того, что представляет собой психоаналитическая теория общества, или психоаналитическая социология, большой интересов, на мой взгляд, вызывает использование психоанализа для более глубокого и адаптированного к психоанализу понимания тех процессов, которые мы называем коллективными или групповыми процессами. Интересна также структура личности самого легендарного Сократа. В современном представлении он больше легенда, чем реальная личность. Но этот диалог, описанный Платоном, позволяет нам непосредственно, а не через комментаторов произвести анализ психодинамики личности Сократа, находящегося в сложных, опасных, и поэтому мобилизующих личность условиях.

Итак, несколько слов о том, что происходило: Сократ, ведя свободный образ жизни, не будучи склонным к, каким бы то ни было, материальным интересам, кроме заботы о свих малолетних детях, занимался тем, что вел публичные индивидуальные и групповые разговоры об актуальных проблемах, которые в то время стояли перед людьми. Надо сказать, что исходя из текста его выступления на суде, эти проблемы мало чем отличаются от современных, а если и отличаются, то не своей сутью, а тем, что мы их так видим. Кстати, эти отличия, за которые некоторые из современников сильно цепляются, демонстрируют нам лишь то, что подобным образом можно защититься от непреходящей остроты этих проблем, которая травмирует наших современников не меньше, чем травмировала тех, кто непосредственно слушал Сократа (в том, что его речь была травматична, в эмоциональном смысле этого слова, мы убеждаемся, когда думаем о судьбе Сократа). Если быть честным с самим собой, то аналогии не избежать, но мы избавляемся от стыда, как правило, бессознательно, как и от любого другого непереносимого воспоминания или впечатления, мобилизуя систему защит личности, кто-то отрицает сходство, кто-то забывает те откровенные факты, которые в иных случаях тут же приходят в голову, и т.д., но это в большинстве случаев непроизвольно, потому, что произвольность тоже подчинена этим защитам.

Можно привести множество примеров того, как это делал Сократ в беседах со своими слушателями, тексты которых приведены в диалогах, но мы обращаемся к цитате его речи на суде. Здесь, по моему мнению, сам Сократ в концентрированном виде говорит о сути своего обвинения, разоблачая то, что происходит в современном ему греческом государстве:

«Я предан вам, афиняне, и люблю вас, но слушаться буду скорее бога, чем вас, и пока я дышу и остаюсь в силах, не перестану философствовать, уговаривать и убеждать каждого из вас, кого только встречу, говоря то самое, что обыкновенно говорю: «Ты лучший из людей, раз ты афинянин, гражданин великого города, больше всех прославленного мудростью и могуществом, НЕ СТЫДНО ЛИ ТЕБЕ заботиться о деньгах, чтобы их было у тебя как можно больше, о славе и о почестях, а о разумности, об истине и о душе своей не заботиться и не помышлять, чтобы она была как можно лучше»? И если кто из вас станет спорить и утверждать, что он заботится, то я не отстану, и не уйду от него тот час, а буду его расспрашивать, испытывать, уличать, и, если мне покажется, что в нем нет доблести, а он просто говорит, я буду попрекать его за то, что он самое дорогое ни во что не ценит, а плохое ценит дороже всего».

Вот та цитата, которая, по моему мнению, содержит в сжатом виде содержание диалога Сократа и той части общества, которое Фрейд называл массой, а Лебон – толпой, политической массой и толпой.

Несколько слов о контексте этой речи Сократа. Перед ним была толпа. Т.е., группа людей, находящихся в состоянии регресса, т.е. инфантильном состоянии. Это состояние характеризуется приматом групповых ценностей и снижением ответственности за свои поступки, если речь идет о защите этих групповых ценностей. Именно так представлял состояние личности в толпе Фрейд в работе «Психология масс и анализ человеческого «Я». Важнейшей из ценностей, которые предположительно могут доминировать в данном случае, является сохранение статус-кво того, что мы называем общественным порядком, этот общественный порядок является групповой ценностью, и оформлен в виде доминирующей идеологии и системы права, к которой отношение группы некритично в той мере, в которой эта система защищает эту групповую статусность и статичность, т.е. неизменность положения вещей. Это подтверждается характером тех обвинений, которые предъявлялись Сократу. Ему инкриминировалось совращение и нравственное растление молодежи, развал основ государственного строя, дискредитация государственных деятелей, современных Сократу. Косвенным образом в речах Сократа можно было найти, как говорят юристы, признаки этих обвинений, но за формальной стороной этих обвинений явно просматривается такой, если можно сказать, «животный» страх, а если говорить языком психоанализа – бессознательная фантазия о том, что если принять все то, что говорил Сократ и претворить в жизнь, то это тут же опровергнет существующую систему, в которую интегрированы жизненно-важные интересы многих из тех, кто судил Сократа. Причем это не тотальное и полное отрицание системы (как мы скажем позже, и Сократ и толпа под системой понимали, прежде всего, город Афины), а отрицание экзистенциальное для участников суда. Т.е. отрицается не политическая система вообще, а система конкретная и реальная, неотъемлемой частью которой является личное участие судей в ее функционировании (судьи считали себя лучшей частью Афин, а Сократ - себя).

Безусловно, имущественное, и фактическое правовое неравенство приводят к тому, что в группе (обществе граждан) есть эмоциональные источники того, что можно назвать протестом, возмущением, отрицанием фактического состояния дел. Т.е. часть группы катектирует доминирующие общественные ценности агрессией, и опять же, не сами ценности, а то, как они реализуются при функционировании в самой системе отношений конкретных людей (чьи интересы выражало большинство судей), если говорить языком психоанализа. Это те люди, которые, говоря современным языком, прямо или косвенно не участвуют в процессе общественного управления, и, следовательно, не извлекают из этого выгоды. Почему это происходит, значения не имеет, кто-то не хочет, кто-то не может. Но настроения здесь, как говорилось выше, протестные. Именно эта группа представляет реальную опасность разрушения статуса общества и роли в нем тех, которые доминируют в обществе. Мы можем сказать, что граница катексиов проходит по телу общества, но при этом везде присутствует и внутри личностная амбивалентность, формируя рамки разрешения этого конфликта (только правовая и морально-этическая сфера). И выход в действиях недовольных решением этого вопроса за правовые рамки сдерживается наличием у протестной части горожан сильного положительного катексиса к существующей системе. Это позволяет им не идти дальше разотождествления системы, как основы государства Афинского с безусловностью участия в управлении этой системой конкретных лиц, которых, собственно, и обвинял Сократ.

Страх, как угроза экзистенциональному ощущению существования.

Порождение агрессии.

Эта упрощенная схема общественных отношений, приемлема для того чтобы объяснить и проиллюстрировать эмоциональную реакцию большинства участников суда. В нашем случае, исходя из речи Сократа, мы имеем дело с агрессией, направленной на него, и вызванной, в том числе и содержанием его речи, эту агрессию Сократ описывает в своей речи и тем самым осуществляет попытку контейнировать ее, т.е. в эмоциональном смысле вместить ее и насколько возможно, принять. Эта возможность принимать, как мы понимаем, обусловлена структурой и эмоциональным состоянием личности в момент контейнирования. Насколько эта попытка удачна, мы увидим далее. В результате общения, вернее сказать, после произнесения речи Сократа, тревога в толпе в отношении деятельности Сократа возросла, во всяком случае, не уменьшилась. Об этом свидетельствует то, что Сократа признали виновным в абсурдном деянии. Хотя формально речь содержала порой комплименты судьям, эти комплименты не возымели должного воздействия, были восприняты как факторы, усугубляющие опасность. (То, что Сократ предполагал считать достоинством, доблестью, и отмечал наличие этих качеств у Афинян того времени, не воспринималось, как что-то выдающееся, либо не могло реконтейнироваться, или, говоря другими терминами, комплементарно восприняться, как качества, возможные в данных конкретных условиях для самоидентификации). Для афинян, признать Сократа виновным – значило, что опасность снимается, а уничтожить, значило сделать это символически, как бы фантазийно, т.е. вне общей реальной смерти или уничтожения. Это скорее расценивалось, как способ посильнее запугать Сократа. И это, в том числе и потому, что его речь, если говорить о ее эмоциональном содержании, явилась фрустрирующим обстоятельством, усилившим негативные реакции толпы, т.е. увеличивала агрессию в адрес Сократа.

Для описания того, что произошло, в смысле психодинамики этого процесса, удобно использовать концепцию «группы» В. Биона. В соответствии с его теорией и в терминах, которыми он описывал психодинамический процесс, можно предположить следующее. При контейнировании содержаний того агрессивного импульса, который был направлен на Сократа, как причину или источник тревоги, сам способ, каким Сократ это делал, был фрустрирующим. В том смысле, что, обращаясь к части массы, которая настроена протестно по отношению к доминирующей части участников процесса, Сократ вызывал активизацию этого деструктивного отношения. Это угрожало большинству массы в ее групповой идентичности в отношении нерушимости установленного порядка, или статус-кво ситуации, в которой они достаточно комфортно существовали. Представьте, что каждого из власть предержащих стали бы оценивать в критериях Сократа, и при помощи «метода», которым Сократ вел свои расследования, если его деятельность можно так назвать. Эту агрессию «добросовестно» пытался контейнировать Сократ, но добросовестно в соответствии с тем представлением о добросовестности, которое было присуще ему. Другими словами, символические содержания и ригидность, вернее, устойчивость его СУПЕР- ЭГО комплекса, доминирование этого комплекса над влечениями и рациональным ЭГО стало причиной такого его поведения. Тон его речи скорее доброжелательно-успокаивающий, как обычно обращаются к детям: «Не шумите, афиняне, исполните мою просьбу: не шуметь, что бы я не сказал, а слушать; я думаю, вам будет полезно послушать меня. Я намерен сказать вам и еще кое-что, от чего вы, пожалуй, подымете крик, только вы никоим образом этого не делайте». Но далее, после признания Сократа виновным, тон его речи меняется, она становится более агрессивной, ироничной, издевательской. И это уже не попытка принять, а откровенное непринятие обвинения и осуждения толпы. Он уже обращается к взрослым, а не к детям: «Итак, чего же я заслуживаю за то, что я такой? Чего ни будь хорошего, афиняне, если уже, в самом деле воздавать по заслугам, и притом такого, что мне было бы кстати. Что же кстати человеку заслуженному, но бедному, который нуждается в досуге для вашего же назидания? Для подобного человека, афиняне, нет ничего более подходящего, как обед в Пританее! Ему это подобает гораздо больше, чем тому из вас, кто одерживает победу на Олимпийских играх в скачках, или в состязании колесниц, двуконных, или четвероконных; ведь он дает вам мнимое счастье, а я подлинное, он не нуждается в пропитании, а я нуждаюсь. Итак, если я должен по справедливости оценить мои заслуги, то вот к чему я приговариваю себя – к обеду в Пританее». Нескрываемая ирония, по сути дела демонстрирует эмоциональное состояние Сократа. Он зол на толпу, он ей мстит. А ведь толпа ожидала другого: страха, движения навстречу ее тревоге. Стоит отметить еще один момент. Когда Сократ говорит о своей бедности, то это не попытка вызвать жалость толпы, и, тем самым снискать себе сочувствие. Это, в самом прямом смысле, призыв в иной, более совершенный эмоциональный мир. Мир других, нежели у толпы, общественных ценностей. (Об этом попробуем сказать ниже.)

Если говорить о наблюдаемом нами явлении в терминологии В. Биона, то можно предположить, что в силу внутренних причин, обусловленных свойствами личности Сократа, он был не вмещающим контейнером. Во всяком случае, его речь, направленная на то, чтобы объяснить происходящее благими, с точки зрения толпы, побуждениями, была воспринята, как депривация в отношении агрессивного катексиса массы. Контейнируемое не могло быть вмещено контейнером под названием «Сократ». Следуя далее тому, как описывал этот процесс В.Бион, надо отметить, что мы имеем виду, говоря о том, что контейнер непригоден для такого содержания, которое предлагалось к размещению, и что могло бы считаться признаком удачного вмещения содержания тревог, которые вызывают агрессию толпы. Это можно описать следующим образом: Система запретов и долженствований личности Сократа не могла быть совмещена с тем, что бы признать возможность существования той фактической ментальности, вернее сказать, ее части, связанной с нравственностью. Он не только не признавал такой возможности для себя, но и не предоставлял ее другим членам общества. Важным является, на мой взгляд, ее ригидность по отношению к предлагаемому к контейнированию материалу. В данном случае термин ригидность относится не только и не столько к содержанию морали, сколько к тому, что по мнению толпы Сократ будет бороться с этим явлением радикально, в эмоциональном смысле, т.е. не щадя жизни. Ни своей, ни ценностей и самого факта существования толпы, которая пытается выступить в качестве судьи (предложить Сократу иной, по сравнению с тем, что он имеет, СУПЕР-ЭГО комплекс). Так радикально осудить моральные пороки было неприемлемо для большинства, можно предположить, что многим было бы более приемлемо даже «вялое» осуждение безнравственного в общественной жизни. Ведь то, что инкриминировал толпе Сократ, и в самом деле могло показаться чем-то малозначимым, общепризнанным, включенным в виде многочисленных прецедентов в общественные традиции. Но Сократ считает иначе. Это подтверждает он сам, говоря буквально следующее: «Нехорошо ты это говоришь, друг мой, будто человеку который приносит хотя бы маленькую пользу, следует принимать в расчет жизнь или смерть, а не смотреть во всяком деле только одно – делает ли он дела справедливые, достойные доброго человека, или злого. Плохими, по твоему рассуждению окажутся те полубоги, которые пали под Троей, в том числе и сын Фетиды. Он, из страха сделать что-нибудь постыдное, до того призирал опасность, что когда мать его, богиня, видя, что он стремится убить Гектора, сказала ему, помнится, так: «Дитя мое, если ты отомстишь за убийство друга твоего, Партокла и убьешь Гектора, то и сам умрешь: «Скоро за сыном Приама конец и тебе уготовлен» - то он, услыхав это, не посмотрел на смерть, и опасность – он гораздо больше страшился быть трусом, не отомстив за друзей. «Умереть бы, - сказал он, - мне тот час же, покарав обидчика, только не оставаться еще здесь, у кораблей дуговитых, посмешищем для народа и бременем для земли.». Неужели ты думаешь, что он остерегался смерти и опасности.». Эти слова Сократа недвусмысленно говорили о том, как далеко он мог зайти в своем упорстве по поводу непринятия компромисса в вопросе конфликта его и толпы. Мы можем сказать сами себе, что такая упорность со стороны Сократа явно противоречит нашему представлению о реальности и это можно диагностировать, если нам это позволено нашей нравственностью, как психотический радикал, т.е. навязчивую идею о том, что жизнь значит больше, чем совесть. Нам бы, с точки зрения принятия современной ментальности, больше подошла бы ситуация, описанная в русской присказке: « Пойду, выткну себе глаз, пусть у моей тещи будет зять кривой». Это и мельче, и не так страшно в обществе, где индивидуализм стал одной из основ нравственности, при решении вопроса о примате коллективного или индивидуального, общественная мораль однозначно на стороне индивида (во всяком случае, этого добивается идеология средствами пропаганды).

То, что устроило бы толпу, было неприемлемо для Сократа. По мнению большинства (мнение Анита, Мелита, и Лекона) речь идет о компромиссе, заключающемся, на этом этапе, в следующем: Сократ признает себя неправым в своих обвинениях адресованных общественной традиции, вернее сказать, той практике, которая сложилась в обществе, (ее можно с успехом назвать практикой двойных стандартов, или практикой нравственного компромисса), а толпа признает поведение Сократа нелепой старческой ошибкой, и милостиво сохраняет ему жизнь. Такова, по мнению большинства, приемлемая парадигма перцепции их бессознательного договора с Сократом. И что-то в речи Сократа внушает им мысль, вернее сказать, бессознательную надежду о возможности такого компромисса. Сократ говорит: «…поэтому не было у меня досуга заняться каким-нибудь достойным упоминания делом, общественным или домашним; так и дошел я до крайней бедности из-за служения богу». Кажется, что Сократ оправдывается. Но все не так, и это видно из дальнейшего развития событий. И причиной этого, как уже говорилось выше, личность Сократа. В толпе человек менее социализирован, в том смысле, что структуры личности, призванные доминировать в более позднем возрасте, или более зрелой жизни, отсутствуют. Можно предположить, что в толпе человек более эгоцентричен, или нарциссичен. Как не странно, при наличии сильного группового катексиса, т.е. отнятия либидо на цели идентификации себя, как члена группы, нарциссизм возрастает. Может это происходит за счет того, что либидо освобождается в результате утраты структур личности, которые оно в обычной жизни катектирует достаточно сильно (СУПЕР-ЭГО комплекс), а может эта механическая топика не полностью подходит для того, чтобы описать этот процесс. Но другой модели, более удачной, пока нет. Поэтому, используя эту модель, можно предполагать, что личность, находясь в состоянии массы, испытывает сильные структурные изменения традиционного, для состояния интегрированности, ЭГО. Причем, если мы говорим о разных «толпах», то можно предположить, что реальная структура катексиса меняется в зависимости от того, какая из «толп» доминирует в ментальности личности в настоящее время. Это соотносится с теорией ролевой структуры личности. На работе человек один, дома, другой, в театре, третий, и т.д. Это каким-то образом проливает свет на механизмы идентификации. В традиционных представлениях идентификация воспринимается, как нечто достаточно стабильное, меняющееся лишь в процессе развития личности, и, если говорить о динамике идентификационного процесса, то эта динамика обусловлена лишь процессами развития, адаптации, в крайнем случае, регрессией к более ранним формам идентичности. Но, как видно из вышеизложенного, можно предположить, что идентичность имеет несколько иную пластику. Сущность этой пластики в том, что в личности может присутствовать несколько идентичностей, и «проявление» в манифестной ментальности той или иной идентичности (можно в качестве синонимов привести «комплексы» по Юнгу, «субличности», «социальные» роли, и т.д.), зависит от конкретного ЭГО-состояния, т.е., в каком-то смысле, от контакта с реальностью в конкретной точке этой реальности. Но это не имеет отношения к существу повествования.

Возвращаюсь к Сократу, можно отметить следующее в рамках того, о чем говорилось выше: Исходя из нашего представления об особенностях этой личности, можно предположить, что стало препятствием для такого компромисса. Сократ и сам говорит об этом. ОН будет слушать богов, т.е., свою совесть, а не афинян, которые руководствуются личными частными интересами. Причем, эти интересы, по мнению Сократа, направлены на удовольствие в настоящем. В каждодневном существовании отдается предпочтение материальным проблемам, удовлетворению тщеславия, иных амбиций, характеризующихся, как нарциссические, эгоистические, а при столкновении этих мотивов с проблемами нравственности, последние остаются нерешенными, причем это предпочтение, как правило, завуалировано формально-провозглашенными отсроченными нравственными ценностями. Это, в каком-то смысле отрицает будущее, нанося ему вред. Речь идет о расшатывании нравственных устоев города, которые, в свою очередь, сдерживают субъективизм и волюнтаризм в правовой сфере, направленный власть предержащими на прикрытие своих корыстностей формальной правовой правильностью. Единственным социальным фактором, который может в дальнейшем сдержать этот процесс может быть нравственное состояние общества, нравственность, нацеленная на общее благо в политике, которая, собственно говоря, и разрушается. Угроза осуждения (пока еще только осуждения) не может заставить Сократа пренебречь тем, что он считает своим долгом, и тем самым не дает возможности потворствовать мелким личным интересам. Факт того, что совесть, или нравственность вообще, имеет божественное происхождение, особенность тогдашней ментальности, а не фанатичная религиозность. В наши дни существует убеждение, что грешить, в принципе, можно, главное, вовремя покаяться, отмолить грех, и тогда все нормально. Более того, говорят, что без греха нет покаяния. Это привнесено в свое время церковью в виде догмата. Сократ, как мы видим, за иной принцип взаимоотношения с богами, он считает грех (в нашем понимании этого слова) недопустимым.

Эгоист или альтруист?...

Говоря о качествах идентичности, в которой пребывает Сократ во время суда, можно отметить, что его идентичность отличается от идентичности большинства участников толпы. Еще-бы. Ведь они судьи, а он подсудимый, обвиняемый. Видимо, эта особенность его реального социального положения, как обвиняемого, и не признающего обвинения, и спродуцировала манифестацию подобной идентичности, которую реализует Сократ на суде. Он и предмет (объект) данной толпы, как носитель определенного катексиса, и участник этой толпы, как житель Афин, т.к. разделяет многие общегородские ценности. Конечно, приоритеты, и, следовательно, структура катексиса у Сократа иная, это становится более ясно, если рассмотреть данный факт в ракурсе соотнесения филогенеза и онтогенеза личности. Можно ведь весьма условно предположить, что катектирование объекта происходит в настоящем и в будущем. Есть ситуации, когда отсрочка удовлетворения желания, выступает как форма адаптации ЭГО к реальности. И в ряде случаев, эта отсрочка может быть длительнее, чем предполагаемая продолжительность жизни индивида. В этом случае мы говорим о приоритете в структуре ценностей личности катексиса себя, как члена рода как составной части города, и со смертью индивида он сам для себя не умирает, а продолжает жить в каком-то фантазийном, его личном смысле, в виде части общегородской ментальности. Говоря о соотнесении этих факторов в катексисе Сократа, из его речи видно, что эти две взаимодополняющих цели существования и развития личности, вступили в данной ситуации в некое непримиримое противоречие. Мы видим, с точки зрения Сократа, что индивидуальные актуальные ценности отдельных личностей противоречат целям общего развития, в которых содержится значительный радикал надежды именно на лучшее будущее, непременным условием которого будет сдерживание страстей в настоящем. Нельзя, по мнению Сократа, поступаться совестью ради сегодняшнего желания, тем более, если понимаешь, что это вредит будущему, и не допускаешь, чтобы так поступали другие.

Если взять это явление с точки зрения того, какому из мотивов в развитии личности отдает предпочтение Сократ, то очевидно, что он выступает за то, чтобы предпочесть будущее в ущерб настоящему. При этом, понимая, что той части его личности, которую отождествляют с телом, в этом будущем нет, его надежда связана с тем, что, действуя так, как он действует, он обеспечивает прогресс общества (рода). Сократ связывает свои положительные катексисы с филогенезом, и его представление о себе(или ведущая идентификация) в тот момент связано с филогенетическими тенденциями в процессе развития личности. Это будущее важно для него в силу наличия в структуре его личности (СУПЕР-ЭГО) долженствований предполагающих пренебречь настоящим на пользу будущему. Он катектирует часть своего СУПЕР-ЭГО, а через содержащиеся там идеалы, катектирует будущее, как фантазийное время и место нахождения этих идеалов в реальности. Такова, в общих чертах, особенность того, что можно назвать контейнером для вмещения эмоций недовольства толпы, т.е. личностью Сократа.

Он не вмещающий контейнер, и сам понимает это. И не может на это понимание не реагировать. Он говорит: «Не шумите, афиняне, исполните мою просьбу не шуметь, чтобы я не сказал, а слушать; я думаю, вам будет полезно послушать меня». Предполагая реакцию толпы, он тем не менее, не находит возможности принять ее требования. Эту реакцию можно условно обозначить термином Биона «турбулентность», и описать, как самоиндукцию агрессии. Толпа, как бы сама себя «заводит» (это можно наблюдать во многих агрессивных толпах, например в армии, в среде болельщиков, где агрессия выплескивается за рамки реальности) При этом Сократ, безусловно, испытывает амбивалентные чувства, но не поддаваясь естественному, в этих ситуациях, страху, он отвечает достаточно агрессивно, так, что фрустрирующее чувство толпы возрастают: «Будьте уверены, что если вы меня, такого, каков я есть, казните, то вы больше повредите самим себе, чем мне». А затем он, усиливая собственную агрессивность, дает еще и нравственную оценку судьям «…не думаю, чтобы худшему было позволено повредить лучшему», и, ставя точку « я защищаюсь, афиняне, не ради себя, а ради вас». Это можно описать, как свойство контейнера (Сократа), в каком то смысле перестать быть контейнером, разорвать эмоциональную комплементарную связь с источником эмоции, предлагаемых для контейнирования. Если описать ситуацию в терминах, используемых Фрейдом, можно сказать, что слова Сократа вызвали сильное сопротивление, сродни тому, как преждевременная интерпретация, не принимаясь, вызывает злость (или равнодушие) у нарушенного клиента. Фрустрирующее чувство, усилилось еще и благодаря тому, каким тоном это было сказано. Демонстрация себя, как благодетеля, отсутствие страха, да и почтения вообще, по отношению к судьям, воспринято ими, как вопиющая форма отказа в важнейшей части их идентичности, ведь казнить и миловать – это привилегия, ради которой многие из судей поступались собственной нравственностью, безусловно, испытывая и вину, и стыд при этом. Хотя, если говорить о том ЭГО-состоянии, в котором пребывали судьи, можно еще рез упомянуть о состоянии регресса, в котором они пребывали. Это состояние, в самом общем смысле, как раз и способствует проявлению той идентичности, которая характеризуется изменением структур личности в сторону ослабления надзирающих инстанций, и не только тех, что относятся к СУПЕР-ЭГО, но и тех, что входят в структуру той части ЭГО, которая «отвечает» за контакт с реальностью. Это можно предположить в случае, если мы допустим, что судьи находились, в каком-то смысле, частично, в некоей фантазийной реальности. Сократ не принимает их в этом качестве. Отказ в идентичности, это по существу, отказ в оправдании перед самими собой, поскольку групповая идентичность – условие существования группы, массы, и поэтому воспринято, как отказ массе быть массой в ее инфантильных качествах личности. Это, если идти дальше, отказ в инфантильности, наложение «взрослой ответственности», что, безусловно, более депривирующе, чем те конфронтационные суждения, которые Сократ высказывает, беседуя с глазу на глаз. Можно сказать, что этот процесс сродни тому, как Фрейд описывает панику, при разрушении массы войска, когда, например, утрачено знамя, или убит полководец. Масса всячески этому сопротивляется, более приемлемо наступить на горло собственной нравственности (СУПЕР-ЭГО), чем позволить быть разрушенной групповой идентичности, поэтому, масса убивает Сократа, выбирая из двух зол, наименьшее по ее мнению. Находясь в состоянии массы, личность теряет, как это отмечено всеми, наиболее зрелые, поздние формы Эго-организации, которые, можно сказать, обеспечивают «процветание общества, в ущерб процветанию индивида», там, где остро стоит такая альтернатива. Есть примеры, когда индивид жертвует собственной жизнью ради сохранения групповой идентичности (Например, подвиг самопожертвования на войне, как было у Александра Матросова).

Сократ мудр, мы можем предположить, что он догадывался о подобной борьбе мотивов, знал, что в итоге, он получит ту реакцию, которую получил. Можно ли предположить, что у него не было нравственной альтернативы. Например, убив себя при помощи толпы, он тем самым лишил Афины своего мудрого голоса, того воспитания, которое он вел на площадях и улицах ежедневно. Можно сказать, что он предполагал своей смертью произвести более мощный, более долговременный эффект, направленный на «разложение» вредоносной, по его мнению, массы, той ее части, которую можно назвать системой ущербной нравственности, или системой двойных нравственных стандартов. И, в этом смысле, у него не было альтернативы: любой компромисс, любая двусмысленность сплотила бы массу, придав ей большую силу, большую насыщенность массовой идентичностью. И эти катексисы были бы оторваны от СУПЕР-Эго участников толпы, т.е. от той части личности, которая является оплотом «благости» - важнейшего источника социального прогресса (об этом Сократ говорит в «Государстве»). Он просто не мог позволить разместить массе в себе свои проекции, те о которых мы говорили выше. Его стремление подражать Ахиллесу совпало с его стремлением развенчать вредоносное качество, присущее личности находящейся в массе, и решающей при этом политические проблемы. И он весьма осознанно разорвал эмоциональный контакт, который инициировала толпа, пригласив его на суд.

Вновь вернемся к личности Сократа. Но с иной грани. С точки зрения структуры ее либидозного катексиса. Можно предположить, что степень его нарциссического катектирования непомерно высока. Об этом свидетельствуют многочисленные высказывания его, когда он оценивает себя в сопоставлении со своими обвинителями, да и жителями города в целом. Далее в цитатах такие высказывания будут приведены. Сократ считает себя одним из достойнейших граждан и, не стесняясь, говорит об этом, при чем, упрекая судей-Афинян в недостойности. Это с одной стороны. Но в то же время, он альтруистичен до самопожертвования. Об этом было сказано выше. И это достаточно характерный признак объектного катексиса. За проявлением альтруизма, а именно так можно расценить его «жертвенность», стоит очень мощная потребность в подтверждении и упрочении самоидентичности и идентичности вообще (т.е. идентичности Сократа в глазах толпы). Мы ранее описывали некоторые качества, которые Сократ считает своими достоинствами. За доминирование нарциссического катексиса говорит мысль: до какой же степени нужно себя любить, чтобы не принять ни в каком виде себя измененным, сохранившим жизнь путем отказа от части себя, утратой этой бесценной для него самого части и невозможностью остаться жить с этой утратой? По сути дела, подобные бессознательные мысли можно было бы назвать суицидальными тенденциями нарциссической личности. Как говорит Кернберг, это свойство злокачественного нарциссизма, способного при сильной нарциссической травме довести носителя этого радикала до суицида. Можно вернее сказать: лишь смерть будет равноценной сатисфакцией ущемленному нарциссизму, и этот суицид – наказание ничтожного объекта, в каком- то смысле, не подтвердившего нарциссических притязаний, причинение объекту вреда, дальнейшее обесценивание объекта, безусловно, фантазийное. Однако, что-то говорит о неприемлемости такой оценки личности Сократа. Ведь явно прослеживается мотив, где Сократ делает эту жертву ради толпы, а не назло толпе. И в толпе он распознает то, что убеждает его в обоснованности такой жертвы. Видя гетерогенность массы, в части ее отношения к «его вопросу», он реально надеется, что его поступок, единственно правильный, и в каком-то смысле, он катектирует толпу либидо, любовью, признавая, что граница катексиса либидо и агрессии проходит не по «телу» толпы, а находится в каждой отдельной личности. В этой связи необходимо следующее размышление. Можно посмотреть на поступок Сократа под иным углом зрения, как на откровенно альтруистический поступок, т.е. поступок, продиктованный бессознательным стремлением сделать добро объекту (это явный признак объектного катексиса). Этот поступок обусловлен сильным либидозным катексисом в объектных отношениях (причем здесь прослеживается подтверждение Сократом его «зрелости», отсутствие нарциссической идеализации или обесценивания объекта). Ведь очевидно, что он приносит свою жизнь на алтарь общественного прогресса. Он полагает, что его смерть изменит общество, что те «вредные», по мнению Сократа, тенденции ментальности толпы будут свернуты, и ценности, против которых он выступает, будут отставлены обществом. И поэтому он атакует эту часть групповой идентичности. Зрелый, интегрированный объект усилит свои зрелые качества. Это явное предпочтение ценностей общества (речь идет о ценностях, которые общество манифестирует в качестве своих, первоочередных) своим личным, вплоть до принесения себя в жертву будущему этого общества (т.к. личные ценности предполагают доминирование заботы об этом самом обществе, как о своей основной ценности). Так какой же катексис здесь доминирует и мотивирует личность: объектный или нарциссический? Сократ, казалось бы, сам разрешает эту проблему: «Я скорее предпочитаю умереть после такой защиты, чем остаться в живых, защищаясь иначе» - говорит он после вынесения смертного приговора. Психоаналитики бы в большинстве своем определили бы это как проявление нарциссизма, как травму идентичности не совместимую с дальнейшим существованием. Но далее он говорит «И вот меня, человека медлительного и старого, догнала та, что настигает, не так стремительно, а моих обвинителей, людей сильный и проворных, - та, что бежит быстрее,- нравственная порча». Мы можем видеть, как эта «нравственная порча», которая настигла его обвинителей волнует Сократа: «Я ухожу отсюда, приговоренный вами к смерти, а они уходят, уличенные правдою в злодействе и несправедливости». Здесь, слышится эмоция, адресованная Сократом жителям города, это эмоция надежды, эмоция любви направленная той части общества, с которой Сократ связывает прогресс (можно предположить, что эта часть наличествует в каждой личности, участнике толпы). «Нравственная порча»- объект атаки для Сократа. Его речь проливает свет на то, что же является мотивом. Здесь он говорит не только и не столько о себе. Он говорит о людях, об обществе. Эта трогательная амбивалентность, вернее, форма ее разрешения раскрывает вопрос, который мы задали чуть ранее. Можно предположить, что такое разрешение вопроса «по Сократовски» свидетельствует о том, что исчез сам вопрос. Уже не стоит вопрос, какой катексис преобладает в мотивах Сократа, объектный или нарциссический. Сам вопрос кажется безнравственным, затрагивающим нас в состоянии «здесь и сейчас». И это ощущение того, что этот вопрос перестал существовать, что ситуация такова, что нельзя говорить о том кого же Сократ любит больше, себя или народ. Эти понятия, как говорили в эпоху КПСС – неразделимы (ха-ха). Можно предположить следующее: Слияние субъекта и объекта в ситуации, когда динамика психических процессов такова, что выходит за рамки личности – это достаточно очевидно в данной ситуации. О. Кернберг примерно так описывает оргазм в зрелых эротических отношениях (книга О.Кернберга: «Отношения любви»), когда на мгновение субъект и объект сливаются, границы отсутствуют. Иными словами, Сократ полноправный участник массы, и ему свойственны некоторые признаки личности находящегося под воздействием массообразования, но об этой его, специфической роли, позднее. Но возникает вопрос: а не является ли такая формулировка нашей контр - переносной реакцией? Ведь читая Апологию, хочется принять Сократа, стать на его позицию. Этот вопрос пока оставим без ответа.

Это о Сократе. Если говорить о толпе, можно отметить следующее: и здесь бросается в глаза амбивалентность в отношении к предмету разговора с Сократом, выраженная в отношении собственно к строптивому философу, на первый взгляд кажется, что граница катексисов проходит как бы по телу толпы. Голоса разделились, внешне позиции непримиримы. В каждом отдельном случае возобладал либо позитивный, либо негативный настрой. Но можно предположить, что это впечатление произведено по преимуществу, внешними условиями, самой системой того, как было организовано судебное слушание. В этом голосовании не была предоставлена возможность это противоречие снять. Ведь шары, которыми голосовали, были либо черными, либо белыми. Не было возможности соединить их причудливым, фантазийным образом в один цветной, или серый шар. Хотя именно так соединились эти противоречия в личностях большинства голосующих. Все без исключения стояли перед выбором, и в любом случае голосующие проигрывали сами себе. Ведь оправдать Сократа – значит разрушить толпу, потерять организацию, а она сильно катектирована либидо и этот катексис имеет ценность для каждого участника массы. Вера в величие Афин не подверглась сомнению даже Сократом. Силен также и идентификационный катексис, и это тоже очевидно, толпа дорожит наличием системы городских отношений, какими бы порочными часть этих отношений не представлялась Сократу. Поэтому, даже если Сократ воспринят толпой, как совесть, и осудить, значит разрушить Сократа, как часть, пусть и очень важную, своей совести. Но это не так больно, как разрушить идентификацию «мы». Можно предположить, что этот вывод сделан на почве осознания автором своей идентификации, как участника толпы. Но была и другая часть личности голосующих, которая до конца слушаний надеялась на чудо, на возможность компромисса, считая, что Сократ, грубо говоря, блефует, что он сдастся и примет обвинения. Думаю, была и другая надежда, ее можно выразить следующим образом: «Хорошо, я проголосую за обвинение, не струшу, отстаивая свою групповую идентичность, но ведь другие более разумны, они наверняка проголосуют за Сократа, ведь обвинение же на самом деле абсурдно». Ситуация чем-то напоминает поминки по самолично убиенному родителю описанные в работе Фрейда «Тотем и табу». Да, отца убили, но не по настоящему, ведь отец нас раздражал, порой очень сильно. Мы ведь можем, при желании, все вернуть назад воскресив его в ритуале тотема. Так можно описать происходящее, если мы примем то обстоятельство, что находясь в толпе, личность регрессирует, в том числе, теряет интегрированную связь с реальностью, что притупляет ответственность, допускает фантазийное разрешение проблемы. Для этого и предназначен тотем, а чтобы этого впредь не случилось, примем табу, общественно значимый запрет на подобное, а также на причины, вызвавшие это убийство (инцест, например). В описанной Фрейдом гипотезе о происхождении совести, речь идет о психических последствиях убийства, по сути дела, аналогичных убийству Сократа. И главными, по мнению Фрейда, последствиями, стало создание (или укрепление) того, что мы называем совестью в психоаналитическом смысле этого слова. Создана система взаимосвязанных идеалов и интроектов, которые, имея в своей основе вытесненные, в силу их эмоциональной непереносимости, воспоминания, стали основой индивидуальной совести и общественной морали, в том числе, религии, в том числе, семейный устоев, следовательно, и основой государства в психологическом смысле этого слова. Можно сказать, что совесть не только сформирована, как психический феномен личности, но, став групповым, спроецирована в культуру, закреплена в ней.

Мы не знаем продолжения ситуации, т.е. что было с обвинителями Сократа после его смерти. Но тот факт, что имя Сократ сегодня звучит в Истории как знамя свободомыслия, говорит о его «исторической» победе. Что там была за вина у его преследователей, какие «кары небесные» на них обрушились, в настоящее время значения не имеет, по крайней мере, для нас и наших современников. Если все происходило в соответствии с сюжетом, изложенным Фрейдом, то ничего, собственно, с ними не произошло. Просто они стали лучше, они стали совестливей, у них упрочилось СУПЕР-ЭГО, они стали более «социальными», собственно, чего и добивался Сократ.

Реконструкция последствий, «стоила ли овчинка выделки»?

Впоследствии, история Сократа перешла в разряд мифов, так или иначе закрепленных в культуре (О.Роден, К.Брюллов и т.д.), циркулирующих преимущественно в среде интеллектуальной и духовной элиты. Эта группа мнит себя носителями общественной морали, но чем-то очень неуловимо напоминает судей и обвинителей Сократа. Об этом, ниже.

Но что касается самого мифа, то очевидно следующее: Героя этого мифа мы любим, его обвинителей (речь идет о доминировании в социуме того или иного катексиса), презираем. Сократ своим поступком изменил общество, он стал примером добродетели. Но стало ли общество другим, как бы себя повели те, члены нашего общества, наши современники, которые восторгаются Сократом, в отношении современного Сократа, если бы он угрожал их коллективной идентичности столь же бескомпромиссно, как и легендарный Сократ угрожал своим современникам? Разрешилось ли противоречие между политической необходимостью и нравственностью. Где находится грань нравственного выбора политика, когда речь идет о подобном компромиссе.

Новейшая история пестрит примерами такого же линчевания инакомыслящих. Сразу возникает уже изрядно потускневший образ академика Андрея Сахарова. И эта потускневшесть не в том, что сам образ представляется потускневшим, подурневшим. Дело в том, что те нравственные ценности, которые отстаивал Сахаров, сегодня для многих граждан России весьма сомнительны. На плечах Сахарова пришел Чубайс, с его приватизацией.. Или возьмем, к примеру, А. Солженицына, сегодня его как бы нет в официальной государственной тусовке, не то чтобы его преследовали или изгоняли (как это делали раньше). Его просто нет. И дело не в том, что он умер. Книги потеряли рейтинг. Народ читающий, читает, в основном, других, менее «трудных» авторов. Социальные идеи, которые он высказывал, такие, например, как развитие системы местного самоуправления через создание земств, вроде бы частично внедрены в системе местного самоуправления, прописаны в Конституции. Однако, сегодня доминирует идея о восстановлении вертикали государственной власти, а в практике она присутствовала всегда. Ни кто не знает ни одного мэра провинциального города, который мог бы успешно противостоять власти губернатора, даже в интересах своей территории. Мэр обречен на выживание, лишь, будучи в команде губернатора. Тем самым, идеи Солженицына просто уничтожены, декатектированы в коллективном бессознательном. Это проявляется в массовом сознании, как утрата воспоминаний о них, его слова уже не жгут «сердца людей глаголом», как говорил классик. Но это конкретные идеи о социальном переустройстве, затрагивающие политическую сферу. Осталось ощущение нравственной чистоты и бескомпромиссности в отношении Александра Исаевича, которое оторвано от конкретных социально-политических рекомендаций. Мы не обсуждаем вопрос, на сколько эти идеи были реально применимы. И вообще, этот вопрос с некоторым нравственным «душком», потому, что сама постановка этого вопроса отрицает его, вернее сказать, что, рассмотрев этот вопрос при помощи «здравого смысла», мы получаем возможность его снять с «повестки дня». Примерно так был «снят» вопрос Сократа его современниками.

Возьмем другой пример: Валерия Новодворская. Не стоит говорить о том, что рейтинги этого политического деятеля сейчас просто отсутствуют. Всякий раз, когда ей предоставляют эфир или другие возможности СМИ, она выглядит достаточно нелепо. И не только потому, что внешне непрезентабельна. Мне кажется, что, будучи очень эмоциональным человеком, очень импульсивным, она хочет, пользуясь случаем, всегда сказать как можно больше. Устроители молчаливо принимают это ее свойство и используют в каких-то своих целях. Во всяком случае, всегда она производит впечатление человека, до маниакальности увлеченного своей идеей, и не слышащего, что ей говорят окружающие. Мы бы диагностировали Параною. Этого, собственно говоря, и хотят ее «политические манируляторы», имеющие, как сейчас говорят «отношение» к выработке «политики» СМИ для проведения некоей «государственной» линии.. А вообще, с точки зрения ПИАРА, она была нужна, чтобы грубо уничтожать коммунистическую идею. Насколько она преуспела, покажет время, но сейчас, в силу изменившейся ментальности, есть более «элегантные» способы борьбы с «коммунистической заразой». Правда, мировой кризис, как бы невзначай, нанес сокрушительный удар по этой «элегантности». Что же касается Валерии Ильиничны, то сейчас, я думаю, очень будет востребована ее нелюбовь к США, собственно говоря, она борется с любым тоталитаризмом. Но на уровне «здравого смысла» подавляющей массой населения абстрактный «тоталитаризм» не воспринимается. Более того, «мы» всегда за «наш» тоталитаризм, и против тоталитаризма наших «врагов». Так, что Новодворская может и не появиться на экранах в ближайшее время.

Таких примеров можно привести много. Есть и другие случаи использования опыта разрешения общественных противоречий с использованием «метода Сократа». Чтобы их обнаружить, достаточно включить телевизор. Многочисленные ТОК-шоу, где правдорубы от различных социальных идей, общностей, организаций (причем ярлык «независимый» журналист, самый популярный, но в народе очень быстро стал нарицательным), вводят нас в смущение своей «правдой». Можно, в качестве примера привести Позднера или Леонтьева, или Соловьева. Прав был Ленин, когда говорил, что истина объективна, а правда партийна. В этой связи, безусловно, чтобы не допускать решения политических вопросов «по Ленински», в том смысле, что современная пропаганда пытается сделать из Ленина «кровавого карлика», необходимо «стравливать пар». Речь идет о необходимости разряжать противоречивые катексисы, смягчать, а может быть и убирать напряжение амбивалентного отношения к доминирующим общественным традициям. А они, каждый понимает, таковы, особенно с точки зрения результата, что ежедневно внушают людям «недостойные» мысли о двойной морали, господствующей в российской власти. Все по Черномырдину: «хотели, как лучше, а получилось, как всегда» В том, что образ Виктора Степановича, как политика, не обременен СУПЕРЭГО-комплексом, многие члены его электората не сомневаются, и этим он для них ценен. Это пример того, как можно быть политиком, всегда на плаву, всегда нужным. Надо всегда делать «чего прикажут», а не что велит политическая совесть(тем более, если ее нет), тогда политик переходит в разряд «хозяйственника», и ему не до нравственных устоев. И это Черномырдинское «как всегда», для многих означает, что по телевизору сказали одно, затем деньги разворовали, и по телевизору же говорят, что виновата, например, коррупция, или «террористы», т.е. враги. Но люди, похоже, имеют свое представление, кто в этом случае эти враги. А так, как на сеансе психоанализа: увидел образ, развенчивающий эту «социальную язву», услышал, что автора не только не убили, а даже сделали президентом какой-нибудь академии, или членом общественной палаты, и «поймал», хоть плохонький, но инсайт, напряжение спало, можно жить дальше. Революционная ситуация, таким образом, отменяется. А если это подкрепить еще организационно: кого-нибудь посадить за должностные преступления, или ликвидировать чью-то «страшную» банду, то дело вообще-то совсем неплохо. Правда, действуя методом проб и ошибок, самым научным методом, его еще называют методом «научного тыка» можно порой ошибаться. Так обстояло и обстоит дело в организации избирательного процесса. Пропаганда не внушила доверия и народ (этот «серый» народ) почему-то стал частенько голосовать «против всех», при этом «злобных» организаторов этого протестного явления выявлено не было, во всяком случае, об этом широкой общественности не известно. Да и выявлять их – не те времена, на дворе демократия. Поэтому, из избирательных бюллетеней удалили графу «против всех», сославшись, разумеется, на мировой опыт, будто бы этого опыта не существовало, когда такую графу вводили. Но избиратель пошел дальше в своем настойчивом стремлении продемонстрировать свое, почти по Станиславскому «не верю», реализовать свой негативный Катексис в адрес существующей системы организации выборов, и ее непубличных организаторов. Причем, делал это мягко, просто не стал ходить на выборы, не верил он конкретным кандидатам, которые «прорвались» или «протащены» в бюллетени, и все тут (о том, что организационные возможности устроителей выборов предполагают некие механизмы «отбора» кандидатов на этапе выдвижения всем избирателям ясно). Тогда было принято «мудрое» решение, опять же на основании «мирового опыта»: ввести пропорциональную систему выборов, теперь мы голосуем за партии, а их лидеры для большинства – виртуальные фигуры. Тем более во главе «руководящей» партии поставлен человек, чей рейтинг очень высок, и не только в силу его личных качеств, но и потому, что политическая российская толпа поставлена в безвыходное положение. Кого-то все равно надо «любить», ведь при отсутствии либидозного катексиса масса существовать не может. А участники политического процесса не могут быть не «массой». Этот катексис, этот рейтинг первого лица, которое должно быть вне критики, самое ценное, что есть в существующей системе власти. Вот мы и любим Путина, а сейчас еще и Медведева, вначале «примкнувшего» но теперь набирающего свой «личный» рейтинг. Казалось бы, и «слава богу» да только организаторам надо почитать Фрейда, Лебона, Вебера, на худой конец, Макиавелли. Там, в этих книжках очень четко доказано, что лидерство – явление единоличное, и либидозный катексис не делится между двумя примерно равными лидерами. Много лидеров можно «держать» когда наличествует государственная национальная идея, и лидеры – функции этой идеи, дополняющие друг друга. А у нас с этим вопросом сами знаете как. Как будто два, а то и три разных народа, имеющих совершенно противоположные политические взгляды живут в государстве Российском. В рейтинге «Имя Россия» находятся рядом со Сталиным и Лениным Екатерина вторая, ПетрI, Столыпин. Конечно, все кто подобными делами занимаются более или менее серьезно, понимают, что метод явно не валиден не внутренне, не внешне. А «простые Россияне» думают, что дело не в выявлении имени «Россия», по аналогии с конкурсами «мисс Россия» или им подобными. Поэтому, такое «исследование» может произвести только негативный социальный эффект (с точки зрения того, что сама акция задумана, как консолидирующая нацию). Но думаю, кое-кто из организаторов это знает, но возможно в рукаве у них есть какой-то козырь, или цель их ПИАРА (истинная, латентная) иная. Да они (организаторы наших побед) наверняка об этом знают, а значит уже сейчас выбирают, как и кем пожертвовать (из двух формальных лидеров) в следующих президентских выборах. Может быть и эта акция (Имя Россия) как раз для этого и предназначена. Не допускать же мысль, что эта акция ТОЛЬКО для того, чтобы поднять изрядно пошатнувшийся в последнее время имидж судей (или жюри) в этой акции. Тех, с чьим участием мы эту акцию видим в телевизоре.

Глядя на сегодняшнюю ситуацию в стране, успокаиваешь себя только мыслью о гуманизме людей, которые эти проблемы организационно и идейно решают. Мне кажется, только вот с мировым кризисом перегнули, такая ПИАР-акция, что все трещит. Не хочется думать, что мировой финансовый кризис, наших рук дело, ведь до президентских выборов еще довольно далеко. А то получится, как в известном фильме «Хвост, виляющий собакой». Еще одна интересная аналогия, в Апологии мы не видим лидера той толпы, которая судит Сократа. Его нет. Он как-бы за кадром. В нашей современной политической ситуации, аналогичная проблема. Что это, почему нельзя, как в любом мифе, персонифицировать зло, или силу, противостоящую герою. Мажет быть, чтобы произвести более сильный эмоциональный эффект, ведь, если возникнет перенос, персонально адресованный конкретному «ответственному лицу» мы потеряем «групповой процесс», потеряем группу, но приобретем лидера. И тогда часть негативного катексиса каждый участник массы может разместить в этом лидере, и он станет виновником смерти Сократа, а не группа. Именно его и стоит осудить судом истории. Но тогда группа станет неуязвимой, в том числе и в своей безответственной инфантильной сущности, с чем боролся Сократ. Другими словами, как бы мы не персонифицировали политический процесс, главное, всех же масса, безликая толпа. Ведь и Мелит, Анит, и Лекон, с которыми воюет Сократ, скорее трикстеры, шуты, которые и пребывают в сюжете, для того, чтобы быть битыми. В эмоциональном смысле, это жертвы собственной ограниченности, невежественности. Их поступки не мотивированы катексисом их СУПЕР-ЭГО. Они, как самые глупые, взяли на себя ответственность подать жалобу, примитивно полагая, что это их прославит. Назвав их примитивными, мы имеем в виду отсутствие у них позитивного катексиса в адрес Сократа, как в адрес своей совести, потому, что этой совести у них, как мы говорили ранее, просто нет, вернее сказать, нет той части совести, которая регулирует отношения с Сократом. Это их на самом деле прославило, но в очень неприглядной роли, чего, думаю, они не хотели и не ждали. Такие люди просто нужны, чтобы контейнировать негативные катексисы. Так, например, Черномырдин был нужен Ельцину. При Президенте Путине премьеры менялись очень часто, т.к. ни кто из них не мог принять на себя вину за неуспехи управления государством. Мы помним, как высок авторитет Примакова, когда он был премьером. Это единственная причина, по которой его нельзя было оставлять на этой должности. Он набирал собственный рейтинг, масса катектировала его, отрывая, разумеется, катексис у действующего президента. Получается забавная вещь. Рядом с достойным лидером публично могут находиться только «Аниты», «Мелиты», и «Леконы», но ведь они правят бал.

И в случае Сократа, возникает вопрос, кто же то «первое» лицо, которое явно или не явно управляет «процессом». Кто остался за кадром, кто пожал лавры победы, не пожав горечи позора, а адресовав его трем обвинителям? Другой Сократ, для которого, исходя из его индивидуальной морали, неприемлемо, чтобы подрывался порядок вещей, который, хотя и плох, но лучшего не создать, и этот другой Сократ, возможно, менее моральный, более гибкий в вопросах политической борьбы, собственно одержал настоящую победу. И эта победа в том, что сохранен статус-кво толпы, а, следовательно, и личная власть этого теневого Сократа над этой толпой. Он менее утопичен, более реален, чем наш Сократ, за ним та правда, которую греки сами называли Ананке. Он находится в реальном мире, балансируя между Сциллой и Харибдой, как и все люди, которые пытаются быть справедливыми в меру возможностей, предоставленных им судьбой. Как говорится, с неба звезд не хватает, но и своего не упустит. Его нравственный выбор тоже очень ясен и конкретен. Порочен ли такой человек с точки зрения общественных ценностей? Нравственная позиция его достаточно ясна, она соответствует той идее, что кто-то должен брать на себя ответственность при разрешении противоречий, где не может быть однозначно правильного, справедливого решения, или принятия непопулярных решений в политике. Это труд управленца сродни труду пахаря в каком-то смысле. Дождь или снег, нездоровится, или некогда, надо иди и делать свое дело, это ведь нужно тебе, потому, что нужно людям, и ты хочешь, а потому и должен это делать, чтобы быть нужным этим людям. Это борьба за либидозный катексис масс. Действуя так, он становится лидером толпы, и ощущение лидерства – то, ради чего он живет, потребность в этом катексисе важнее всего. Мы знаем много людей, для которых власть является самоцелью, это их бессознательная потребность, в которой они, кстати, не признаются самим себе, т.к. это бессознательная, вытесненная потребность. Такому человеку сократовская благость представляется в виде долга, и он находит в себе смелость и трудолюбие этот долг выполнять ни смотря на душевные муки (если таковые имеются), внутренние сопротивления, ведь ему очевидно, что по большему счету, он несправедлив. Его желание исполнять долг борется с ленью, страхом рисковать, ведь этот страх весьма реален, велик шанс ошибиться и стать участником суда, но уже находясь на скамье подсудимых. Этот долг также оформлен в личности, как бессознательный интроект, совесть. Этот человек не может не принять решения, пусть даже несправедливого, если чувствует, что это его дело. Вспомним, что Сократ это осуждал, и не делал никогда, что считал своей благостью. Он говорил, что не идет никогда против своей совести, но при этом, как мне кажется, отрицал то, что мы называем «здравым смыслом» массы, тем, благодаря чему существует цивилизация. Отличие нашего Сократа в том, что его совесть бескомпромиссна, что компромисс, не благо. Другой, анти-Сократ считает компромисс неизбежным злом, а, следовательно, благом. Сродни тому, как хирург, отрезает часть тела, чтобы спасти для жизни другие его части.

Эта борьба двух Сократов так же, как и роль «основного» Сократа в нашем рассуждении, перманентна. Т.е. существует всегда. Среди тех, кто творит политику сегодняшней России, есть наверняка, и такие противники Сократа, т.е. утопического подхода к жизни общества. Мы их собираем воедино, придаем их оценке негативный смысл и пренебрежительно называем манипуляторами. А как бы мы жили без них, и вообще, этот негативизм, уж не проекция ли это нашей зависти к более удачливому и деятельному объекту, не ревность ли это к тому влиянию, которое эти люди оказывают на окружающую нас ситуацию? А может быть это жадность нас, которым все мало, и мы в силу нашей неразвитости, желаем жить лучше, не прикладывая к этому усилий. У большинства присутствует надежда, что неприятностей можно избежать, не прикладывая к этому усилий. Пусть эти усилия прикладывает другой. Нас это соблазняет. Мы этого хотим. Но ведь мы уже попадали на эту удочку, соблазненные «архитекторами» перестройки. Мы явно не спешим лично отделить зерна от плевел, как говорил Учитель. Желание достичь гомеостаза не прикладывая к этому усилий, в т.ч. психических, признак некоторого инфантилизма. Что, на мой взгляд, является показателем некоего расщепления, на хороших нас и плохих их. Это, безусловно, помогает психической стабилизации личности, когда тяготы жизни непереносимы, выступая, как защита, в психологическом, или даже психоаналитическом смысле этого слова, меня просто подмывает привести пример из Н. Мак-Вильямс. Описание этого явления напоминает пошлое морализаторство, а сам вопрос при этом не разрешается.

Вопрос неразрешен. Да и может ли он быть разрешен в рамках общественной морали, к которой мы постоянно апеллируем. Думаю, здесь решение находится вне коллективной или социальной парадигмы, вне того, чтобы объявить правильным того или иного. Решение здесь всегда индивидуально, и как в успешном анализе, оно будет заключаться в преодолении расщепления, утрате чувства непримиримости этих двух диаметрально противоположных позиций. Решение в интеграции этих позиций. Об этом попробуем поговорить чуть ниже. И вообще, патетика здесь не уместна, морализаторство, тем более.

Монстр, который убил Сократа, в каждом из нас.

Вернемся к Сократу. Конкретный случай с его позицией, проявившейся как явной амбивалентностью, которая жгла души современников, разрешился в исторической перспективе. Сократ «принят» а судьи осуждены. И то, что это было давно, спасает нас от прямой идентификации с тем, что происходило тогда. Это, на мой взгляд, тоже некое расщепление в структуре коллективного бессознательного – с его свойством переводить нестерпимое в эмоциональном смысле, в разряд мифов, т.е. того, что нас напрямую не касается. Вместе с тем, общество приняло тот факт, что так разрешать противоречие между личным и общественным, как это было разрешено в отношении Сократа, в настоящее время неприемлемо. Современного Сократа нельзя публично судить, и не в коем случае нельзя публично убивать. Нежная психика современного человека может этого не выдержать. Наверное, это тоже идентификация с Сократом, с гибнущей на общее благо личностью. Вообще, предложить нам голосовать за убийство, когда в стране введен мораторий на смертную казнь очень пикантно. Хотя, по данным некоторых социологов, большинство населения за смертную казнь. Это исходит из доминант общественной морали, склонной принимать лишь виртуальные формы насилия и погрязшей в этой виртуальной безответственности. Виртуальность, с одной стороны, является способом разрешения противоречия амбивалентности. С другой стороны, существует соблазн экстраполировать виртуальность во вне, заменяя те, безусловно, важные сферы межличностных отношений, как, скажем, воспитание детей, их виртуальными моделями. Не отрицая пользу технического прогресса, хочется самому себе задать вопрос о соотношении здесь добра и зла от этого прогресса, или о границе применения его. Кроме самого себя на этот вопрос ответить некому. Как это было с Сократом. Но цена вопроса другая, и исходя из этой цены, постановка вопроса представляется неприемлемой.

Но вернемся к ситуации Апологии. Мы остановились на противоречии, вызванном разницей подходов к разрешению амбивалентности.

Какой из двух видов разрешения амбивалентного противоречия нам более приемлем? Сократовский, когда сливаются воедино нарциссизм и альтруизм. Они сливаются в смысле того, что возникает новый, более «божественный» или, говоря словами Сократа, более благостный тип личности или отношений, и в нем нет места этой амбивалентности.

Или когда амбивалентность разрешается как компромисс, как расщепление, как вытеснение, когда непереносимость вроде бы остается, то факты ее провоцирующие находятся не здесь и не сейчас, или кто-то берет на себя вину за наличие негативного радикала в явлении, будоражащем общество. Во втором случае, когда конфликт мифологизирован, нам легче. В результате, мы не проводим аналогий между прошлым и будущим, эти эмоциональные катексисы не соприкасаются между собой, они расщеплены, хотя миф, питающий их, один и тот-же. И мы спокойно, почти без эмоций можем к этим фактам обращаться, т.к. это обращение не угрожает нашей идентичности, или неким качествам нашей жизни, а может и жизни вообще.

Возвращаясь к Биону, можно выделить следующее: рассматривая групповые процессы, Бион подчеркивал идентичность его «группы» фрейдовской «массе». В функционировании группы Бион выделял много-чего особенного, но касательно рассматриваемого нами вопроса он выделял в группе так называемого мистика. Это личность, находящаяся в группе, но для группы, по ее ощущениям, опасная. Причем опасная не рационально. Опасная в силу того, что умом не понятая, а угрожающая. Эта угроза с точки зрения ее содержания – бессознательна. Поэтому и такое название –Мистик. Он носитель социальной «тени», если использовать юнгианскую терминологию. В этом смысле Сократ – типично мистическая фигура. Он раздражает, хотя в его словах не содержится угроз. Он придает этим словам не принимаемый группой смысл. В случае, если по каким-то причинам позиция мистика принимается, то группу ждет катастрофа, под катастрофой Бион имеем ввиду изменение содержания и границ группы. В случае, если группа возникла вокруг идеи не сильно значимой для основных жизненных интересов ее членов (групповая идентичность слабо катектирована), эта групповая катастрофа не является для личностей в нее входящих, чем то трагичным, и катастрофа принимает вид реорганизации группы на несколько измененных принципах. Такие случаи известны. К примеру, абстрактно – общество, например, филателистов, или, если говорить, пренебрегая эмоциональной опасностью, можно привести пример с Пермским психоаналитическим обществом, когда там разгорелся скандал в борьбе за власть. В случае с Сократом, разрушение групповой идентичности затрагивало основы существования членов группы, поэтому, более приемлемо было уничтожить мистика. Это виделось либо как утрата им своей мистической идентичности, либо лояльность к идеям группы (являющейся основой из объединения), либо утрата идентичности в связи с исчезновением предмета этой идентичности, т.е. смертью Сократа. Но мистик, потому и мистик, что он является носителем идей бессознательно в какой-то части принимаемой группой, как полезных (идеи мистика тоже катектированы группой, но их противоречивость «основной» идее группы не разрешена, это условие того, что он является участником группы, т.е. его атака не из вне, а изнутри группы на саму себя. Говоря другими словами, он средоточие и центр проекций этих эмоциональных катексисов, вместилище отщепленной части групповой идентичности, противоречащей основной манифестной групповой ценности. Поэтому, такое уничтожение амбивалентных идей необходимое именно в силу их амбивалентности, невозможности, неприемлемости, исходя из механизмов функционирования группы, отделить принимаемую часть от не принимаемой, в данном случае является характеристикой бессознательного паттерна, или комплекса идей, принятых в этой группе. Это, в каком- то смысле, способ разрешения внутригруппового противоречия. Можно назвать эту особенность формой защиты, о чем мы говорили выше, групповой идентичности. Мы привыкли к тому, что защиты присущи личной, индивидуальной психике. Но вот, видимо, событие с Сократом пример того, что существуют и групповые бессознательные защиты. И это можно назвать с одной стороны, особенностями групповой идентичности, ведь эти защиты бессознательно приняты группой. С другой стороны, наличие защит может предположить возможность диагностики группы. Диагностики, переходя на описание этого явления в терминах политологии, или социологии, и говоря о политической группе, общественных отношений, как тоталитарных, либеральных, демократических и др. Но это ОТДЕЛЬНАЯ ТЕМА.

Если продолжить эту мысль, то станет понятно, что психоаналитическая социология, т.е. раздел психоанализа, занимающийся изучением бессознательных явлений в групповой (массовой, коллективной) психике, будет более предметна, если станет изучать подобные явления применительно к конкретным социальным ситуациям, памятуя о том, что носителями коллективного бессознательного являются члены массы, причем в состоянии, когда это членство в массе «активизировано», т.е. проявлено в явлениях, которые описаны достаточно подробно. Иными словами, когда групповая идентичность включена.

Победа за будущим, или за прошлым, или победа-фикция?

Казалось бы в «Апологии» разобрались с Сократовским диалогом . Но что-то не дает покоя, есть ощущение того, что вопрос не исчерпан. Задавая себе вопрос, что же беспокоит?, припоминается одно обстоятельство. А ведь у Сократа были дети. Как он сам говорит: «Есть и у меня, любезнейший кое-какая семья. Тоже ведь и я, как говорится у Гомера, не от дуба родился и не от скалы родился, а от людей, так что есть и у меня семья, афиняне, есть сыновья, даже целых трое, один из них уже подросток, а двое других – малолетних, но, тем не менее, ни одного из них я не приведу сюда и не буду просить вас об оправдании». Речь идет о том, что возникает вопрос: как же понимать Сократа. Он говорит о будущем, идет на смерть за это будущее, но в каком-то смысле, пренебрегает этим будущим, как отец, как глава семьи. Ведь родительский долг – безусловный моральный императив и в то время, да и сейчас еще. Если дети останутся без отца, смогут ли они стать такими, как при живом отце, может ли случиться так, что они погрязнут в нищете, невежестве, а может быть, поддадутся порокам без отцовской поддержки? Это неприятный вопрос, легче всего объявить его второстепенным, недостойным, и тем самым, отклонить. Ведь он, в каком-то смысле наводит тень на светлый и чистый, достаточно понятный, приятный и притягательный образ Сократа. На память приходят примеры того, как многие дети из непривилегированных слоев населения, находясь в нужде, тем не менее, добивались большого духовного продвижения, социального призвания. Вспоминается Ломоносов, Кулибин, ставший даже синонимом успешного саморазвития. Эти примеры призваны как-то оттолкнуть сомнения в Сократе, опровергнуть возникшее сомнение. Но вспоминается и другое. Ведь если бы Ломоносов был безотцовщиной, и вынужден был бы жить в более тяжелых условиях, работать, скажем, поденно, то у него наверняка бы не оставалось времени для чтения книг, тем более, он бы не смог посещать школу, и не обнаружил бы такой тяги к знаниям. В этом случае Россия лишилась бы Ломоносова, что может быть печальней для российской науки и общества в целом. А не может ли быть такого же изменения в судьбе детей Сократа? Безусловно, гарантий того, что события в судьбе его детей не могли бы развиваться подобным образом, нет. Отсюда вопрос: имел ли право Сократ пренебречь судьбой своих детей, будущих «Ломоносовых или Сократов» и поступить так, как он поступил? Вопрос можно эмоционально усилить, сославшись на Экзюпери с его общественной оценкой «слезинки ребенка», ведь многие считают его эмоционально правым, показывая свою идентификацию с этим высказыванием. Прав ли Сократ, позаботившись о будущем таким образом, как это он сделал? А может сам вопрос проистекает из нашей с вами проекции собственного отношения (бессознательного, безусловно) к тому, что такое родительство, из нашей родительской самоидентичности? У большинства это очень четко простроено, и достаточно сильно катектировано на уровне СУПЕР-ЭГО комплекса. Мы ясно представляем, какой родитель хороший, а какой плохой, или, если сказать иначе, что хорошее, и что плохо в поступках человека, если речь идет о нем, как о родителе. Более того, это закреплено в культуре в формах морали и права, и эта групповая идентичность не столь амбивалентна, как иные социальные стратификации, реализующие в социальной сфере иные групповые идентичности. Но если посмотреть глубже, то здесь, даже в ближайшей исторической перспективе не все так однозначно. Кажущаяся стабильность и непререкаемость групповых мифов на поверку оказывается достаточно динамичной, развивающейся вместе с нашей идеологией, и как оказывается, подверженой воздействию этой идеологии. Взять, к примеру, Павлика Морозова. Некоторое время мы считали Павлика героем и однозначно осуждали его убийц-родителей. Но надо было бороться с «большевицкой пропагандой» под знаменем гласности, развития демократических отношений, в каком-то смысле, бороться за новое будущее наших детей без «Павлико-Морозовщины», читай: без доминирования общенародных ценностей над узкогрупповыми (семейными). И мы сделали это. Павлик Морозов превратился в монстра, а его убийцы-родственнички, в мучеников, страдальцев от большевицкого режима. Как-то быстро мы поменяли мнение, и для большинства из тех, кто пережил эту скачкообразную перемену, этот факт является сильным раздражителем. Если говорить кратко, то раздражает не сам факт, что семейная идиллия дала трещину под воздействием общественных ценностей. В нашей современной российской практике, в ситуации, когда горячая информация стой денег, мы ежедневно становимся свидетелями более ужасных явлений, чем «закладывание» собственных родителей органам правопорядка. Сейчас за пенсию внук может убить собственную бабушку, или сын, своих престарелых родителей. Родители, в свою очередь не остаются в долгу, так мать способна «продать» дочь за бутылку водки. А отец отправить сына на органы за очень небольшие деньги. Все это можно конечно объявить звериным оскалом капитализма, сказав, что борьба за деньги окончательно убила общественную мораль. Если говорить языком психоанализа: малая группа (семья) стала заложницей проблем, решаемых большей группой (страна), причем, как это всегда бывает, победил сильнейший (в смысле - крупнейший). Но нас это тоже, как и в случае с П. Морозовым раздражает не только самим вопиющим фактом того, что произошло. Нас просто рвет на части расщепление групповых идентичностей. Мы как члены семьи противоречим себе самим, как гражданам страны. Одна идентичность противоречит другой. Можно сказать, что государство разрушает семью, а можно сказать, что семья разваливается по причине того, что многие не осознают, что это первичная, цементирующая ячейка общества. И что общество, как говорил Фрейд, это порождение семейных отношений, а не наоборот. Это два полюса того континуума, который охватывает совокупность оценок ситуации взаимоотношений семьи и государства. Очень похоже на вопрос, о том, что же первично, яйцо или курица, но с той лишь разницей, что исторически, и филогенетически семья все же возникла раньше и стала основой государства, а не наоборот. В этом смысле, победа или поражение, достаточно условные обозначения для иллюстрации ситуации. В самом общем смысле можно сказать, что та идентичность, которая репрессируется в данный момент за счет другой идентичности, накапливает потенциал, который можно отождествить с усиливающимся либидозным возбуждением. Декатектирование семьи, как групповой идентичности вследствие того, что общегражданская идентичность катектируется больше и либидо на семейные отношения просто не остается, это бессознательная депривация потребности личности к участию в семейной группе. Это как у Замятина в его антиутопии «Мы». В дальнейшем, уровень этого возбуждения достигает предела непереносимости, и происходит разрядка, в виде смены приоритетов в общественном мнении. Можно, конечно, сказать, что гносеология вопроса не имеет здесь сильного значения, но, думаю, это не так. Одно можно сказать уверенно: решение этого вопроса, как в случае с Сократом, где в интрапсихических групповых процессах господствует расщепление, как основная групповая и личностная защита от фрустрации, неприемлемо. Вернее сказать, такое решение ведет к возникновению еще более грозных психических проблем, которые могут найти решение в разрядке за пределами социальности, т.е., взорвать социальность изнутри. Расщепление, или изоляция одной идентичности от другой, применительно к социальному процессу, в каком-то смысле может проиллюстрировать «пороки» общества. Чем больше таких, внутренне непримиримых идентификационных противоречий, тем «больнее» общество, тем ближе грань, отделяющая его от неконтролируемой разрядки. Эта неконтролируемая разрядка, в социальных масштабах может быть названа революцией. Ее отличие от эволюционного процесса в высоком уровне импульсивности, психотичности, инфантильности. В результате такого разрешения проблем побеждает регрессивность, инволюция. Это мучительное отступление на ранние уровни общественных отношений, где теряется гораздо более, чем приобретается в результате социального «прогресса». И можно однозначно сказать, что такие явления являются испытанием цивилизации на ее право существовать. Эти рассуждения ничего бы не стоили, если бы мы не имели примера разрешения психических противоречий иным, более социально приемлемым способом. Это все тот же психоанализ. С его помощью можно снимать противоречия, не доводя отношения до психотических проявлений. Ведь реструктурируя защиты, делая их более осознанными, мы решаем этот вопрос в рамках проблем отдельной личности. Снимая мифические противоречия, как мы это делаем в клинических условиях, мы получаем более «здоровое» общество. Как применить клинический опыт к оптимизации социальных отношений? Мы помним, при этом о том сильном сопротивлении, которое противостоит психоаналитической точке зрения в любом социальном институте, любой социальной общности, всякий раз воздействие психоанализа воспринимается, как разрушающее коллективную идентичность, почти как Сократ. Есть ли в арсенале клинического психоанализа методы, которые могут снять эту тревогу, разрешить это сопротивление? Оставим пока этот вопрос без ответа. Не хочется погружаться в некие утопии.

О Сократе. Что же он сделал? Предал детей ради каких-то эфемерных целей, поступился родительским долгом, или поступил так, как он поступил, в том числе и в воспитательных целях в том числе, и для своих детей. Ведь, преподав детям урок нравственного величия, он тем самым «привил» им это величие, или, по крайней мере, сделал попытку этого, достаточно эффективную, по его мнению. Он дал им образ для идентификации, что, собственно, и должен сделать отец. Вот как об этом говорит сам Сократ в последней части своей речи, после вынесения смертного приговора он говорит о детях: «…если, афиняне, вам будет казаться, что мои сыновья, повзрослев, заботятся о деньгах, или еще о чем-нибудь больше, чем о доблести, воздайте им за это, донимая их тем же самым, чем и я вас донимал; и если они будут много о себе думать, будучи ничем, укоряйте их также, как и я вас укорял, за то, что они не заботятся о должном и много воображают о себе, тогда как сами ничего не стоят. Если станете делать это, то воздадите по заслугам и мне и моим сыновьям». Трогательно, не правда ли. В этом обращении к горожанам слышится очень многое. Что мог еще сделать Сократ, большего, для своих сыновей? Как бы это цинично не звучало, но напрашивается еще один контекст отношения Сократа и его детей. Эти слова можно воспринимать, как тест. Своеобразие этого теста в том, что, по мнению Сократа, он сделал все необходимое и достаточное, чтобы обеспечить будущее своих сыновей. И если этого недостаточно, если в результате этого они не станут «настоящими мужчинами», то значит на них «отдохнули гены», значит, что и при живом Сократе из них не вышло бы «толку». Цинично, не правда ли, особенно в контексте современной морали, где огромные средства общества бросаются на то, чтобы «спасти» заведомо ущербных детей, тех, которые инвалиды с момента рождения, и не смогут стать полноценными гражданами, какие бы протезы им не изобретали. Но, поскольку, ресурсы общества не безграничны, можно предположить, что кого-то мы обделяем, каким то сторонам общественных отношений, которые обеспечивают насущные потребности социальной жизни, в этих ресурсах отказано. Это озвучит не гуманно, но именно так решает проблему Сократ. Здесь он противник Экзюпери. То, что это была его последняя фраза на суде, обращенная к горожанам, обеспечило то, что более всего убедило в конечной правоте Сократа, в том числе, и в его поступке по отношению к своим детям. Что это была фраза, не изысканная, не патетическая, делает ее и изысканной и патетической, а главное убеждающей в том, что иного выхода ни у Сократа, ни у толпы, ни у того, кто стоял за сценой этого действия, не было. Это был единственно возможный исход, единственно возможное разрешение противоречия, которое, разрешено в данном, конкретном случае, но осталось вечным. Сколько стоит мир, одни будут гибнуть, утверждая мечту, как веру в будущее, другие будут разрушать эту мечту в настоящем под воздействием необходимости в соответствии со своим долгом, со своей судьбой, со своей совестью, наконец. Поступок Сократа по отношению к своим детям оправдан, но это не дает нам, другим, не Сократам, права поступать так же по отношению к своим детям, когда не попадя. Другими словами, дети могут быть разменной монетой в политических играх, но в крайних, исключительных случаях, тогда, когда перейдена грань ЛИЧНОЙ БЕЗОПАСТНОСТИ тех, кто решает этот вопрос. Другими словами, тогда, когда решен вопрос об их собственных жизнях, и только в случае, когда жизнь приносится в жертву общественным интересам. Очень не современный вывод, но такова ситуация. Наша система долженствований и запретов, в этой ситуации оказалась не тронутой, не развалившейся, а как не странно, еще более укрепившейся. Мы стали лучшими родителями, и это, не вопреки, а благодаря Сократу. Его поступок способствовал подключению страха смерти к катексису детско-родительских отношений, укрепил этот катексис, усилив влияние на мотивацию личности содержаний измененного под воздействием примера Сократа, СУПЕР-ЭГО. Тем самым, Сократ позаботился о будущем не только своих детей, но и детей всех тех, кто, так или иначе стал знаком с текстом Апологии. Вместе с тем, задав вопрос «о святом», о детях, получив на него ответ от Сократа, сопоставив его с современностью, с теми особенностями современной морали, которые эксплуатируют отношения к детям для решения неких идеологических вопросов, понимаем, что абсолютных, неотделимых катексисов не бывает. Детско-родительский катексис, если говорить точнее, имеет свои социальные рамки. Мы можем все обесценить, декатектировать, если встает вопрос, о примате общесоциальных (идеологических) ценностей. Иначе не было бы общества, оно было бы принесено в жертву чей-то личной привязанности, любви, страху. История доказала, что в историческом смысле «мы»-катексис доминирует над нарциссизмом, и над объектным катексисом.

Несколько слов о психических содержаниях этого процесса, который я попытался описать столь эмоционально. Массе нужна икона, идол, живой или мертвый. Иногда все равно живой или мертвый. И если, как говорил Фрейд, армии нужна живая икона, лидер, суть лидерства которого заключена в самой социальной, политической роли армии; чтобы действовать. Надо активно влиять на ситуацию, отдавать приказы, принимать решения и т.д. Поэтому идол или икона под названием полководец, должен быть живым. Более того, если он мертв, то лишается катексиса массы т.к. лишается качеств лидера, необходимых для функционирования именно этого вида массы. Другое дело – церковь. Здесь лидер нужен, и не обязательно, чтобы он был жив. Даже, скорее желательно, чтобы он не был жив. И если он не жив, то отпадает вопрос, скажем, как же функционирует его тело, например, если принять христианскую, да и другие религиозные доктрины о теле, как об источнике греха. И чтобы не сталкиваться с тем, что лидер может в каком-то смысле не соответствовать образу веры, его лучше всего убить. И вера возникает, изначально, когда лидер убит, и людей в массу объединяет общее горе и общее чувство вины, как справедливо говорит Фрейд. Если обратимся к греческой мифологии, то вопрос, станет ли тот или иной персонаж героем, решался через то, как будущий герой относится к смерти, и не просто к смерти, а к соотношению принятия смерти в обмен на избежание позора, или в обмен на какую-то иную общественно значимую эмоциональную ценность. Так Ахиллес принял смерть, чтобы избежать упрека в том, что не отомстил за друга. Гектор принял смерть, т.к. не смог прослыть трусом, и опозорить своего отца и брата, Приам готов был принять смерть, в обмен на то, что выполнит свой отцовский долг перед сыном и т.д. (Все это из «Илиады» Гомера). С. Кьеркегор писал в работе «Страх и трепет» в главе «Славословие Аврааму»: чтобы стать героем, нужно убить бога. Убивая бога, герой сам становится богом. Мы помним аналогию бога и совести у Сократа, т.е. бог, это место проекций наших идеалов. Такое качество необходимо в психическом смысле, что бы стать неким моральным идеалом, а потребность в идеале, существует, как хороший способ разрешения амбивалентных противоречий в личности. Ведь необходимость проецирования в идеал своей непереносимости, это эффективная защита от этой самой непереносимости. Не поэтому ли эти и подобные идеалы кочуют из эпохи в эпоху, становясь в той или иной конкретной ситуации мифом, актуализирующим и разрешающим наши интрапсихические противоречия. Кому-то больше подходит Иисус, кому-то Магомед, кому-то Сократ. Выбор этот иррационален, хотя в определенном смысле предопределен культурной традицией. Мы понимаем, он во многом зависит от особенностей онтогенеза личности, от того, в каких условиях, при доминировании каких дискурсов, даже в рамках одной культуры, одного этноса возникает этот выбор. И в широком смысле, Сократ нужен, чтобы множить ряды идолов, к которым мы можем обращаться, в случае необходимости, за идентификацией по поводу поддержки своей идентичности. Убив себя руками толпы, он занял некое место на полке, к которой мы обращаемся, всякий раз, если обстоятельства сферы реальности не могут быть нами разрешены исходя из логики, здравого смысла, иных данностей составляющих нашу ЭГО-организацию. Реальность не ставила нас еще в такие условия, с которыми нам пришлось столкнуться, у нас нет рационального опыта. И тогда нам нужна ВЕРА. Эту веру мы можем получить, обратившись, в том числе и к личности Сократа. Всеобъемлющ ли его образ, или достаточно ли качеств его идеала, чтобы можно было обратить их ко всем случаям жизни – наверное, нет. Но есть ли в Сократе, как образе, пригодном для роли интроекта то, чего порой нам не хватает – да.

Возвращаясь к вопросу, который мы ставили себе в связи с сомнениями по поводу нравственности поступка Сократа с точки зрения того, что, обрекая себя на смерть, он оставил детей без отца, мы можем сказать: если память отца делает больше, чем некоторые живые отцы, то Сократ прав и нравственен. Роль отца на всех этапах психосексуального развития, как учит нас психоанализ, преимущественно, в том, чтобы быть образцом, и, в свою очередь, в виде образа, стать составной частью личности будущего взрослого человека. В этом смысле, Сократ, в том числе тем, как он умер, выполнил эту роль, как нельзя лучше. И мы понимаем, что, останься он живым, при помощи компромисса, либо иным путем (пусть бы даже путем побега, ссылки), его роль, как образа, была бы не столь безупречна. Здесь он также разрешил противоречие «по Сократовски», предпочтя риски от жизни в материальном мире без отца, тому, чтобы заложить во внутренний мир ребенка ущербную модель будущей совести. Иными словами, заложил модель морали будущего Сократа в своих детей, тем самым, приумножив себя в них, и, в каком-то смысле, облегчив им жизнь. Им теперь в случае, попади они в ситуацию Сократа, не надо ссылаться на богов, достаточно сослаться на своего реального отца, а это ближе к реальности, следовательно, убедительней. А для Сократа это шаг, сделавший его чем-то вроде бога, ведь убив себя, как и Авраам, по версии Къеркегора, он убил бога.

Несколько слов о том, как представляется эта ситуация и это противоречие, если его вычленить из тела отношений современного мира, и вообще, надо ли это делать, может быть это частный случай, красивая легенда, которая несет лишь эстетическую функцию, или преимущественно таковую. Да нет, жизнь, по прежнему, проходит в борьбе между Сциллой и Харибдой, как справедливо подчеркнул Фрейд вслед за древними мудрецами. Ничего не изменилось. По большему счету, кто такие Афиняне, осудившие Сократа - современная европейская цивилизация, к которой в некотором смысле россияне себя причисляют. Кто такой Сократ: та, рвущаяся в мир наших противоречий идея духовности, справедливости, «благости», если говорить по сократовски, которая необходима нам, по сути дела, чтобы жить. Ведь если отказать нам самим себе в этой идее, то останется только онтогенетически оформленная потребность потреблять любой ценой, действуя так, что после нас «хоть потоп» а это значит, как подчеркнул Фрейд, отказать себе в себе самом. Отказать в том, что потребность, или влечение к сохранению вида, доминирует над потребностью в сохранении рода (человеческого). Получилась некая версия «циничного» выхолощенного материализма, к которому зачастую сводят материализм его противники, если событие происходит в сфере идеологической борьбы. Не правда ли, очень патетично, даже противно говорить, из-за этой патетичности, разумеется, а не из-за содержания, которое в моем понимании, оскорбляет мой же собственный дискурс.(не умеем мы еще правильно говорить). Сославшись на работу Фрейда «Я и ОНО» можно увидеть, что и в животном мире и в неживой природе это противоречие разрешается в пользу целого, при этом частности, индивидуальности приносятся в жертву, если такая дилемма возникает, и если эти частности не служат улучшению рода.

Как и когда это уже было?

Хочется системно рассмотреть, вернее, изложить то, как представляется актуализированным сегодня это древнее противоречие, но сразу же возникает ощущение, что это все уже сказано, а изобретать велосипед ведь не хочется (то ли стыдно, то ли досадно, не пойму). Но надо наступить на горло собственной песне, а вдруг получится что то новое. Сразу же возникает вопрос, с какой исторической точки начать, ведь начать, все равно надо от «печки», т.е., откуда попало, как говорят русские. Но поскольку с историческим образование проблема, или пробел, по самоощущениям, боюсь «попасть впросак» как говорят те же самые русские. Но сам себя уговариваю: не надо бояться, русские добрые люди, простят, если что не так, и поймут. Ну, все, уговорил.

Начну вот с чего. Если мы читаем сейчас, например Гегеля или Спенсера, то нас охватывает раздражение (иногда, конечно), и манифестируется оно в следующих мыслях (в частности, у меня): эти великие умы тратят по нескольку десятков, а то и сотен страниц, чтобы, в итоге, доказать банальнейшую мысль, которая дана нам, современникам перестройки, с воспитанием, и поэтому, для нас в доказательствах не нуждается. Сразу возникает вопрос: ведь правы американцы, сокращая старые тексты. Если эти тексты используются в системе образования для того, чтобы закрепить или усвоить какой ни- будь материал, не имеющий, по их мнению, некоего эстетического содержания, или, эстетической ценности, как, скажем, стихи. То можно очень сильно сокращать, адаптируя дискурс материала к современному языку, если так можно сказать. Правда, они умудряются издать «Войну и мир» в виде брошюры из 120 листов книжного текста, но это, они и сами понимают, перегиб. А вообще-то, проблема адаптации дискурсов, конечно же, актуальна. Ведь язык развивается и смыслы искажаются, устаревая, становясь не объемлющими, не выражающими того, то означаемо, и это обусловлено объективными процессами. Но мы говорим об этой проблеме применительно к литературе, и ее значимому разделу: философским текстам (ха-ха), а это очень серьезно, т.к. выплеснуть из купели ребенка вместе с водой, вполне в русской традиции, и русском стиле. Даже перевести текст с языка на язык, и то сомнительно, с точки зрения передачи содержания вложенных туда смыслов. Об этом Фрейд говорит в «Толковании сновидений», выражая сомнение, что эта книга будет понята, кем ни будь, кроме немецкоязычных читателей. Но нам не хочется разделять подобные сомнения, применительно к психоанализу. Ведь это означало бы согласиться с мыслью, что психоанализ нам, не носителям немецкого языка недоступен. А как же тогда американцы, заявляющие свое первенство в развитии психоанализа. Убери у них Фрейда, что там останется. Но вернемся к великим. Доказывая при помощи логики, что мироздание обусловлено некоей идеей, или духом, Гегель, тем самым, попытался разрешить, безусловно, в том числе, среди прочих, великих, по его мнению, вопросов, так же и вопрос о том, что же, все таки, победит в исторической перспективе, вернее сказать, что же первичнее: рутинное следование бытовой необходимости, пусть даже оформленное в виде общественного (социального) долга, или движение сквозь бытовые проблемы, к духовности, как первооснове мироздания и миропонимания? (да простят меня ортодоксы от «классического» понимания и прочтения Гегеля). И насколько его идеи в сути своей противоречат словам Ницше «бог умер». Какого бога убивает великий мыслитель, того, что на картинках в церквях, т.е. лубочноного, и в чем-то, помогающего церковному мракобесию викторианской эпохи, или того бога, содержание которого созвучно идее «благости» у Сократа? (бог в тебе, когда ты благостен) И убивает не ради убийства, или чтобы прослыть оригинальным (стать героем по Къеркегору), а чтобы освободить место для бога «благостного», Сократовского. Т.е. для истинной духовности, проявляющейся, по мнению Ницше, в ментальности общества в виде нравственности, но, подлинной, а не «официальной», синонимом которой, является этот лубочный бог, церковь, в ортодоксальном смысле этого слова. Т.е. место освобождается для гегелевского духа, и в этом Гегель и Ницше – союзники, а не противники, и тем более не конкуренты (какое противное «коммерческое» слово). И не решают ли они ту же проблему, что и Сократ, но современным им методом (причем Гегель более, а Ницше менее картезианским, более близким к тому, как эту проблему решил Фрейд, но об этом позднее).

Возьмем идею феноменологии Э. Гюссерля. Если попробовать понять сам мотив того, почему Гюссерлю была нужна, таким образом сформулированная идея феномена, как чистого, отделенного от традиций, в том числе и научных, восприятия и понимания явления, в той первозданной, или чистой истинности, каким оно существует без восприятия, или до восприятия, то можно предположить, что события развивались следующим образом. Ссылаясь на Лакановскую модель психики, предполагаем, что в регистре реального этого мыслителя обнаружило наличие раздражения от того, что в познании познания он столкнулся с необходимостью разделить явление от привнесения в его понимание того, что называют предшествующим опытом, традицией, культурой (во Фрейдовском понимании этого явления), что эта самая культура (во Фрейдовском понимании этого термина) не позволяет воспринимать истину, вернее сказать, маскирует понимание в той его части, где оно может противоречить некоей культурной традиции, где эта истина может разрушить эту самую культуру. Это нужно было для целей понимания, он попытался. таким образом отделить зерна от плевел. Вообразив себе это, он тем самым переместил раздражение в регистр воображаемого (мы берем схему психики, которую сформулировал Ж.Лакан). Он понял, что собственно представляет это раздражение, и как его можно мыслить, с точки зрения того, чтобы разрядить, снять, разрешить. Затем началось самое, на мой взгляд, трудное, нужно было стать понятым, привнести это воображаемое в регистр символического, т.е. сделать достоянием научной (философской) общественности. И вот, до предела понятная самому Гюссерлю мысль, или образ, или идея (в узком смысле этого слова), «материализовалась», или символизировалась, как достаточно сумбурная, малопонятная, внешне противоречивая концепция Феноменологии, причем концепция, оставляющая возможность другим мыслителям наделять символы Гюссерля своими смыслами, как мне кажется (да простят меня ортодоксы от философии). А первопричиной, как мне кажется, было противоречие в бессознательном восприятии Гюссерлем той же самой противоречивой проблемы которую решали все упомянутые нами мыслители: « В чем сила, брат,? В правде, а вот брат говорит: в деньгах,» - эта цитата из известного кинофильма С. Бодрова(старшего) адаптирует проблему к нашему современному дискурсу, вернее сказать той его части, которую называют сленгом, и кажется вульгарной, как в свое время греки говорили: «О, эта вульгарная латынь». И этот вопрос, по моему звучит примерно так: надо ли в понимании истинности того или иного явления доверять своему пониманию, или следует оглядываться на то, что можно описать как внешний критерий правильности этого понимания (нужно ли постоянно изобретать велосипед, находя в каждой последующей модели что-то новое, оригинальное), находящийся во вне, в культуре, например, или содержащегося в чьем-то частном авторитетном, а может быть, и не авторитетном мнении. И Гюссерль становится здесь на позицию, казалось бы, Сократа, говоря, нет, нельзя, для истинности понимания мы должны взять явление в его первозданности, как феномен, очищенный от наслоений в виде формулировок понимания этого явления другими личностями, т.к. на этапе символизации (по Лакану) обозначение понимания может быть оторвано от ряда его существенных содержаний, вплоть до некоего искажения сущности, когда мы говорим о понимании понимания. И таким, искаженным образом закрепиться в культуре. (Во, загнул, как философ). Это сродни разрешению переноса в психоанализе, когда мы хотим отделить переносные эмоциональные содержания от реальных, т.е. вызванных реальным восприятием, реакций. Мы тешим себя мыслью, что нам, в психоанализе это удается. На самом деле, те, кто реально работает с клиентами, и при этом остается адекватным, т.е. достаточно познавшим собственную психику в ее реакциях на реальность, известно и сомнение на этот счет, и страхи, порожденные этим сомнением, но еще страшнее безапелляционность отдельных деятелей психоанализа. Где же здесь истина: безоговорочно следовать теории, когда работаешь с переносом, или идти за собственными ощущениями, в результате попасть своей интерпретацией в собственную паранойю, а может быть, истину, открытую только для тебя. И всевозможные попытки как-то это систематизировать, уж не решение ли это вопроса в пользу толпы, осудившей Сократа (я имею в виду различные организации в психоаналитической среде, претендующие на истину в последней инстанции, и воюющие между собой за эту псевдо истинность, и критерием победы становится более прочное закрепление той или иной организации в структуре социума, т.е. в культуре, и можно ли иным путем, как делал Сократ, т.е. «слушая богов» получать подтверждение истины «из первых рук», т.е. – от себя). Конечно, здесь, в психоанализе, определенным образом проблема решается в супервизии. Но это в случае, когда супервизор, берет на себя ответственность за истинность своей интерпретации процесса анализа, и здесь так же актуальна проблема, когда он бывает соблазнен поддерживать альянс вопреки истине, но в тревоге потерять оплату за эту самую супервизию, или вступить в противоречие с иными, не его, мнениями об истинности того или иного явления в анализе. Тоже вопрос.

Ну ладно, пойдем дальше, да простят меня ортодоксальные психоаналитики. Ведь мы знаем, что Фрейд, допуская в организационной сфере компромиссы, не допускал их в сфере «идейной», хотя, как и у Сократа, соблазны у него были постоянно. Но на то он и Фрейд, чтобы эти соблазны преодолевать по - своему, по-фрейдовски. И в каком-то смысле его личность, пока он был жив, служила гарантией того, что есть «верховный судья», «живой бог» в вопросах, касающихся психоаналитической теории и практики, но как только его не стало, разгорелась война за правильное прочтение, развитие, интерпретацию наследия Фрейда. (Я буду сейчас говорить гадости). Невольно думаешь, что психоанализ, как организация, невозможен. Что только вокруг идей, связанных с психоанализом собирается более чем 3 человека (по-русски сказать, первичная партийная организация) так начинают доминировать групповые процессы. Это мягко сказано. И эти процессы очень сильно походят на поминки, где делят наследство. Толпа забыла, зачем собралась, и каждый, попадая в состояние участника массы, начинает вести себя инфантильно, иррационально. Хотя, если взять отдельно каждую личность, тогда, когда, скажем, он преподает, или ведет анализ - милейшие, грамотнейшие люди.

Но вернемся к нашему вопросу. Итак, Э. Гюссерль разрешал примерно, тоже противоречие, что и Сократ, но в своих социально-культурных и субъективных личностных условиях. Для себя, как для личности, идентифицирующееся с исследованием этой проблемы, безусловно, он противоречие разрешил, но не всем остался понятен, ведь тишина кабинета ученого не очень предполагает видеть в этой работе личный подвиг, личное мужество. Т.е. его способ разрешения этого вопроса не стал универсальным культурным императивом. Он не совершил подвига, не соотнес, как Дж. Бруно, свое открытие и его обнародование с риском для своей жизни, поэтому его действия не восприняты, как подвиг, делающий его богом.

Далее хотелось бы рассмотреть предвоенный период, творчество К. Ясперс и, сразу же послевоенный, идеи Франкфуртской школы критической социологии. Я имею в ввиду Маркузе, Хортхаймера. Маркузе, хотя, как то не очень популярен в самой Германии, во всяком случае, менее, чем его прославленный коллега Т.Адорно, все же, на мой взгляд, более остро и наглядно ставил и разрешал эту древнюю проблему. То как он сформулировал характеристики толпы, теперь уже глобальной, транснациональной, а не каких-то там Афин, пусть даже Афин, являвшихся в то время одним из центров знания, мудрости. Его «принцип производительности» можно соотнести с желанием, тоже, достаточно неосознанным, предпочесть жизнь в ее маленьких радостях, тому, чтобы положить эту самую жизнь на алтарь будущего, став примером, или создав прецедент того, как лозунг «честь превыше всего» может работать в критической ситуации. Принцип производительности, по мнению Маркузе, ведет цивилизацию к гибели, во всяком случае, к деградации, и в случае осознания этой проблемы, этот принцип следует отвергнуть. Правда как, где и когда, а, главное, какими силами отвергнуть, Маркузе не рассматривает, т.е. обнажая проблему, ее не решает, достаточно справедливо полагая, что обнажение, показ проблемы, достаточно большой вклад в ее разрешение. В этом смысле, он далеко не Сократ. Далее идет Ю. Хабермас, преемник Адорно и Маркузе во Франфуркской школе критической социологии. Он предлагает некое разрешение. На вопрос: где будет разрешаться это противоречие? он отвечает: «Местом его разрешения может стать коммуникативное пространство», а на вопрос, кто это будет делать? Отвечает: политическая общественность - некий коллективный Сократ, рекрутированный из числа наиболее прогрессивных и духовно продвинутых людей нации, государства, человечества. Вопрос за малым, это пространство надо создать, или вычленить из всего многообразия социальной коммуникации, отделив зерна от плевел, а эту общественность сплотить, или вернее сказать, вычленить из масс, которые, при этом будут ей достаточно доверять. Более похоже на прогноз развития при благоприятном стечении обстоятельств, чем на модель разрешения обозначенной нами проблемы. Если обратиться к той модели социальных отношений, которую разработал Фрейд в «Психологии масс и анализе человеческого «Я»», то в рамках его терминологии можно сказать следующим образом: требуется некая новая масса, со всеми необходимыми атрибутами, объектами, катексисами, как это описывал Фрейд. Эта масса, по мнению Хабермаса, объективно необходима, т.к. будет решать насущную социальную проблему: регулировать общественные отношения в части нахождения компромисса между личными желаниями и социальной необходимостью в сфере политических отношений. Но только вот подобных проектов было много. Т.Мор, Т.Кампанелла, и т.д.

Конечно, работы этих исследователе более глубоки, и написаны не с целью, разрешить вычлененный нами вопрос о том, каковы же психодинамические процессы между амбивалентным лидером и массой в диалоге Сократа «Апология». Но, решая свои, по-своему сформулированные вопросы, они так или иначе, делали попытку разрешить и тот вопрос, который мы выдели в Апологии, в том виде, как он там присутствует. Мы позволили себе использовать, понятые нами по своему, смыслы, содержащиеся в работах выше названных мыслителей для подтверждения своих мыслей, не отрицая и не опровергая тех содержаний и выводов, ради которых эти работы писались. Кстати, за экономией времени того, кто пожелает это прочесть, скажем, что Ясперс, Бодрияр так же, как и Хабермас, рассматривая в числе многих проблем и эту, склоняются к моделированию благоприятных прогнозов, а не к формулированию разрешения этого противоречия. Собственно говоря, этим и отличается критика от конструктивной деятельности, а Сократ от того, кто стоит за кулисами действия, описанного в Апологии.

Из тех исследователей, которые пользуются сейчас заслуженным успехом, и в работах которых, как мне кажется, есть некоторые мысли, содержащие «план действий», можно отметить Р. Генона. Если его перефразировать, что может, конечно, показаться вульгарным, то можно описать его предложения по реформированию общества следующими словам: Нужно внести в общественную жизнь духовность, которая ранее больше в ней присутствовала, т.е. вернуть положение церкви в государстве, а в самой церкви подчинить догмат вере, сделав веру основой церковной деятельности. Я, безусловно, очень упростил Р.Генона, но применительно к нашей проблеме, думаю, выразил его смысл достаточно точно. Но, многие, в том числе и я, соглашаясь с тем, что его предложение полезно, посчитали бы это утопией. Мне кажется, что в первом случае была бы воссоздана феодальная олигархия, в условиях современного технического уровня еще более деспотичная и жестокая, а во втором случае, мы знаем, что реформация разрушает мировые религии, от которой и так остались жалкие ошметки. И Генон, предвидя такую реакцию, видя, что такие рассуждения имели место в истории говорит: «Вместо того, чтобы попытаться возвысить себя до истины, современный человек претендует на низведение истины до своего собственного уровня» (Критика современного мира). И я вижу в этой фразе Сократовское возражение толпе, в том числе и мне, и принимаю это возражение. Высказывания Генона завораживают открывающимися смыслами, потому, на мой взгляд, что содержат возможность идентификации его предложений с мечтой многих о более справедливом и духовном мире, неким активированным мифом, как эмоциональной сатисфакцией происходящему торжеству вопиющей бездуховности.

Далее, продолжая поверхностную, на первый взгляд, практику поиска подтверждений того вывода, который мы сделали, говоря об истории рассмотрения сократовского вопроса, хотелось бы выделить очень понравившийся своей внутренней логикой, курс лекций М. Фуко под названием «Герменевтика субъекта». Здесь автор исследует, в том числе и Сократа, где, в менее драматической ситуации, Сократ разрешал, как мне кажется тот же самый вопрос. Речь идет о двух других диалогах Сократа: «Алкивиад» и «Пир». Фуко, вслед за Сократом вычленяет из многообразия всех содержаний смыслы, в соответствие с темой его лекций, относящиеся к системе ценностей личности с точки зрения ее отношения к себе самой. Он приводит пример того, как лозунг, или тезис: «познай самого себя», включен Сократом в лозунг «позаботься о себе», предположительно, по той причине, что второй лозунг включает все «разумные» смыслы первого, но его содержание этим не исчерпывается. Фуко, вслед за Сократом считает его гораздо более объемлющим, значимым, от части, решающим вопрос того, где находится и наш ответ. То, что мы обнаружили, или нам показалось, что мы обнаружили у Фуко, можно сформулировать следующим образом: «Лишь тот достоин счастья и свободы, кто каждый день идет за них на бой» (ха-ха). Возникла эта великая мысль, как бы сама собой. Но в ее формулировке много того, чего хотелось бы сказать об отношении Фуко и Сократа в их оценке разрешения противоречия, обозначенного в «Апологии». Заботится о себе, это значит, быть правым по отношению к самому себе, ставить превыше всего собственную внутреннюю правоту, а там, с точки зрения судьбы отдельной личности, будь что будет. Для этого содержание себя (мы бы сказали, своего внутреннего мира, своей совести, и т.д.) нужно познать, отделив, что называется «зерна от плевел», т.е. отделив экзистенциальные страхи, соблазны, от того, что можно назвать «ядром» личности. В каком-то смысле можно сказать, что это ядро (древние говорили о его божественности, мы называем его плодом филогенетического развития человека, его индивидуальным и коллективным СУПЕР- ЭГО, культурой, моралью, или еще многими словами, по смыслу того, о чем мы говорим, синонимами) Личности. Но без влияния того, что Генон называет индивидуализмом, того, что можно назвать «Традицией». Можно сказать, что это ядро, в том содержании, которое мы вкладываем в смысл произнесенного, требует и достойно нашей любви. Это то, о чем, собственно, и надо заботиться, так это мыслил, по мнению Фуко, Сократ. И среди иерархии многочисленных смыслов себя, этот, основа, суть, то, без чего говорить о личности, по мнению Сократа, смысла не имеет. Все остальные качества либо помогают, либо мешают проявиться этому, главному. Но чтобы оно проявилось, нужны некие условия. Их можно прочесть у Сократа и Фуко, и соответственно, описать по разному в зависимости от ракурса, в котором читатель исследует мысль автора. Мы хотим сказать о нашем понимании этого смысла применительно к нашему сюжету (Апология). И наше описание можно коротко сформулировать: «Нужно выйти, насколько это можно из толпы». Об этом Фуко говорит уже, ссылаясь на историческое продолжение этой мысли. Он говорит о самоограничении, от мирских благ (аскеза), как условии постижения себя, и помощи этому, познанному себе. Имеется в виду, мирские блага, те, на которые направлены наши страсти. Как мы с вами помним, страсти, это инфантильное проявление влечений, не соотнесенное с культурной традицией моральных ограничений, проявляющихся в личности, как комплекс совести. Собственно, из названия лекций Фуко: «Герменевтика субъекта» следует, что предметом рассмотрения и станет та самая герменевтика, т.е. весьма конкретный способ познания самого себя самим собой, познания не эмпирического, а герменевтического, по мнению Фуко, пожалуй, единственно правильного и возможного познания личности. И хотя Фуко в этом смысле критически относится к психоанализу, думаю, здесь виноват не Фуко и не психоанализ, а специфика феномена того, как Фуко знакомился с психоанализом. Но об этом не будем, долго. По словам П.Куттера, психоанализ, если это не техническая процедура, и есть способ герменевтического познания личности. Вообще, немцы мало когда понимали французов, и наоборот. Только русские стремились понимать и соотносить их между собой. Видимо поэтому два выдающихся современника Куттер и Фуко, оба читая Сократа, не читали друг друга. Поэтому, говоря об одном и том же, не слышат друг друга. Ну ничего, русские им расскажут об них применительно к тому, что они стоят где то рядом друг с другом.

Иными словами, исходя из того, что предложил Фуко, можно рассматривать решение вопроса, который поставил нам Сократ, как «быть верным самому себе». Себе, в смысле своему ядру, основе своей личности, которую, как мы уже говорили, Сократ отождествлял с неким божественным началом, а Фуко говорил, что это начало нужно познать, для того, чтобы, как Фуко говорил вслед за Сократом, позаботиться об этом себе, который и есть та часть личности, единственно имеющая право (речь идет о моральном праве) быть судьей и себе и этому миру. Это уже не только констатация возможности благоприятного прогноза, как было отмечено у других авторов, это, в каком-то смысле, метод разрешения нашего вопроса. Но из описания видно, что этот метод не может быть инструкцией по применению в обществе, т.е. поведенческим, правовым или моральным императивом. Не говоря о том, что перевести этот метод в правовое или политическое применение вообще не представляется возможным. В этом смысле, здесь заложено предположение о неблагоприятном прогнозе, который дает Фуко возможности самой «герменевтики субъекта», как методу массового применения, имеющему какие бы то ни было, последствия для «изменения ситуации» в этом вопросе. Фуко говорит, как мне кажется: «Проблема, которую решал Сократ - вечная, и в обозримых исторических рамках- неразрешимая, т.е. всегда воспроизводящаяся в обществе, исходя из конкретной ситуации соотнесения общественной морали и личности. Решение находится в направлении просвещения масс, надо массу «дотянуть до уровня Сократа» а это дело долгое, трудное, и, как показывает история, не всегда успешное». Кроме того, как мы отмечали выше, масса этому активно сопротивляется, вплоть до убийства этих самых учителей, дерзнувших ее научить, следовательно, разрушить.

Страсти, то, что заставляет нас забыть о душе, о морали, преимущественно связаны с телом, с бренностью, с тем, что потребности тела заставляют нас, зачастую поступаться совестью, духовными принципами. В этой связи стоит упомянуть о месте, где этот компромисс решается постоянно, ежеминутно. Это место всегда искали, но до сих пор не находили. Занимается этим и психоанализ с той или иной долей успешности. Речь идет о психосоматической границе.

На границе тучи ходят хмуро…

ОТВЛЕЧЕНИЕ: Вообще то, этот вопрос сходен с проблемой поиска психосоматической границы. Ее, как и вечный двигатель, постоянно ищут, периодически объявляя о том, что вот, наконец, нашли. Но всякий раз оказывается, что не совсем это так, потому, что признаки этой границы обнаруживаются только косвенные. Это сходство заключается в следующем. Все что мы делаем, это определяем, как вербально выразить то, почему мы считаем, что Сократ прав, в том, как он разрешил вопрос о верности поступка, в случае, когда речь шла о предпочтении в выборе мотива: долг или выгода. (Можно привести и другие ракурсы проблемы, которую мы обнаружили в Апологии), Это означает перевести решение из духовной сферы в материальную, если так можно выразиться. Материальная сфера ставит вопрос, он откликается в духовной сфере, и мы вновь переводим его, уже решенным, в материальную, т.е. обозначаем в понимаемом, а следовательно, культурно адаптированном и вербально оформленном дискурсе. Это более широкий, вернее сказать, иной вопрос, чем проблема долга и чести, и менее катективованный эмоционально для тех, кто читает текст Апологии. Т.е. этот вопрос менее пригоден, в силу большей абстракции к тому, чтобы быть мотивом для идентификации с этим вопросом. (Он не так жжет наше сердце - сказал бы поэт). Представим модель того, что мы назвали сочленением духовного и материального в процессе выражения тех или иных идей в личности. Моторика вербальной артикуляции, это, безусловно, соматический, материальный процесс. Мысли, которые находят выражение в этом произнесении, в какой-то момент преобразуются во внутреннюю речь, а затем произносятся. Эти мысли можно отнести к ментальному, духовному, идеальному, т.е. к психическому. К сфере нематериального, если так можно выразиться. Как эти мысли возникают, по сути дела пока для нашего рассуждения значения не имеет. Но в самых общих чертах, бессознательные мысли, как указывал Фрейд в «Толковании сновидений» это попытка психики соотнести аффект, вызванный неким возбуждением, с возможностями его разрешения, исходя из опыта. Т.е. интернализованного успешного либо неуспешного факта восприятия предшествующих попыток разрешения конфликта, данного нам в ощущениях, вызвавшего подобный аффект. Это идеальная попытка соотнести этот аффект с реальностью, или с представлением о реальности на момент возникновения аффекта. Внутренняя речь, на мой взгляд, может быть двух типов: внутренняя речь для себя, и та внутренняя речь, которая подвержена обработке наших представлений о том, насколько она будет воспринята реальностью (аудиторией). Можно тут много, чего напредполагать, можно соотнести преобразование этих «речей» с процессом вторичной обработки сновидений, можно сказать, что первая речь более соответствует внутренней символике (а может даже правильнее сказать, мифологии) личности, т.е. структурирована более глубинными (или, иерархически, более ранними) символами. Можно провести аналогию со свободным ассоциированием в ходе психоаналитического сеанса. Мы пытаемся добиться того, чтобы речь была наименее «обработана», т.е. наименее соответствовала нашим представлениям о том, как должна звучать наша речь, исходя из наших желаний, быть воспринятым тем или иным образом. (Вот ведь, вроде простая мысль, а я испытываю затруднения с ее выражением, это иллюстрирует вышесказанное). Как не странно, но граница между идеальным и реальным (материальным) проходит, как мне кажется между речью «для себя» и внутренней, но «проговоренной» про себя речью, или проектом внешней речи. Ведь при внутреннем проговаривании мы моделируем ее звучание. Думаю, что это сродни настоящему звучанию, здесь ведь может присутствовать артикуляция в виде «шевеления губами», зачастую, это та же речь, но в условиях, когда «не подается воздух», т.е. не производятся акустические колебания. Кстати, акустические колебания, это не абсолютное условие речи внешней. Можно сказать, что это «усеченная» артикуляция. В этом случае психический аппарат делает все, как и при произнесении, но моделирует само произнесение не полностью, а в какой-то момент, обрывая процесс произнесения. Вот этот момент «обрыва» может быть назван куском психосоматической границы (не границы в смысле точки на линии, а интервала психического и одновременно соматического пространства, где это происходит). Можно предположить, что механизм, который «обрывает» произнесение аналогичен защите личности. Вернее сказать, работе этой защиты. В какой-то степени, здесь работа защиты может быть воспринята самой личностью, т.е. можно сказать, что это еще и фиксация перехода бессознательного в сознание, не произвольная, а такая, которая происходит сама собой, проявляясь, в каком то смысле, как черта характера. И речь, которая находится по «психическую» сторону этой границы, является «свободной ассоциацией», а все, что «за ней», если эти две речи различны - это обработка. Или, как называл Д. Винникот – интеллектуальный (либо иной), сговор с нашим представлением о реальности, или его попытка, т.к. сговор, это тогда, когда аналитик «принимает» за чистую монету то, что ему навязывает пациент под видом «свободной ассоциации», или делает вид, что принимает, облегчая себе жизнь в работе с конкретным пациентом. Но, говоря о том, что аналитик может искренне принимать такую «обработанную» речь за свободное ассоциирование, надо сказать, что это не аналитик, потому, что это не анализ, в самом прямом смысле этого слова. Это значит, что человек, называющий себя «аналитиком» профессионально непригоден, т.к. не обладает эмпатией, Вернее сказать ему мешают собственные проблемы быть эмпатийным. Он либо не чувствует, что это не ассоциация, либо не обладает интроспекцией, т.е., не имеет осознанного контакта со своим бессознательным (речь идет о контакте, который можно назвать подготовленностью аналитика для работы с контрпереносом, в виде восприятия этого конртпереноса.). Можно также предположить, что так проявляется страх аналитика, ну это уже ни куда не годно. Для любого, кто ответственно занимается психоанализом, это вопрос очень значим. И он, как и в Апологии, разрешается двумя типами «правды»; одна, идущая из СУПЕР-ЭГО комплекса аналитика, т.е. ощущение собственной правоты. Но здесь можно «улететь» в неадекватность, выдавая свою «правду» за правду пациента (и такие случаи широко известны), и другая: опереться на поддержку аналога Сократовской (или антисократовской) толпы. Эта форма тоже очень распространена в виде множества организаций профессиональных психоаналитиков. Насколько их регламенты решают эту проблему, всем хорошо известно. И сомнения в возможности полного разрешении этого вопроса при помощи организаций психоаналитиков вызваны, прежде всего, следующим. Эти организации манифестируют свою правоту под самыми разнообразными «флагами», при помощи различных, в итоге, логических обоснований. Это как некие логические цепочки рассуждений, доказывающие, кто более Фрейдист, кто лучше понимает, применяет Фрейда в «современных» условиях. Как правило, эти группы достаточно интенсивно конкурируют между собой. И эта конкуренция зачастую открыто враждебная, напоминает «толпы» или судей Сократа. Поэтому мы допускаем лишь частичное право на «правду» за этими организациями. Можно впасть в ошибку, и полностью отрицать полезность этих организаций, но эта крайность нам тоже неприемлема, ведь местом окончательного решения этой и подобных проблем является культура. Решение тогда является наиболее правильным решением, когда оно оформлено всеми (или большинством) понимаемый дискурс, и при этом большинством же принимаемо, т.е. социализировано. Поэтому, в борьбе таких психоаналитических организаций присутствует значительный смысл. Этот смысл для нас заключается в том, что, получая индульгенцию от одной из этих организаций в виде аттестации, сертификата, любого другого фетиша, символизирующего для нас принадлежность к «их» правде, мы испытываем нечто, сродни тому, что нас признало общество, мы социально приемлемы. Потребность в такой «мы» идентификации возникает всякий раз, когда в рамках своей работы, как психоаналитика, мы испытываем сомнения, которые не можем, в силу недостаточной уверенности в себе, разрешить в форме убежденности в своей правоте, как делал это Фрейд. Эту мысль можно развить дальше, в направлении того, откуда берется эта «неуверенность в себе», какие бессознательные свойства личности оно манифестирует. С другой стороны, удивительно, для чего необходимо этим обществам множить свои ряды, для чего им проводить конференции, выпускать литературу и т.д. Сами эти общества манифестируют свой мотив, обычно двумя различными и не сочленяемыми, вроде бы, обстоятельствами. Это стремление развивать психоанализ, и стремление зарабатывать деньги. Как ни странно, эти два гетерогенных мотива вдруг сочленились. Ведь и то и другое призвано укрепить групповую идентичность, как средство от собственной ничтожности. Неужели так делал и Фрейд? А нам, увлеченным идеями психоанализа, как способом познания себя (хотя познание себя, наверное, не последняя инстанция нашего мотива), что делать? Вот и «болтаемся» от себя к организации, и от организации к себе. В итоге, как и в случае с Сократом, вопрос « не решен» и кочует из ситуации в ситуацию, из одного времени и в другое. А решил ли этот вопрос Фрейд по отношению к психоанализу, как Сократ решил его по отношению к собственной философии. Думаю, да, решил. Но решил по Сократовски, т.е. для «себя» и оставил нам не инструкции, а пример того, как он решал и решил этот вопрос. В дальнейшем, что бы я ни написал, это будет выглядеть, как инструкция, извлеченная из наследия Фрейда. Этим очень многие занимаются, и я скромно не хочу множить их ряды. И на вопрос, как же этот вопрос решил Фрейд? Ввиду отсутствия дискурса, адаптированного к той среде, которая может на это обратить внимание, остается одно - показать пальцем на Фрейда, на его наследие. У меня стойкое убеждение в том, что там содержатся ответы на вопросы, которые ставит перед нами каждая конкретная ситуация психоаналитической практики. ( Хотя эти слова тоже сильно походят на инструкцию). Тогда можно предположить, что решение этого вопроса лежит за рамками социального опыта, за рамками культуры. А, возможно, в той части культуры, которую мы называем «духовным опытом». Это место, или пространство, можно определить, как место (если можно сказать так о психическом пространстве), где отсутствует некий регламент для единообразного применения в сфере общественных отношений (речь идет о любых социальных правилах, праве, догме церкви, др.) И тогда определить это «место» представляется так же практически невозможно, как разделить речь, как мы это попытались, на внутреннюю, для себя, и внутреннюю, для «публики», или бессознательную и осознанную. Где мы не можем, даже сами для себя, зафиксировать путем осознания, эти грани, которые разделяют в ментальности эти явления. Сказав «сами для себя», я тем самым, спровоцировал отсылку к предыдущему тексту, где выделял это, как черту характера, или защиту, а, сделав это неосознанно, как бы неосознанно подтвердил то, что излагал ранее. Возникла мысль, что и написанный, вернее, напечатанный текст тоже может рассматриваться, как внутренняя речь, но для себя или для других, вот в чем вопрос. Ведь всегда есть соблазн, этот текст не публиковать, и даже не кому не показывать, и постоянно редактировать, испытывая различные эмоции: стыд, гнев, раздражение, иногда, удовлетворение. Это эмоциональное «сопровождение» перехода «границы», причем, для человека, который пытается писать тексты, если он не пишет, изначально, для того, чтобы наверняка быть принятым, этот переход «нелегальный», без согласия «принимающей стороны». Хотя, периодами возникает мысль, вернее сказать, пробивается в сознание, что эта «принимающая сторона», этот пограничник, злой и суровый, может оказаться нашей проекцией, а в реальности, читатель понимающе добр, отзывчив, как достаточно «хорошая» мать по Винникоту, или мать, обладающая способностью к фантазированию по Биону Но, припоминая опыт, когда сам был «пограничником», т.е. читателем, возвращаешься к мысли, что в этом случае, первой реакцией бывает зачастую: не допустить, не принять, при этом цепляешься за те же самые собственные защиты, рационализируешь это непринятие, возникающие сомнения бессознательно обращаешь в злость, сначала, против автора, и как последний рубеж, когда уже автор «влез в душу» против себя. При этом говоря самому себе: «Что это я такой «тупой», плохо понимаю, что он там пишет». При этом, одним из важных условий самообвинения является, как мне кажется, чувство сопричастности к «толпе». Мы зачастую злимся, когда представляем себе, что другие, нами уважаемые, понимают, о чем идет речь (для нас это отказ самому себе в идентификации с тем социальным слоем, с которым себя обычно идентифицируешь). И здесь затем, как в анализе у сторонников интерсубъективной теории, возникает, или вернее сказать, формируется в какой то период позитивное чувство, начинаешь наполнять текст, который тебе был неприятен, позитивными эмоциями. Что это, пробившаяся через сопротивление идентификация с автором? Преодоление «границы» между «я» и «он», или подтверждение катексиса между «я» и «мы». И «мы»- это интернализованная группа участников этого, ставшего уже достоянием групповой культуры, дискурса. И текст, о котором идет речь, является или становится частью этого дискурса. И этот дискурс, только и объединяет группу людей в массу (речь идет о том, что дискурс содержит в неявной, а иногда может быть и в явной форме, все другие условия объединения людей в массу, позволяет видеть в нем и признаки лидера (возможно, виртуального) и признаки групповой идентичности, что обеспечивает идентификационный катексис между членами группы, зачастую, состоящий из виртуальных идентификаций). Речь идет о внутрипсихическом пространстве личности, как месте, где разворачивается вышеописанный процесс. Это необходимое и достаточное условие для того, чтобы размещать в этих, пусть даже проективно или фантазийно организованных внутренних объектах, свои катексисы. Так людей может объединить в массу не только текст, но и картинка в телевизоре, и другие явления, данные нам в ощущениях (хотя эти ощущения не всегда осознанно воспринимаются). При этом возникает мысль об источнике этих ощущений, и ставится под сомнение тот факт, что им всегда может быть «голая» реальность. Вспоминая, как Фрейд описывал ретроградиетное направление движения возбуждения, можно продположить, что даже осознанные восприятия не всегда имеют прямое отношение к реальности того момента пространства и времени, где находится личность в данный момент. Иногда кажется, что для большинства источник этих ощущений – в проекциях, в том способе проективной идентификации, который присущ каждой личности. Личность же, в этом смысле, является как неповторимым, так и типичным явлением. Здесь проективная идентификация может представать как систематизированная (или некая совокупная) защита, или тип личности, скажем, по Мак-Вильямс. Но группы формируются, как показывает жизнь, к счастью, не по этим признакам (не по типу невротичности или глубине нарушенности). В группу попадают «не по своей воле», речь идет не только о воле, как осознанной направленности усилий личности, можно сказать, это «бессознательная» воля, управляющая нами в форме нашего характера, совокупности наших защит, можно назвать это бессознательными предпосылками воли. Так будет правильнее. В группу попадают по более инфантильным обстоятельствам, в группе характер личности частично «растворяется», и именно, по свойствам характера, годным для «растворения» в той или иной групповой идентичности и формируется группа. Можно соотнести это качество с интенсивностью катектирования и подвижностью катексиса той или иной черты хатактера. Причем, сами черты могут быть различными. Это сродни тому, что в бессознательно-организованном мифе присутствуют различные персонажи. Они различны, но бессознательны, поэтому можно назвать из некими сгустками катексиса, наделенными различными эмоциональными содержаниями. Так М. Кляйн выделяла агрессивное влечение, которое может быть организовано в либо в жадность, либо в зависть, либо в ревность, а так-же, в их неповторимое сочетание. Эта аналогия позволяет мне как-то проиллюстрировать свою мысль о «сгустках» катексиса. Речь идет именно о частичном растворении, т.к. многие черты личности, черты зрелой организации, остаются как бы «за кадром», и вновь активизируются, когда личность «выпадает» из толпы, либо попадает в другую толпу. Очень интересно прояснить, где же и как же попадает. Это могут быть пространственно-временные обстоятельства, данные нам в ощущениях. Но может, решающее значение здесь имеет психическая реальность. Для этой реальности не применимы координаты пространства и времени. Можно привести пример, как болельщик, находясь на стадионе, неистовствовал, по поводу матча, который он смотрел, но, прийдя домой, проверяет у сына уроки. При этом, его оценки сына здравы (если это не слишком нарушенная личность) и обращены в будущее, принадлежащее ему и его сыну, оценки рациональны, объективны, сочетают в себе критичность и оптимизм. Безусловно, остается вопрос, что будет, когда он пойдет на стадион со своим сыном? В какой групповой идентичности он будет прибывать. Будет ли он болельщиком, или главой семьи. А может быть это будет идентичность, наделенная иными качествами, и будут ли эти качества простой «смесью» качеств первой и второй его идентичностей.

Но всякая ли личность может по, стечению обстоятельств, включающих и волю, стать участником любой группы? Можно предположить, что существуют личности более группообразующие и менее. Можно предположить, что вхождению в группу, или проявлению групповой идентичности личность как-то сопротивляется. Взять, хотя бы Сократа. Не очень то он подвержен стремлению стать членом группы, которая его пыталась осудить. В самом общем смысле можно сказать о некой регидности катексиса, либо о его подвижности, что сродни, наверное, внушаемости, или потребности в зависимости. Хотя можно упростить рассуждение до такой трактовки: если кто-то не входит в группу любителей футбола, то он непременно входит в группу нелюбителей футбола. Но думаю, участие в группе всеохватывающее, нет личности, вернее сказать, это уже не личность, которая не входит в социальные группы. Например «общество старых холостяков». У этих людей, как правило, проблемы с объектным катексисом, тем не мене, они могут объединяться и на этом принципе. Некий идентификационный катексис работает и здесь, не ущемляя нарциссизма, вернее сказать, не препятствуя его идентичности законченного эгоиста, или женоненавистника. Участие в группах, если так можно выразиться - психологическая грань социализации личности. Способность участвовать в группообразовании сродни внушаемости или гипнабельности, либо обратной стороне этих качеств, сопротивлению внушаемости или гипнотической зависимости. Этими качествами в той или и ной степени, обладают все. Участие в группах, или видах масс взаимосвязано и иерархично. Так, возвращаясь к Апологии, можно отметить, что участие граждан в разных группах по отношению к тому конфликту, который описан там, менее тотально катектировано, чем участие всех в группе под названием «Афиняне». Этот конфликт не разрушил этой группы, ни кто не покинул ее, более того, все участники противоборствующих групп решали один вопрос: как будет лучше городу, и этой группе, которую мы назвали «Афиняне». Сократ тоже был участником этой группы и до самой смерти ее не покинул. Он сам говорит, что участвовал в трех сражениях на стороне Афин, и не рассуждал о жизни и смерти, а выполнял воинский долг, как это было предписано законом. Здесь слышится доминирование группового катексиса над нарциссическим. Конфликт между Сократом и толпой судей обострил отношения в группе граждан, но не затронул основ ее существования (речь идет об осознании значения этого конфликта горожанами). Так ли он важен для судеб города, или его значение в том только и состоит, чтобы стать мифом для последующих поколений. Во всяком случае, ни у кого, насколько известно, не возникло желания поменять строй, сменить судей, взойти «на баррикады», чтобы спасти Сократа. Были попытки организовать ему побег, но это, так сказать, в «правовом коридоре», в традиции того времени. Столкнувшись, два взгляда на решение проблемы улучшения жизни города разрешились смертью одного человека, ни что, при этом внешне не изменилось. Хотя были в истории Афин случаи, когда толпа и Лидер не доходили до смертоубийства, а разрешали проблемы консенсусом. Можно привести пример Перикла (хотя таких в Афинах того времени много), о котором пишет Плутарх.

Можно ли иначе?

Это был, можно так сказать, социальный антипод Сократа. Он был богат, и свое богатство не только сохранил, но и приумножил. Долгое время он стоял во главе внутренней и внешней политики Афин, и, не смотря на то, что у него было много противников, он в борьбе с ними преуспел. Будучи правителем Афин, он многократно был вызван на подобный суд, где его обвиняли в более страшных преступлениях, чем Сократа, но всякий раз он отстаивал свою правоту. И даже когда складывал с себя власть по требованию горожан, затем триумфально возвращался. Он был хорошим оратором, не брезговал, в отличие от Сократа, красивой фразой. Это нравилось горожанам, которые воспринимали его красноречие, как знак уважения к ним. Да и Сократ, похоже, относился к нему с неким пиететом, в чем мы можем убедиться из диалога Алкивиад. Сократ осуждает Перикла, причем очень мягко, за то, что он воспитание детей доверил рабу, но оправдывает его тем, что он слишком много был занят государственными делами. Перикл умер раньше Сократа, но умер окруженный славой, почестями горожан, всеобщим уважением и любовью. Во время своего правления он значительно укрепил Афины, потеснил Лакедемонян (Спартанцев) в их амбициозных устремлениях главенствовать на Апеннинах. Хотя, кажется кощунством, сравнивать их по одной шкале, слишком разные люди это были, но если мы возьмем за критерий тот же самый вопрос, то это нас извиняет, и не бросает тень на личность Сократа. А вопрос, как мы его формулировали: что важнее, забота о будущем, или жизнь в настоящем. Сократ, как мы помним, решил его очень амбициозно, бескомпромиссно. Мы отмечали, что в этой бескомпромиссности был заложен глубокий смысл, что только так можно было решить вопрос, не поступившись честью, которая, как мы отмечали, имела и имеет непреходящую ценность для духовного статуса общества, которое было предметом Сократовского катексиса

«Сократы» умирают, чтобы «Периклы» могли достичь успеха в развитии и упрочении города. Это развитие и упрочение не сократовское, и не то, что представляет ценность для толпы. Оно является компромиссом этих непримиримых, внешне, моделей.

Очевидно, что, находясь у власти, Перикл имел множество соблазнов. Примером тому, многие правители Афин того времени. Кто становился тираном, и за это расплачивались люди, кто давал волю своим инстинктам, и ввязывался в военные и экономические авантюры. Кто попросту, был нечист на руку. Любое из этих отклонений ослабляло Афины, наносило вред этой тотальной группе, ради укрепления которой погиб Сократ. Перикл прошел «по лезвию ножа», ему дан был талант хорошего организатора, и он оказался в нужное время в нужном месте. Если бы не духовный подвиг Сократа (предположим, что он жил раньше Перикла), или личности, предшествующей Сократу (а в Афинах в то время было «доброй традицией» судить и умерщвлять инакомыслящих), то Перикл разрешал бы конфликт между совестью и выгодой не столько в пользу совести. Хотя Перикл жил в одно время с Сократом, но был старше его, и 40 лет управлял Афинской республикой, и этот период хронологически предшествовал расцвету деятельности Сократа. Он мог бы себе «позволить» быть более меркантильным, или на месте Перикла мог бы оказаться другой лидер, менее совестливый и более эгоцентричный. Исходя из того, как пишет о Перикле Плутарх, у этого государственного мужа не было вопроса о компромиссе со своей совестью, когда дело касалось борьбы за власть. Не то, чтобы у него не было моральных принципов, но победа для него была важнее. Он не чурался манипуляции, интриги, других способов воздействия на народ, с тем, чтобы заручиться его поддержкой. И править 40 лет в период, когда действовал принцип одногодичных правителей, говорило само за себя. У Перикла был свой советник, который чем-то напоминал Сократа. Это Анаксагор. Их отношения развивались драматично, и в один из конфликтов Анаксагор, обиженный невниманием Перикла, заявил о намерении совершить самоубийство (в Афинах это делалось покрыванием своей головы платьем). Плутарх пишет: «Едва Перикл узнал о том, в испуге бежит к Анаксагору – просить, умолять его переменить намерение, оплакивая не его, но себя, лишающегося столь мудрого в правлении советника. Анаксагор, подняв покрывало, сказал ему: «Перикл! Кто имеет нужду в светильнике, тот подливает в него масла»». В этом конфликте изложенном Плутархом, безусловно, в качестве оценки, доминирует человеколюбие, или филантропия самого Плутарха. Он относился к героям своих сюжетов очень положительно. Но можно увидеть здесь и нравственный конфликт, способных пролить свет на то, что же могло так глубоко ранить сердце престарелого мудреца. То, что Анаксагор по разным причинам стал не нужен Периклу, это очевидно, то, что их отношения имели публичную огласку, тоже. Тот факт, что, поступив так, как поступил, Перикл сделал себе хороший ПИАР, достаточно очевиден. Что же двигало этим государственным мужем в данной ситуации, вина перед старым учителем, или возможность прослыть справедливым и благодетельным среди горожан? Этот вопрос закрыт, т.к. ответу на него не пробиться в тексте Плутарха, через его (Плутарха) благодушие. Нам ближе иное представление о происходящем. Можно сказать что «Сократы» создают «Периклов». И в нашем примере Анаксагор играл роль Сократа, но, менее духовно-сильного. Настоящий Сократ вступил бы в борьбу с Периклом, если бы посчитал, что он отходит о принципов, которые ранее поддерживал, и, разумеется бы, проиграл, но сюжет этой борьбы был бы более драматичный, чем у Перикла с Анаксагором. Но итог был бы один – казнь(смерть) причем не обязательно физическая. И вопрос: «не «Периклы» ли казнят «Сократов»?», для нас достаточно очевиден. Можно облечь выше изложенный текст в психоаналитическую терминологию, но думаю, и так все ясно. Да, Сократ погиб, в ситуации, когда его жесткая совесть, его несгибаемое смертью СУПЕР-ЭГО, в каком-то смысле угрожала центральной власти и центральному порядку, апологетом которого можно назвать Перикла. И в связи с этим, однозначно можно сказать, что Сократ пал его жертвой. Но коснулся ли Перикла при этом позор, который пал на судей. Нет, не коснулся. В этом странность, но необходимость такого механизма, который ограждает вождей от критики за совершенные неблаговидные поступки. Это своего рода механизм сохранения статус-кво массы. Безликая толпа совершила неблаговидный поступок, и нам донесена ее безликость, известны лишь фамилии обвинителей, а фамилии судей остались за сценой. Это некая «однобокость» Апологии, скорее всего, не случайна. Если бы можно было сказать, что в смерти Сократа виновен правитель, то это было бы расценено, как удар по групповой идентичности горожан. Т.е. по группе, чей катексис тотален, не подлежит не только изъятию, но и любому уменьшению. В тексте обвинители Сократа поданы так, что мы не отождествляем их с городом. Ни Мелит, ни его соучастники не выглядят достойно, благостно, умно. Они как бы отдельно от «здоровой» части горожан. И эта часть не разделяет с ними ответственности за «злодейство» против Сократа, ведь голосование же тайное. Марионеточность Анита, Мелита, Лекона, не вызывает сомнений у читателя Апологии. Как бы специально они предстали перед читателем в очень неудобном, ущербном ракурсе. Ни у кого не поднимется рука отождествить их с лучшими силами Афин, да и Афиняне ли они, возникает вопрос по прочтении Апологии. Это какой-то кич, пародия на демократию. Мы помним, что Апологию написал Платон, как и другие диалоги Сократа. Что это? Излишняя учтивость перед учителем, как бы нам хотелось думать, или что иное. Например, компромисс, связанный с собственными качествами, такими, например, как некая нерешительность. Платон создал и возглавил Академию на деньги города, может, это обязывало к некой лояльности по отношению к нравам. Ведь Аристотель был изгнан из Афин, были и другие гениальные изгои. Но Платон всегда остается «на плаву». И это, по большому счету, очень хорошо, ведь, благодаря ему, мы стали читателями «Диалогов». Это стоило любого компромисса. Ведь если бы и Платон «отдал жизнь за правду» нам бы нечего было читать. Наши фантазии по поводу нравственной позиции Платона, это еще один способ разрешения противоречия, обозначенного в Апологии.

Мы предположили, что истинный лидер Афинян того времени остался за кадром, и его невозможно от туда извлечь, не повредив самого ценного, что было у всех участников диалога: величия города Афины. Надо сказать, что в то время это величие заложило основы европейской цивилизации. В каком бы уголке современного мира не начинался разговор о вечных вопросах, всякий раз он начинается с того, как эти вопросы решались в Афинах, и как они затем развивались. В веках сохранился тот тип патриотизма, который сочетал в себе силу и мудрость. Ушли в века Лакедемоняне (Спартанцы). Спарта проиграла Афинам исторический спор, что же важнее сила, или мудрость. Если мы представим на минуту, что подобный суд состоялся бы в Спарте, то можно предположить, что обвинителей бы казнили раньше, чем они закончили бы свою обвинительную речь. Нравы Спарты не предполагали постановки вопроса о возможности компромисса между честью и выгодой. Там не было демократии, там была монархия. Но во главе монархии стоял царь, а не тиран. Сократ скептически отзывается о демократии, как о промежуточном состоянии общества между олигархией и тиранией. Самым успешным способом правления он считает монархию, но монархию, где во главе общества стоит царь, а не виртуальный суррогат лидера, создаваемый демократическим процессом. Царь благостен. Это означает, что он мудр, ответственен, деятелен, морален. (почти брахманическая личность, как в Индии). Сократ не увязывает форму правления в Спарте со своей моделью, но аналогия очевидна. Но очень любопытно, что, принимая Сократа, мы отмечаем, что его модель, если так можно выразиться, уступила, или пока уступила в историческом споре по поводу того, какой должна быть система политического управления. Победила Афинская демократия. И эта демократия, которая убила Сократа, продолжает в том же духе доминировать в социальном устройстве на земле. Можно отметить, что эта демократия со временем становится все более упрощенной. На каком-то этапе она окончательно победила религию, ведь торжество атеизма, происшедшее в виде разложения и упадка мировых религий, привело, как справедливо отмечает Р. Генон, к возникновению религиозности взамен веры. Религиозность, это что-то необременительное, почти бытовое. Она лишена доминирования сакральности, вернее сказать, сакральность сведена к второстепенному, не доминирующему фактору социальной жизни. А ведь Сократ нес в себе истинную сакральность, веру в собственную правоту, высшую, по сравнению не только с бытовым, но и социальным вообще. В этом смысле правомочно ли сказать, что Сократ умер за веру. За ту веру, которая противостоит религиозности, т.е. некоей социализации, материализации духовного, сакрального. Это привело к тому, что можно выразить цитатой из Р. Генона: «… при существующем положении вещей (речь идет о социальном хаосе, как следствии индивидуализма) на Западе никто более не занимает места, свойственного ему в соответствии с его внутренней природой. Именно это имеется в виду, когда говорится об отсутствии в современном мире кастовой системы».

Кто ты, Сократ 21 го века?

Какое бы место занял Сократ, если бы жил в современном мире? Кем бы он был? Ученым, … скорее всего, нет. Он бы не смог вписаться в академическую иерархию, принятие которой является необходимым условием существования в ней. Тем более, что в гуманитарной сфере наука, как правило, выполняет сиюминутный социальный заказ. Конечно, приходит на ум пример К. Маркса, который был ученым, в каком-то смысле, «Сократовского» типа. А до него мы знаем о неблагополучной судьбе Сен-Симона, Фурье. Если взять современных российских обществоведов, то все они без исключения, политизированы. Как правило, они либо «за белых», либо «за красных». И решают, в основном, вопрос, кто же прав, в идеологическом смысле этого слова. Взять, к примеру, очень уважаемого мной А. Панарина. Когда он пишет о глобальных противоречиях, об исторической перспективе их разрешения, он пророссийский идеолог. И здесь мы ему симпатизируем, скорее всего, как россияне. Если он пишет о внутриполитических проблемах, то его выводы, в основном нацелены на критику «язв» современного российского общества, и здесь мы на его стороне, как обделенная, по нашему мнению, часть населения. Эта социальная имущественная несправедливость, вернее сказать, наше видение этого, и вызывает у нас симпатии. Мы, как и в период перестройки, соблазнены тем, что несправедливость надо выявить и устранить. При этом нас не волнует то, что, разрешая несправедливость, архитекторы перестройки привели нас всех к большим бедам. Установление «новой» справедливости обернулось еще большей несправедливостью. Поэтому, Сократ не Панарин. И не ученый-обществовед, в современном понимании. Может быть он политик, диссидент, как, скажем упомянутая нами В.И. Новодворская? Но Новодворскую можно считать подобной Сократу лишь в очень узком смысле этого слова, тогда, когда она разоблачаем «язвы» общества, относящиеся к периоду строительства коммунизма. Она слишком привержена идее демократии, чтобы видеть ее генетическую ущербность. Сократ не таков, для него нет иного авторитета, кроме истины, которая проявляется здесь и сейчас. Причем, в зависимости от ситуации, формулировка истины может меняться, и критерием истинности для Сократа является лишь собственная убежденность в правоте. Для него не застилает глаза тот факт, что вчера он говорил одно, а сегодня, в изменившейся ситуации, другое. Единственным принципом, которому он верен, является убежденность в собственной правоте. Причем он, слушает «голос богов» всякий раз, и не удивляется, что этот «голос» иногда «звучит» по разному, высказывает разное отношение к событиям, примерно одинаковым. Сократ не закостенел на конкретной идеологии. Для него такие слова, как свобода, равенство, не являются категорическими императивами, а служат выражению истины, когда они эту истину могут выражать.

Наверное, меньше всего Сократ похож на современного успешного политика, на, так называемого, «коммерсанта» от политики. На мастера компромисса. Это искусство компромисса стало важнейшей профессиональной чертой. Но не только в положительном, в социальном смысле слова, значении. Это качество манифестируется как необходимое условие примирения социальных противоречий, достижение социального мира, консенсуса, как говорил Горбачев. Но нам слышится здесь иные виды компромисса. Компромисс между обещанием, соблазняющим электорат, и возможностью его не выполнять. Компромисс между позитивными целями политика и его личным финансовым и другим социальным интересом. Компромисс между доминирующей идеологией, которой политик служит, и собственным ощущением справедливости. (Этот перечень можно продолжать). Все эти свойства компромиссной личности позволяют нам называть ее двуличной. И эта двуличность стала допустимой, как качество политика. Более того, в современных условиях, для того, чтобы быть успешным, это качество необходимо. Профессия политика обесчещена. Поэтому Сократ им не будет. Можно предположить, что он будет, каким бы то ни было деструктивным лидером. Например, террористом, или антиглобалистом. Но он очень любит свою страну, и мечтает о ее процветании и благополучии, поэтому лозунг «чем хуже, тем лучше» для него неприемлем. Может быть, он бы стал писателем, который «глаголом бы жег сердца людей». Однако нам известно, что без коммерческого успеха писатель не может быть писателем в современном мире. Добиваться коммерческого успеха у публики, означало бы этой публике льстить, соблазнять, или пугать. А Сократ говорит то, что считает нужным, он говорит правду, так, как сам себе ее представляет. Он бы мог случайно достичь успеха, если бы нашелся продюсер, который увидел бы в его произведениях некий, востребованный публикой, смысл, но это в любом случае было бы завязано на коммерческих успех. А рассчитывать на это не приходится, ведь не является же бестселлером «Капитал» Маркса. И Маркс был писателем, лишь потому, что был у него Энгельс, который, в каком-то смысле и был его продюсером на раннем этапе творчества. Может быть, Сократ стал бы педагогом, учителем. Однако Сократ сам говорит о той грани работы педагога, которую он не приемлет, отрицая, вместе с этим всю профессию целиком. Ему неприемлемо то, что в рамках труда наставника он должен бы был изменить самому себе, выполняя неких социальный заказ, а, не только неся истину в неокрепшие души своих воспитанников. Сократ имел в виду, что быть учителем в обществе, означает разделять идеологию этого общества, воспроизводить это общество целиком, включая и те его качества, против которых он боролся и отдал в этой борьбе свой жизнь. Есть еще один аспект отношения Сократа к труду, который не позволил бы в современных условиях, да и в свое время стать педагогом. Речь идет о неких условиях труда, о том, что педагог должен, по мнению своих заказчиков, тех, кто оплачивает его труд, быть образцом торжества действующих представлений о социальном порядке. Он должен жить не как хочет, а как принято. Сократ же и это не хочет принимать. Он не станет зарабатывать деньги, или иным образом поддерживать свое материальное существование в случае, если это занятие займет в его личности слишком много «места». Его не устроила бы ни одна из профессиональных идентификаций, наверное, потому, что он осознает свое предназначение в обществе, как не связанное ни с одной профессией. Вернее сказать, он сам выбрал себе профессию, но ее нет ни в одном ЕТКС (едином тарифно-квалификационном справочнике), который описывает профессии с точки зрения их прямой экономической полезности. Ведь по этой причине он бы не стал и священником, не по тому, что отрицает бога. Думаю, что административные отношения и канон любой конфессии его бы не устроил. Это напоминает участь Христа, ведь его тоже убила тогдашняя еврейская церковь, не вера, а именно, церковь. И убила потому, что он утверждал истинную веру, не какую-то новую конфессию (я имею в виду не христианскую конфессию в ее современном виде), а истинную веру, вне конфессий, или над конфессиями. Тем самым, он разрушал церковь в той ее части, где она вредила истинной вере, а без этой части церковь существовать себя не мыслила (мы имеем в виду церковь, как административный аппарат, прежде всего). И Пилат выступил, как личность, которая должна была взять на себя ответственность за компромисс между тогдашней церковью, или доминирующей общественной идеологией и истиной, сакральной истиной, которая вечна, но отрицает многое чего из того, что в данный момент объединяет общество в его социальной практике. Пилат защищал статус-кво, как часть Римской империи, которую он также любил, и боготворил, как Сократ Афины. Но Христос относился к этой ценности Пилата равнодушно, вернее сказать, критично, но умеренно критично (это если сказать мягко). Собственно говоря, он боролся не с Римом и не с Пилатом. Однако амбивалентность, с которой столкнулся Пилат в своем отношении к Христу, чем-то напоминает состояние, в котором прибывали судьи Сократа. Не описывая психодинамический процесс, предполагаю, что он достаточно понятен. Многие, в том числе и психоаналитики неоднократно обращались к анализу этой ситуации, и переводить ее в психоаналитический дискурс, нет необходимости.

Возвращаясь к вопросу «кем бы был Сократ в современном мире?» можно отметить, что видно лишь один вариант того, кем бы он мог быть. Этот ответ странный, неприятный, много чего отрицающий в том возвышенном отношении, которое мы испытываем к Сократу. Он мог бы быть делинквентом, антисоциальным неагрессивным элементом. Бичом, если использовать современный сленг. Высказывая эту мысль, понимаю, что она может выглядеть вульгарно. И эта вульгарность в возможном, предполагаемом читателем стремлении автора быть, таким образом, оригинальным, а, следовательно, популярным. За это стыдно, т.к. долго и пространно объяснять свою позицию выглядит как некое оправдание. Но, тем не менее, скажу несколько слов. Один мой друг несколько лет занимался изучением духовного мира бичей, причем занимался методом «погружения», так сказать. Он открыл себе, а потом и мне много нового, в том, что касается мотива (осознанного, бессознательного) «ухода» личности в это состояние. Мотива «бичевания». Здесь можно и нужно несколько слов сказать о структуре некоей обобщенной личности бича. О структуре социальной оценки его мотивов, и о том, каким образом общество защищается от достаточно травматичной «правды», которую несет в себе «гражданская позиция» лиц, ушедших в Бичи, или Бомжи. С начала об общественной оценке. Общество называет этих людей антисоциальными. Это оценка, содержащая в себе отрицание некоторой части совести (СУПЕРЭГО), или совести целиком. И в самом деле, эти люди попирают нравственные устои общества, если говорить обобщенно, своим образом жизни. Особенностью их «моральной позиции» можно считать то обстоятельство, что они не берут на себя неких «социальных обязанностей», предписанных общественной моралью. Речь, наверное, идет, прежде всего, о моральной позиции гражданина, родителя, ребенка престарелых родителей, можно предположить еще ряд мелочей, таких, как «участник хозяйственного процесса в конкретном населенном пункте», носитель модели общественного правопорядка, участник процесса формирования эстетики пространства, где они существуют. Но все эти «мелочи», так или иначе, включены в термин «гражданин» в эмоциональном, моральном смысле этого слова. Это очень обобщенная оценка общества. Безусловно, ее можно дополнять, корректировать, но, в целом, она такая.

Теперь несколько слов о нравственной позиции Бомжа, если, разумеется, таковая имеется. Ведь на бытовом уровне, или как раньше говорили, на уровне обыденного сознания, ему в этой позиции отказано. Хотя общество, видимо в силу того, что эти люди все же существуют, не может их не замечать, и, следовательно, не может не реагировать «социальным современным» образом на из существование. Речь идет о разнообразных программах «реабилитации», попытках возврата бомжей к общепринятой социальности. Если говорить кратко, то у бомжей есть своя «гражданская» позиция, и свой «семейный кодекс», но он иной, и этой своей инаковостью, отрицающий позицию большинства. Если вспомнить Фрейда, то он в работе «Недовольство культурой» говорил, что народ ждет от власти, от общества двух вещей: безопасности и справедливости. Причем он этого никогда не получает. Всякий раз удовлетворение этой потребности отсрочивается, но надежда остается, и эта надежда неким образом консолидирует общество. Ради этой надежды люди терпят эмоциональные репрессии, которые накладывает на них культура. Эти репрессии вызывают недовольство этой самой культурой. Репрессия культуры может быть сильнее или слабее, и тогда недовольство то утихает, то вновь усиливается. В обществе, где репрессия непереносима, вспыхивают революции, поддержанные большинством, они достигают политического успеха, реализуются манифестные цели этих революций, но латентное противоречие не исчезает. В случае неуспеха, когда революционная идея не реализуется, порядок общественных отношений все же меняется, наступает время реакции, и тогда существующая общественная организация защищает свой Статус-кво более манифестно, менее латентно. Это достаточно ясно. Терпение этих репрессий входит в традиционную культуру в виде неких установок морали и права. И эти бессознательные установки, а мы ведем речь о них, обеспечивают стабильность, в том числе и политическую. И вообще мы говорим о бессознательной части коллективной психики. Бомжи не могут терпеть, но и не хотят делать революций. Почему не хотят? Это обширный вопрос. Мы постараемся ответить на него в части, где это касается рассматриваемого вопроса. Прежде всего, они не отрицают право большинства жить так, как это большинство живет. В терминах психоанализа это можно обозначить, как инфантильную позицию. Эти люди рассматривают проблему с позиции той стадии психосексуального развития, когда личность осознает свою зависимость от объекта, и отказывает себе в инфантильном всемогуществе, наделяя объект этим всемогуществом. Но на этом «борьба» с объектом не прекращается. Объект всемогущ, но у него есть свойство, позволяющее личность его использовать для удовлетворения своих потребностей. Для этого необходимо пересмотреть структуру этих потребностей, чем - то, безусловно, пожертвовать, но многое получить. Свойство объекта, как не странно, которое позволяет бомжам получать «свое» - это гуманизм, манифестный либерализм, некое, правовым, или псевдо правовым образом организованное общественное отношение, которое обеспечивает большей части общества не терять надежду на то, что их безопасность и справедливость будут, наконец, удовлетворены. Условно можно назвать это частью СУПЕР-ЭГО комплекса общества, закрепленного в культуре, и разделяемого большинством, как обеспечивающего надежду на вышесказанное. Вслед за Р. Геноном можно сказать, что такой тип общественного устройства гарантирует некий, достаточно высокий уровень индивидуализма в этом самом обществе. Этот индивидуализм, в свою очередь, обеспечивается различного рода «свободами» и «гражданскими правами», которые ценятся (или кажется, что ценятся) в обществе, и позволяют, с одной стороны, сохранить существующий порядок, а с другой стороны, дают надежду каждому этими свободами «воспользоваться», если повезет. В этом «если повезет» находится инфантильная надежда, манифестируемая, как вера в удачу. И ради этой будущей удачи люди готовы терпеть реальных Абрамовичей и Чубайсов, ненавидя их всеми фибрами своей души. И воспринимать этих «легендарных» персонажей современной политики, как образцы для собственной идентификации, разумеется, в будущем. Очень интересен факт того, что в этом ожидании народ готов принимать «тяготы и лишения», работать за мизерную зарплату, но это труд не с осознанием его общественной значимости, а средство достичь мига удачи, или «халявы», как и вышеупомянутые персонажи. Это происходит, скорее всего, вследствие экзальтированной популяризации успешности. В свою очередь, воспитание этой успешности, как позитивной черты общественной морали, напрямую связано с функционированием «рыночных» общественных отношений, маркетинговой психологии. Сама рыночная продажа сакрализуется, разрушая при этом основу общественных отношений – труд, как социальную духовную ценность, и необходимое условие современного труда – коллективизм. Проблемы производства ушли в тень, а на поверхности осталось пользование плодами этого производства, причем, благодаря удаче, фарту, везению, успешности, которая стала новым «социальным Богом». И если раньше говорилось об удаче, преимущественно, при игре в карты (кости, рулетку), то теперь вся жизнь, это карточная игра свободных, суверенных, но карточных игроков. Успешность не связана, как ранее, с трудом, более того, сам труд стал чем-то унизительным, «несовременным», свидетельствующим о неспособности личности «ловить» удачу. С другой стороны, деятельность, напрямую не связанная с производством товара, некое сидение в офисах, звонки по телефону с «умным видом» - сакрализуется, становится почти культовым, с точки зрения успеха, проявлением удачливости. Деятельность банкира, биржевого спекулянта, которые, по сути дела перераспределяют совокупный общественный продукт, используя единственное средство – доступ к этой системе, знание правил игры на финансовом рынке обожествляется, делается единственно стоящей деятельностью в обществе. Хотя все понимают, что этот «рынок» не имеет ничего общего со старым добрым рынком, как местом, где балансируется, регулируется, оптимизируется общественный спрос на продукт, и предложение производителей, как суверенных, активных участников общественного производства. Они ведь конкурируют своими производственными возможностями, реализованными, или потенциальными. И критерием успешности является платежеспособный спрос общества. Всего этого уже нет в современных рыночных отношениях. Под лозунгом того, что надо было бороться с кризисами перепроизводства, был создан механизм, отрицающий свободу общественного производства. Тем самым отрицался тот «свободный Рынок» как условие развития производительных сил, как способ непосредственно в своей деятельности реализовать так необходимые личности потребности в безопасности и справедливости, о которых писал Фрейд, и др. Причем отрицание произошло в виде осознания прогрессивности происходящего, как противостояние актуальным угрозам, которые сопутствовали развитию производительных сил. Очень примечательно, что глобализация и систематизация общественных экономических отношений произошла в рамках неких объективных процессов. То, что произошло, имеет, безусловно, значительный положительный смысл. Под положительным смыслом иметь в виду, что стихийность, локальность использования потенциала, который создан, или вернее сказать, достигнут человечеством в развитии производительных сил, может поставить под угрозу условия существования общества, как системы, включающей в себя определенные свойства материального мира, природу, например, Землю, как место развития общественных отношений и т.д. Сейчас глобальный контроль как-то обеспечивает коллективную безопасность, но это привело к вышеуказанным и другим последствиям, которые изменяют личность, и создают предпосылки для возникновения других угроз. Это сказано для того, чтобы, как-то разместить описание современной морали, в рамки рассматриваемого нами вопроса.

Итак, индивидуализм, как социальное явление, приобрел черты, о которых говорилось выше. А как господствующая идеология, мимикрировал к своей двойственности, расщепленности, которую, по форме, он отрицает. Речь идет о том, что, при декларировании целей общества, обозначается, что индивидуализм решает проблемы консолидации общества, утверждения гуманных принципов его существования, заботы о каждом, и предоставления каждому равных возможностей. И делается это в рамках построения так называемого «правового государства». Это государство декларирует возможность разрешения всех противоречий, опираясь на некий «типовой» механизм решения вопросов. И этот механизм представлен государственным аппаратом (имеется ввиду, всю систему государственной власти), в том числе ее правами и полномочиями. Что касается России, то здесь нас убеждают, что опыт запада – тому пример и гарантия. Однако, на практике это напоминает некую машину, или предприятие по производству общественных отношений. Об этом много писали и пишут, все это критикуют, но при этом все понимают, что отменить эту систему нельзя. Но в таком виде она не выполняет своей основной функции, делать людей счастливыми. Т.е. удовлетворять их желание ощущать себя в безопасности и чувствовать справедливость. Это заменено тем, что безопасность и справедливость, заменены докладами о проведенных мероприятиях. Но сначала, на этапе выработки мероприятий население пытаются убедить, что эти мероприятия и обеспечат искомое счастье. Это примитивное описание того, что происходит, с точки зрения эмоционального процесса, когда речь идет о производстве общественных отношений, в которых нуждаются люди. Мы ранее отмечали, что такой механизм отсрочки желаний предполагает веру, в то, что эти желания будут удовлетворены. Эта вера присутствует у большинства людей. И это подтверждается тем, что в манифестных проявлениях нет особой массовой протестности. Что большинство людей, вяло ругаясь, готовы еще подождать. Понятно, что такое настроение может существовать вечно. Ведь что-то делается, вернее сказать, что-то манифестируется и кого-то эта манифестация убеждает. Социальные желания, как глубоко сублимированные влечения, не столь напряжены, если так или иначе удовлетворяются прямые влечения, связанные с непосредственной сексуальностью, и отсутствует угроза жизни в виде голода, болезней (эпидемий). В случае, когда не удовлетворяются последние, ни какие отсроченные обещания не приносят удовлетворения, напряжение накапливается, и агрессия от фрустрации возрастает.

Для общественных отношений необходима вера, в то, что социальные потребности будут удовлетворены. Тех, у кого эта вера есть, мы уже описали, но, как отмечено выше, эта вера есть не у всех. У части людей веры нет, и они не намерены откладывать свои социальные желания безопасности и справедливости, и идут за своим счастьем на баррикады. Другие не верят, но позволяют себе бездействовать в социальном смысле, или тихо протестовать. Это тип «кухонного» борца за справедливость. И, наконец, третьи, которые собственно, и называются бомжи. Вообще-то, протестность, в той или иной форме, присуща, наверное, любой современной личности. Ведь ожидание не может не раздражать. Можно предположить, что в личности присутствуют два типа идентификаций, включающихся попеременно, в зависимости от того, что принесла в данный момент реальность через ощущения к восприятию, в прогредиентном, как писал Фрейд, движении возбуждения. Можно сказать, что социальные проблемы, окружающие личность, всегда вызывают фрустрацию, и ее степень, в сочетании с особенностями индивидуальной переносимости этой фрустрации и определяет «включение» той или иной идентификации. Или, как говорилось выше, ту или иную коллективную идентичность. У большинства постоянно, или большую часть времени включена «лояльная» идентичность, личность устраивает характер ожиданий, фантазийная деятельность не дает фрустрации «зашкалить», сделаться непереносимой. И личность, включенная тем самым в социальный процесс, становится членом общества, лояльным к общественным ценностям. Деятельным участником социального процесса, в основе которого лежит труд. Негативная идентичность «включается», когда личность может себе позволить в соответствии со структурой своей социальности, или специфичной работе своих защит, или в соответствии с особенностями своей «совести» или СУПЕРЭГО комплекса, быть «антисоциальной». Это происходит либо на баррикадах, либо на кухне. И зависит от вышеперечисленных обстоятельств, а также, от степени и характера реальности. Бомж отличается от среднестатистического гражданина тем, что он почти никогда не пребывает в состоянии «лояльной» идентичности. Он, безусловно, может и трудится, но его труд сродни отреагированию на опасность для жизни, когда фрустрирующее ощущение достигает апогея, и воспринимается как угроза существованию. И как только угроза устраняется, мотив к участию в труде исчезает. Это отреагирование сродни реакции «нормального» гражданина в ситуации, когда фрустрация от социума достигает предела переносимости. Например, если гражданин находится на партийном собрании, а у него острая потребность в дефикации или уренации. И выйти нельзя. Тогда он срывает с себя покров «социальной личности» и справляет нужду. Делая это либо в штаны, либо публично. Все зависит от структуры личности. «Пусть лопнет лучше моя совесть, чем мой мочевой пузырь», говорит народная пословица. Т.е. бомж, как участник труда, скорее всего, представляет себя в джунглях, где для него нет его социальности. Для него не существует потребность, скажем, закончить начатой дело, или сделать работу качественно в силу гордости, для того, что бы похвалили другие участники трудового процесса. Если такие мотивации присутствуют, то это не бомж, а жертва социальных обстоятельств. Стыд, как мотив сдерживания анти социальности, у бомжа отсутствует, и если он не испражняется на улице, то виной этому СТРАХ. Это страх получить пинка от носителя реакции стыда, т.е. «нормального» гражданина.

В случае бомжа, вера в то, что отсрочка исполнения его надежд на безопасность и справедливость рано или поздно закончится и общество обеспечит ему искомое, ОТСУТСТВУЕТ. Он не верит, его способность к фантазийному удовлетворению социальных желаний, к их отсрочке организована таким образом, что не обеспечивает ему этой веры. Более того, у него присутствует вера в то, что его ожидания справедливости и безопасности общество в лице его институтов не удовлетворит никогда. Это позволяет пренебречь отсрочкой, жить сегодняшним днем. И удовлетворять свои «социальные» желания по мере их возникновения и наличия возможности во внешней с среде, не оглядываясь на общество, не испытывая стыда от того, что он предстает перед обществом в таком виде. Вернее сказать, стыд не способен остановить его в стремлении к своему образу жизни. Но не только стыд неким образом сильно ослаблен. На мой взгляд, ослаблена и вина. У бомжей, как правило, отсутствует депрессивная симптоматика. Можно предположить, что те бомжи, у которых депрессия все же присутствовала, вымерли, как мамонты. Ведь чтобы иметь депрессивный симптом, необходимо иметь лояльные к этому симптому социальные реакции. Мы знаем, что система так называемой реабилитации насквозь репрессивна. О каком бы то ни было, поддерживающем окружении речь идти не может. Основной социальной парадигмой отношения к бомжам является предоставление им возможности участия в социальном труде. Неприятие их позиции в этом вопросе достаточно очевидно. И все центры организованы таким образом, чтобы после того, как бомжи получат поддержку, «отпустить» их в социум. Ведь предполагается, что они, как правило, жертвы обстоятельств, или слабые люди, не устоявшие перед различными зависимостями, в основном, алкогольной зависимостью. Кстати сказать, пьют спиртное они все. Можно предположить, что алкогольное опьянение способствует поддержанию их специфической идентичности. Об одном из ее признаков мы сказали, это снижение уровня стыда и вины в мотивации. Это однозначно указывает на структуру СУПЕРЭГО комплекса, где интроекты, «ответственные» за вину и стыд «страдают» ослаблением катексиса. Возникает вопрос, что это? Может быть, особенности прохождения стадий психосексуального развития, или это случилось позже, под воздействием неких социальных обстоятельств, которые стали причиной декатектирования этих интроектов, вернее сказать, раннего родительского имаго. И, может быть, этот процесс каким-то образом переструктурировал личность, и есть возможность обнаружить эти катексисы где-то в других ее частях. Эти вопросы, безусловно, интересны. Тем более, мы ведь записали Сократа в современные бомжи. А, как мы установили, у Сократа СУПЕР-ЭГО комплекс был катектирован значительно сильнее, чем у среднестатистического гражданина тогдашнего социума. Итак, можно сказать, что часть бомжей, это продукт родительского воспитания, вернее сказать его ошибок. У нас нет статистики на этот счет, да и вряд ли она может существовать. Поэтому, мы будем предполагать. Мы предполагаем, что основная масса бомжей имели среднее, в рамках нормы, воспитание. И изначально нормальные, с точки зрения общественной морали, ощущения стыда и вины, которые возникали всякий раз, когда внешняя реальность, данная личности в ощущениях, преобразовывалась через структуру психики в такие ощущения. Но затем какие то обстоятельства общественной морали воздействовали на структуру личности таким образом, что «растворили» часть этой структуры, перераспределив катексисы определенным образом, так, что интроекты, обуславливающие стыд и вину утратили свою либидозную инвестицию. Для прояснения этого вопроса можно было бы обратиться к эпигенетической теории Эриксона, но тот факт, что бомжевание не имеет возрастных предпочтений, не дает нам сделать этого. В конечном счете, на этом этапе нашего рассуждения генезис такого СУПЕР-ЭГО комплекса не имеет значения. Ведь, если взять Сократа, то об обстоятельствах его раннего детства мы почти ничего не знаем. Мы имеем дело с данностью. Наши бомжи – это тоже данность. Те исследования, и та статистика, которой мы обладаем благодаря работе Ю. Сосновского, не дают нам материала для обращения взгляда на генезис этой особенности СУПЕР-ЭГО комплекса. Сосновский отмечает, что вся статистика, все исследования бомжевания, как социального феномена проникнуты тем, что общество не принимает такого образа жизни, считая его досадной случайностью, связанной с единственным социальным обстоятельством – потерей жилья. Это накладывает некоторые ограничения на понимание сущности бомжевания, как социального феномена, обусловленного определенной структурой личности носителей такого явления. Наверное, это проще и безопасней. Ведь если мы начнем разбираться в структуре личности бомжа, то рискуем найти там феномены, которые могут составить честь самому социализированному индивидууму. Навскидку можно сказать, что психика бомжей отличается некоей не толерантностью к таким социальным феноменам, как «двойная» мораль, как необходимость непрерывного компромисса с социальной практикой, содержащей в себе избыточную, рационально необоснованную репрессивность. В основном проявляющуюся, как равнодушие, вернее сказать, отсутствие сострадания, выражающееся в оголтелом индивидуализме. Этот список можно продолжить. Но и приведенного, на наш взгляд, достаточно. Тем более, что все эти признаки находятся неподалеку друг от друга, и могут быть объединены, как признаки, имеющие некий общий корень: бездуховность. Здесь мы имеем в виду бездуховность, как черту современной культуры. Это явление не описывается, как отсутствие духовной жизни, а скорее, как отсутствие духовного контакта между личностями напрямую, минуя опосредование социума в виде «правил» поведения. А общение между личностями сводится, в основном, к выполнению этих правил, и только тогда считается обществом легитимным обществу. Можно описать это, как любовь, ограничивающуюся лишь проявлениями генитального секса, дружбу, как взаимовыгодное и взаимоинтересное времяпрепровождение, родительский долг, как заботу о биологической грани развития личности ребенка в рамках социальной нормативности. Заботу детей о престарелых родителях, в лучшем случае, как заботу о том, чтобы они умерли, не испытывая материальных проблем, а в худшем, как хотят. Одним словом, некий отказ друг другу в эмоциональной близости. Эта ситуация не только и не столько гуманитарная. Она вызрела, состоялась, как необходимость «развиваться». Причем развиваться, значит быть рациональным, ведь развитие «возможно» только на путях рационализированного представления о прогрессе, как последовательном поступательном движении вперед. Теперь мы уже знаем, что это «вперед» означает одно: во взаимодействии с природой осуществлять увеличение потребления. Нас восхищало мичуринское «не можем ждать милости от природы». В момент произнесения эта фраза, безусловно наполнена пафосом всемогущества. Но мы знаем, и знали тогда, что всемогущество – иллюзия. Но отделили свое знание от предвидения последствий. Действовали иррационально, при этом отрицая в лозунге эту самую иррациональность, как досадную помеху в работе по приведению всего мира природы к рациональному подчинению человеческой воле. Такое вот причудливое проявление расщепления, которое проявилось достаточно резко, рельефно в отрицании реальности, отрицании генетически и исторически накопленного опыта. Отрицания религии, и отождествленной с ней веры. Не всей, а той ее части, которая дает возможность примириться со своей конечностью, своей подчиненностью миру, как части этого мира. Принять ситуацию, как необходимость признать, что целое всегда главнее, больше, значимее частного, как бы это частное не было активно. И будущее этого целого находится за пределами частного, конкретной человеческой жизни, с ее видимой конечностью. Сократ принес себя, как частное, в жертву себе, как части целого. Этим, показав возможность, необходимость, значимость этого целого, проходящего через него. Принадлежащего ему на равных правах со всеми остальными. Отрицая данность, в той форме, в которой она предстала перед ним там и тогда, он отрицал эклектику социального функционирования. Эклектичность заключалась, по мнению Сократа, в том, что вместо объединения и понимания общности, целостности принималась за модель та форма отношений, которая предполагала наличие прав, без несения ответственности за обладание этими правами. Общество, предполагая наличие главенства личности с ее сиюминутными, актуальными в данный момент, интересами, над всем, что входит в представление о будущем, предположило принятие свободы личности в качестве безусловной ценности. При этом общество не несет ответственности за то, что эта свобода отрицает личность, как участника общественных отношений, формализуя эти отношения, сводя их к правилам общественного общежития, где нет места общения личностей между собой, минуя эти ригидные, колючие, жестокие правила. И общество не дало альтернативы для разрешения этого противоречия. Видя, что противоречие все больше обостряется, общество углубляется в регламентацию все более и более. Защитный механизм этой регламентации понятен, она необходима. Культура это непреходящая ценность, замахиваться на нее, пусть даже в точке, где она, как перегруженный корабль – тонет под своим весом, рука не поднимается. Культура обеспечивает воспроизводство личности, возможность начинать жизнь с того уровня отношений с миром, которого общество достигло, пожертвовав многим, о чем говорилось выше. Единственная форма протеста, которая сохраняет статус-кво культуры до лучших времен, это покинуть поле боя, уйти из культуры, из той ее части, которая является средоточием противоречия, о котором мы говорим. Это противоречие между «правилами» культурного общежития, и стремлением личности к духовной свободе, да и не только духовной. Это сделал Сократ. Это делают наши бомжи. Не все, разумеется. Как отмечал Ю. Сосновский, в этой среде есть так называемые бомжи по «идейным соображениям». Это те, для кого бомжевание не имеет альтернативы, в смысле, что это наиболее душевно-комфортное состояние жизни. Другой причиной такого «ухода» может являться некая предрасположенность личности к аутопластике, как наиболее приемлемой форме адаптации. Некая комформность, дана в личной предрасположенности, в том, как механизмы адаптации заложены в точке начала развития личности, как говорят Эго-психологи. Ну не все в этой жизни бойцы. Вернее сказать, все бойцы в разной степени готовности к борьбе. Кто-то более предрасположен к бегству. И в нашей ситуации, многое объясняется этим. Склонностью личности «уходить», вместо того, чтобы бороться. Здесь генетические обстоятельства, и их реконструкция тоже не имеют для нашего рассуждения особого значения.

Обстоятельства личности переплетаются причудливо, с одной стороны, личность конформна, и не может «бороться» с

общественными «правилами», и уходит. С другой стороны, личность ригидна, т.к. не может поступиться своей свободой ради правил общежития, неких обстоятельств, которые могут показаться достаточно условными, если говорить об угнетении личности. Но все это так. И это последнее обстоятельство может до такой степени доминировать в личности, что может представлять угрозу ее существованию. Совсем, как Сократ. Бомжи ведут очень опасный образ жизни. Ведь отрицая в отношении себя социальные правила, они отрицают, зачастую, и некую гарантию своей безопасности, выражающуюся в отказе от социальной «защиты». Им более приемлемо не иметь той социальной защиты, которую предоставляет общество, чем иметь эту защиту, пользование которой обрекает на соблюдение норм социального общежития. Но бомжи, не депрессивные самоубийцы. Не был носителем депрессивного симптома и Сократ. Это и не социопаты. Среди бомжей уровень совершения тяжких преступлений очень низок. Необходимо принять во внимание, что жизнь их полна риска, и это вносит дополнительный мотив участия в тяжких преступлениях. Ведь они находятся «на войне», где в случае, если они нарушат закон в отношении своего военного «противника», их не ждет освобождение от уголовной и любой другой ответственности. Это, скорее, похоже на партизанскую войну, где всегда есть риск попасть в плен к фашистам. Это воспринимается бомжами, скорее, как издержки образа жизни, которые, безусловно, менее значимы для жизни бомжа, чем «прелести» их существования. Они выбирают свой образ жизни, как «новое поколение выбирает Пепси». Причем, безусловно, у каждого есть легенда, мечта о том, что такое счастье. Как мечта о белом пароходе у горьковского персонажа. Это отсроченная реальность бомжа. И она не более утопична, чем отсроченная реальность «среднестатистического» нормативного «гражданина». Ведь и он, пребывая в компульсии своего стремления к счастью через выполнение социальных норм, надеется на успех. Успех в социальном значении этого слова. Он соблазнен культурой, и не хочет от этого соблазна отказываться. Но его компульсия, основа «процветания» общества, а абсессия бомжа так и остается мечтой, не выливаясь в социально приемлемую, и социально ожидаемую «трудовую» активность. Компульсия создает общественный продукт, правда, он не принадлежит носителям компульсивного экономического поведения. Этим продуктом пользуются иные личности, свободные от воздействия на них общественной морали. Но их отношение к социальным нормам весьма специфично. Принимая нормы, гарантирующие им социальные блага (ту же социальную защиту), они «обходят» выполнение норм, предписывающие им некие правила социального общежития. Вернее сказать, они обходят одни нормы, пользуясь другими. Обходят мораль при помощи правового механизма. Это, безусловно, инверсия, но, черт возьми, как хорошо работает. Ведь мы принимаем ее за норму. Мораль, которая строится на основании права. Право (юридическое право) дает возможность «хозяевам жизни» жить таким способом. Это, если мы вспомним, было, в какой-то мере присуще и Афинянам в Апологии. Но можно ли такую мораль назвать моралью, с точки зрения онтологии. Или вся онтология общества полетит к черту, с такой постановкой вопроса? Этого не допускал Сократ. Этого не допускают бомжи. Один отдал за это жизнь. Другие не отдают жизнь, так как это делал Сократ. Но живя с мечтой, они сохраняют основу механизма воспроизводства морали, как бы это странно не звучало. А «реалисты» что. Они пока побеждают. Принцип реальности, в некотором смысле, отрицает свою реальность. Жить без мечты? Посмотрим… Во всяком случае, если мечта где-то сохранена, то это здорово, это вселяет оптимизм. Взять мысль Биона о «матери способной к мечтательности». Именно это свойство обеспечивает становление личности, как предполагал Бион. Жаль, что место мечты находится в отдалении от самого процесса репродукции, в физиологическом смысле этого слова. Ведь рождаемость в среде бомжей практически равна нулю. А репродуктивность свойственна преимущественно, среднестатистическому гражданину, представителю среднего класса. А что же «хозяева жизни». Они менее продуктивны, видимо потому, что преимущественно, депрессивны. О каком «нормальном» потомстве можно говорить, если в душе «дыра». И размер этой дыры, зачастую, с саму душу. Это безверие, отсутствие интроекта, который бы мог позволить верить в некие «моральные» качества общества. Ведь жить с мыслью, о том, что разрешено все, что не запрещено-страшно. О каком воспроизводстве себя здесь может идти речь. Мы говорим о трех «классах» общества, и признаками принадлежности к тому, или иному «классу» выступают особенности СУПЕР-ЭГО комплекса членов общества. Первый класс, это «средний». Здесь мечта оформлена в навязчивые действия, называемые «трудом», в современном понимании этого слова. Второй класс, «хозяева жизни», а также социопаты, активные делинквенты, преступники. Между ними нет особой разницы. Их СУПЕР-ЭГО комплекс позволяет им вести себя как существам, не обременённым совестью. Вместо совести у них «дыра», как у депрессивных пациентов. Но эта «дыра» не от потери части ЭГО, а от потери СУПЕР-ЭГО. Поэтому, они бодры, деятельны, агрессивны, можно сказать. Но у них нет веры. Конечно, они зачастую, ходят в церковь, жертвуют туда даже деньги. Но мотивом является, в лучшем случае, религиозность, т.е. снятие остатков вины от своей жизни, при условии сохранения духовной беспринципности. А в худшем случае, дань социальной традиции, удовлетворение своих амбиций в этой сфере. Сфере приобщенности к социальному институту, под названием «Церковь». В этой церкви места вере нет, это уж точно. А что касается чувства вины. Да, не все потеряно у этих людей в смысле наличия совести. Но ее мало, для того, чтобы переменить образ жизни. И третий класс. Это идейные бомжи. Те, кто убежал из общества вместе со своей мечтой. Они не попирают общества при помощи того же механизма общественных норм, поставленных выше морали. Они пользуются «отходами» общества. Причем и в прямом смысле этого слова. Это позволяет им решить свое внутреннее духовное противоречие наиболее приемлемым способом. Быть свободным от того, что наиболее всего неприемлемо для них. От тотального индивидуализма, выраженного в тотальной несвободе духа, тотальной навязанной необходимости соблюдать ограничения, налагаемые на личность общественными институтами, где нет места личности, ни в каком смысле. А главное, нет места их мечте. Общество не равнодушно. Оно агрессивно отказывает им, да и всем, кто имеет к нему отношение, в наличии некоей иррациональной мечты. Все в обществе рационально, или стремится таковым казаться, от рождения до смерти. И эта рациональность отрицает будущее в угоду настоящему. Совсем как при Сократе.

Конечно, это, скорее всего, выглядит, как наличие трех радикалов в личности, и само выделение весьма условно, но что-то в этом есть. И характер проявления этих радикалов можно представить в виде черт характера личности по ее отношению к социальным, в основном, политическим, особенностям общества. В каждом из нас сидит и бомж, и «работяга», и активный делинквент. Но проявляется, либо не проявляется, это по-разному. И динамика этих проявлений может быть названа динамикой морального императива, если взять за основу некую классическую, в философском смысле этого слова, терминологию. Так вот, Сократ, как обладатель крайней, ригидной, сильной совести, не дающей возможности компромисса, мог бы принадлежать к когорте бомжей. Ему было бы там наиболее комфортно. Мы, безусловно, не сторонники ницшеанского подхода, объявляющего Сократа носителем декадентских тенденций. Нам стыдно даже читать тексты, где Ницше позволяет себе так говорить о Сократе. Он де, эротизирован, но не инстинктивен до безобразия, и в этом его декадентство и проявляется. Чернь, одним словом. Нам, так же претит «рафинированная» позиция К. Поппера. Объявить Платона, а вместе с ним и Сократа апологетом тоталитаризма, основываясь на том, что он писал в диалоге «Политика», это «дорогого» стоит. И лишь по тому, что эти древние и великие греки весьма скептически относились к основной «моральной» ценности Поппера – демократии. Да сейчас все понимают, что демократия в том виде, в котором она установилась в современном обществе, является тормозом общественного развития, средоточием многих язв современного общества. Но жупел «демократии» еще силен, поэтому реальные политики отказываются от нее некими «окольными» путями. И все сводится к тому, что демократия сама по себе хороша и безальтернативна, но вот на «местах» де, перегибают, чиновники, де не справляются. Но об этом не будем. Это тема иного рассуждения. Сократ был бы сейчас бомжом, как и Христос. И из этого «класса» при благоприятном стечении обстоятельств, могло бы быть возможным его «восхождение», как духовного лидера общества. Напомним, что Христос был сыном плотника, и поначалу занимался этим нехитрым ремеслом, вместе со своим отцом Иосифом, но затем «ушел из профессии», и ушел в бомжи. Стал странствующим, беззлобным, свободным проповедником. Нам такого бомжа сейчас очень не хватает. Но, впрочем, так было всегда, и ничего, не меняется в этом лучшем из миров.

Соматическая личность, или Человек соматический

Краснобаева Л.С., обучающий аналитик Европейской конфедерации психоаналитической психотерапии, председатель НП «Пермское психоаналитическое общество», г. Пермь

Согласно некоторым статистическим данным около 60-80% всех болезней обусловлено психикой [Пезешкиан,1996]. Каждое психическое событие находит отчасти выражение в соматических реакциях, так же как любое соматическое заболевание отзывается в эмоциональной сфере. Каждый человек, какая-то часть его личности, у кого-то незначительная, у кого-то всеобъемлющая, препятствует нормальной разрядке эмоций и направляет их в русло телесных процессов. В этом смысле можно сказать, что каждый человек соматический, то есть перерабатывает часть психических проблем телом [Рождественский, 2009].

Психоаналитики придерживаются следующей классификации психосоматических расстройств. Выделяют две группы: психосоматические реакции и психосоматические нарушения. Последние делятся на три группы: конверсионные симптомы, функциональные синдромы, психосоматические болезни или психосоматозы.

Причины возникновения психосоматических болезней. Развитию психосоматического заболевания, говоря языком психоанализа, предшествует переживание потери объекта: разлука, смерть близкого человека, разрушение любовной привязанности, а также такие жизненные ситуации, как переезд, потеря работы, уход в армию и т.п. Потеря не обязательно является реальным событием, речь может идти об угрозе или фантазии о ней. Однако во всех этих случаях непреодолимым остается чувство беззащитности и безнадежности, срабатывающие как спусковой механизм. Этому способствуют, например, такие личностные факторы, как депрессивность, ограниченные способности к интроспекции, агрессивные защиты, нарциссические нарушения, орально-регрессивные черты и некоторые другие. За симптомом скрывается экзистенциальный страх прекращения бытия. В отсутствии чего-то привычного и надежного человек испытывает невыносимое чувство беззащитности. Угроза, которую он переживает, исходит от его «плохой» части собственного Я – «злокачественного интроекта». Под давлением Сверх-Я этим интроектом становится заболевший орган [Куттер, 1997]. Угроза существованию превращается в угрозу телу, позволяя уцелеть психическому Я, то есть, позволяя не сойти с ума. Психосоматическая личность – это субъект, у которого функции психики принимает на себя тело, так как их психика не работает в полной мере. В медицинской и психиатрической литературе есть множество сообщений о том, что люди умирают вследствие своей психологической реакции на «обычные» события: утрата любимых, получение плохих новостей.

Травма как один из механизмов формирования соматического заболевания. Ключевым словом в концепции травмы у З. Фрейда является «беспомощность». Суть травматической ситуации заключается в оценке субъектом собственной силы и признании своей беспомощности – физической беспомощности, если опасность реальна, и психической беспомощности, если опасность инстинктивная. Именно субъективное переживание беспомощности отличает травматическую ситуацию от ситуации опасности. Беспомощность для человека значит, что он должен починиться, сдаться. Тревожность же для человека – это сигнал об опасности, которую можно предотвратить. Для З. Фрейда природа опасности важна лишь вторично, неважно является ли она внешней или психогенной, важно, что она субъективно оценивается как опасность, превосходящая силы. Значит, важна не сила аффекта, а понимание того, что ситуация невыносима и капитуляция перед ней. А значит, потенциал психической травмы связан с природой саморепрезентации, со способом оценки ситуации, с аффективным и когнитивным аппаратом, с системой восприятия [Фрейд, 2002].

Детские «корни» психосоматоза. Аффективный опыт младенца включает в себя состояние довольства, покоя и состояние неудовольствия, напряжения. Из этих двух состояний развиваются потом все приятные и болезненные аффекты. При нормальном развитии смешанные предшественники аффекта развиваются, идет «обучение» переработке аффекта психикой. Соматическим откликом младенец скорее привлекает внимание к себе, а не к состоянию, о котором сигнализирует. Благодаря матери идет постепенная вербализация и десоматизация аффектов. В последствие человек научается использовать аффекты как сигналы. Роль матери в процессе вербализации и десоматизации заключается в защите ребенка от психической травматизации. Основная и самая сложная задача: позволить ребенку выносить все более интенсивные аффективные напряжения, но успокоить его прежде, чем они станут непереносимы. Если мать не справляется, ребенок может быть переполнен примитивными предшественниками аффектов и испытывать смертельный ужас. Материнская забота воспринимается им как позволениежить. Ранняя же травматизация приводит к тому, что не формируется структура, дающая возможность осуществлять заботу о себе.

В детской травме есть вторичный «клапан безопасности» между травматическим состоянием и его продолжением в смерти. Ребенок, оставленный в одиночестве в состоянии крайнего напряжения, в большинстве случаев не умирает и не остается в травматическом состоянии навсегда, - он засыпает. Так родители всегда могли справиться с ребенком, позволив ему «проплакаться, пока не заснет». Таким способом ребенок может закончить травматическое состояние, перейдя ко сну. Это состояние называют общим генерализованным торможением. Хотя ребенок защищен от психогенной смерти способностью засыпать в состоянии тотального несчастья и истощения, повторение таких эпизодов приводит к неудачам развития, истощению или депрессии. Такие люди во взрослой жизни чаще всего избегают боли и бывают не способны переживать удовольствие, счастье или веселье.

Травма во взрослом возрасте отличается от детской травмы, «взрослая» травма - это переживание неизбежной опасности. Травма относится к переполняющему парализующему психическому состоянию, включающему в себя утрату функций Я, остановку функций саморефлексии, паралич всех когнитивных функций и функций самосохранения, тревожность или кататонию вплоть до психогенной смерти. Полная картина взрослого травматического состояния редка, чаще угроза встречается защитами, защитными механизмами Я и заканчивается формированием симптома, чаще невротического уровня. То, о чем часто говорят, как о психической травме, относится к околотравматическим ситуациям, не доходящим до травматического состояния. Последствия инфантильной и взрослой травмы имеют нечто общее: пугающее ожидание возврата травматического состояния, нарушение аффективности и толерантности к аффекту. Природа же младенческого аффекта принципиально иная – это предшественники аффектов, психический аппарат еще не сформирован. У взрослого даже при условии ухода в психотический регресс – это удар по сформированному психическому аппарату, наблюдающее Я существует и пытается защититься. Регрессия в отношении аффектов у взрослых возможна, но эта регрессия точечная и неполная. Взрослый обладает способностью блокировать эмоции и ограничивать сознание, поэтому взрослому невозможно пережить такую полную регрессию, как переживание психического состояния инфантильной травмы. Из вышесказанного следует вывод, что самой опасной является инфантильная травма, самым наиважнейшим моментом является адекватный отклик матери на соматический язык ребенка в детстве.

Портрет психосоматической личности или человека соматического. И так, как уже выше было сказано, психосоматическая личность – это субъект, у которого функции психики принимает на себя тело. Разница между психическим и психосоматическим расстройством состоит в том, что за соматическое расстройство Я субъекта ответственности не несет, и более того, благодаря ему остается организованным. Психосоматическая личность – это человек, лишенный контакта с собственным внутренним миром. Его внутренний мир в субъективном восприятии представлен лишь собственным телом в совокупности органов. Вся его психическая активность направлена на поиск согласия с миром внешних объектов, среди которых оказывается то же самое тело – тело, переживаемое как внешнее по отношению к Я. Значимой личностной чертой человека соматического является дефицит функционирования эмоциональной сферы, упрощение аффективной жизни. Он плохо понимает язык символов и метафор, испытывает трудности в понимании чувств, намерений, поступков других людей. Он немногословен, часто обладает ограниченным словарным запасом, ему свойственна алекситимия. Он часто имеет высокий социальный статус, является человеком высоких стандартов и этических ценностей. Его адаптивный стиль во многом определяется когнитивными защитами в виде мыслительных процессов наряду с такими защитными механизмами как изоляция, уничтожение сделанного, рационализация. При этом у него резко снижены способности чувствовать, интуитивно понимать, играть, мечтать, получать удовольствие от предметов искусства. Чувства им обесцениваются, любовные привязанности не выражаются открыто. Глубинные личностные особенности описываются большинством психоаналитиков следующим образом. Отмечается слабость Я при жестком и архаичном Сверх-Я. Присутствуют нарушенность базового доверия, сниженная толерантность к фрустрациям, высокая потребность в зависимости, «эмоциональная глухота» и недостаток интроспекции, низкая способность к психической переработке. Типично компенсаторное выражение телесных ощущений и ипохондрических деталей, а также орально-нарциссические нарушения с подчеркнутой склонностью к переживаниям потери объекта. Защитное поведение организуется вокруг паттернов жалобно-обвиняющих действий, включающих интенсивное требование зависимости с целью нового овладения объектом и компенсации нарциссической травмы. Личности с недостаточно развитым Я оберегают свою жизнь с помощью единственно доступных им биологических механизмов, то есть соматизацией [Марти, 2005].

Терапия человека соматического. Цель психоаналитической терапии - оказание помощи человеку, испытывающему страдания и неспособному самостоятельно разобраться в причинах своего психического расстройства и тем более устранить его. Результаты лечения могут быть разными, но конечная терапевтическая цель остается неизменной. Вместе с тем развитие теории и практики психоанализа с неизбежностью приводит к пониманию того, что постулируемая таким образом цель психоаналитической терапии является скорее нравственным императивом, чем конкретной составляющей аналитического процесса. Дело не только в том, что патология и норма, болезнь и здоровье – относительные понятия, зависящие от индивидуально-личностного и социокультурного видения взаимоотношений между человеком и обществом и, следовательно, цель терапии не представляется столь однозначной, как это может показаться на первый взгляд. В реальной практической деятельности психоаналитическая терапия является многоцелевой. Не случайно первоначально намеченная З. Фрейдом цель аналитической терапии корректировалась и изменялась. На начальном этапе становления психоанализа целью терапии было освобождение пациента от его защемленных аффектов путем прорыва через инфантильную амнезию к патогенным травмам раннего детства, воспроизведения их в памяти и соответствующего отреагирования. Однако вскоре для З. Фрейда стало очевидным, что патологическим является не это незнание само по себе, а его причины, кроющиеся во внутренних сопротивлениях пациента и поддерживающие данное незнание. На основе подобного понимания целью аналитической терапии становится преодоление сопротивлений пациента. Одновременно происходило такое изменение цели терапии, в результате которого практика психоанализа стала все в большей степени ориентироваться на структурные изменения в психике пациента, предполагающие его нормальную, с точки зрения существующих экономических, политических и социокультурных условий, адаптацию к жизни. На современном этапе развития психоанализа психоаналитическая терапия довольствуется в основном именно этой целью. Но аналитику приходится иметь дело и с такими пациентами, внутриличностные переживания которых обусловлены индивидуальными особенностями, не вписывающимися в рамки схематической нормальности, разделяемой обществом. Психоаналитику приходится иметь дело иногда и с такими пациентами, заболевание которых оказывается не только лучшим, но порой единственным способом существования в условиях жизни, порождающих и постоянно воспроизводящих невыносимые конфликтные ситуации. В этом случае нацеленность аналитической терапии на обретение человеком адаптационных способностей в существующих условиях жизни может привести к тому, что его исцеление окажется неоправданной жертвой, более тяжкой и невыносимой, чем прежнее заболевание.

Еще в «Лекциях по введению в психоанализ» З. Фрейд замечал, что бывают случаи, когда даже врач должен признать, что разрешение конфликта в форме невроза представляет собой самое безобидное и социально допустимое решение. Не удивляйтесь, писал З. Фрейд, что порой даже врач становится на сторону болезни, с которой он ведет борьбу. Он знает, что в мире есть не только невротическое бедствие, но и реальное нескончаемое страдание, что необходимость может потребовать от человека пожертвовать своим здоровьем. У невротика каждый раз перед лицом конфликта происходит бегство в болезнь, и следует признать, что в некоторых случаях это бегство вполне оправданно [Фрейд,1989].

Именно психотерапия соматической личности ставит перед аналитиком задачу: лечить или не лечить и насколько это будет эффективно. Но «попробовать помочь» стоит в любом случае. Главная сложность в терапии человека соматического состоит в том, что пациент приходит за избавлением от симптома, не понимая необходимости психотерапии, не имея ни малейшего интереса к своим душевным процессам, вместо которых и появился симптом. Но еще важнее вопроса – готов ли пациент к сотрудничеству – является то, что «он не знает и не может знать, что ему на самом деле нужно». Психотерапевту предстоит отличить «желания пациента от его истинных потребностей: как правило, удовлетворение последних осуществляется через фрустрацию первых». Нужно все время помнить, что соматический симптом выполняет защитную функцию, часто препятствуя личностной дезорганизации. Центральная задача психоаналитика – представить условия для развития его Я, до более зрелой идентичности, научить выражать конфликты и аффективные состояния не телом, а чувствами и словами. Для этого следует реактивировать его бессознательные агрессивные импульсы, против чего с раннего детства выстраивалась вся система его защит. Наиболее предпочтительным подходом к соматической личности является не психоанализ, а психоаналитическая терапия, объединяющая экспрессивные и суппортивные компоненты в рамках методологии М. Балинта: терапия, использующая в качестве ведущего инструмента «атмосферу» и развитие отношений. Важны элементы интерсубъективного подхода, понимание механизмов привязанности и другие современные подходы в аналитической терапии [Рождественский, 2009].

Литература

Куттер П. Современный психоанализ. СПб,: Б.С.К., 1997. 351 с.
Марти П. Психосоматика и психоанализ. – Французская психоаналитическая школа. СПб,: Питер, 2005. 514-522 с.
Пазешкиан Н. Психосоматика и позитивная психотерапия. М.: Медицина, 1996. 464 с.
Рождественский Д.С. Человек соматический. СПб,: ИП Седова Е.Б., 2009. 264 с.
Фрейд З. Введение в психоанализ. Лекции. М.: Наука, 1989. 455 с.
Фрейд З. Скорбь и меланхолия. // Вестник психоанализа, № 1, 2002. СПб,: НФП, 2002. С. 13 -29.